«Очень многие из тех, кто внимательно читали роман "Мастер и Маргарита", точно угадали самого Воланда в образе Афрания. Этому послужило и описание какой-то "странной" вневременной и вненациональной принадлежности главы тайного ведомства при Прокураторе. То ли подчиненного Пилату сотрудника, а может, даже и некоего резидента Рима в Палестине…
А еще от внимания читателей не ускользнул эпизод с перстнем! Перстнем, который не единожды упоминается автором романа: то, надетым на палец Воланда, то – как подаренный Афранию за удачно выполненное задание.
Вообще-то обряд ношения особых перстней был широко распространен в отдельных тайных сообществах. Перстень – это и знак принадлежности к ордену и… ступень, которую занимает адепт в иерархии этого порой тайного общества.
Широко известен тот факт, что Александр Сергеевич Пушкин носил масонский перстень уровня… Пророка, Провидца! У поэта имелось даже несколько перстней: с изумрудом, сердоликом, украшенных при этом еврейскими буквами. Однако я полагаю, коллега, что это было все же старое сирийское письмо, памятуя о сакральных традициях членов тайных лож. То же самое, которым был выполнен текст пресловутой переписки хазарского царя Иосифа с сановником Кордовского халифата Хасдаем ибн Шафрутом в десятом веке. Вы будете немало удивлены, мой друг, когда узнаете о том, что восточные арабские летописцы называли такое письмо хазарским или… русским! От обратного прочтения слова Сурия! Шокированы? Что ж, и это не плохо. И проливает свет на многие, казалось бы, никак не связанные между собой события!
Я готов даже принять версию того, что Понтий Пилат, будучи сам высокопоставленным иерархом высшего Римского ордена, действительно вручил подобный перстень – знак отличия – с камнем Афранию. И как брату по единому общему союзу, Пилат достает этот тайный знак из напоясного кошелька и вручает тайному помощнику. Мне даже интересно: а у кого еще мог бы быть такой же необычный и ценный перстень?
Неужели у правдивого летописца-пассионария? У самого Левия Матвея?»
«Ночные беседы с Профессором», записки Журналиста
Из стенограммы заседания А. М. Лиги
– Вы, друзья, спрашивали меня о причинах некоторых исторических несостыковок или даже кажущихся «случайных описок» в романе «Мастер и Маргарита»…
Да, таковые, увы, имеются в романе! Да вот, хотя бы то, что Иешуа на допросе показал, что владеет арамейским языком, латынью и греческим! Как и все?! Создается ощущение того, что автор романа просто по ошибке позабыл еще один язык, характерный для населения данной местности, как нас уверяют историки?! Или… какие-то странные скульптуры дворца в Ершалаиме, которых быть не должно, если следовать логике и канонам древней веры. Хотя…
– Знаешь, профессор, ты разговор-то в сторону не уводи! Мы здесь и сейчас приносим окончательный наш приговор книжке о Мастере!
– Что выносим, Егорша? Кому и зачем?
– Дорогой Егор Алексеевич! Мы с вами не вправе выносить никакого приговора персонажам романа. Даже не слишком симпатичным: Пилату и Воланду!
– Кому? Пилату-то? Да кто он вообще по жизни? Какой-то мелкий наместник в крохотной Палестине! Сам затеял нечистую возню и при этом все стрелки хотел перевести на спецслужбы, на Афрания-Воланда! И при этом: перстенек ему особый в руки – бац! А если, дескать, что не так пойдет, так извините, мол, моя хата с краю! Я его сразу раскусил, Иуду!
– Егор Алексеевич, перестаньте валить все в одну кучу, ей-богу! Пилат – он не Иуда, а даже наоборот, Антииуда! Тьфу ты, вы меня совсем запутали!
– Запутать можно только того, Сергеич, у кого в голове имеется отсутствие ясной мысли, так-то!
– Все, Егор, проехали, угомонись! Ты сам и сбиваешь Александра Сергеевича!
– Ничего подобного, историки! Я просто вам объясняю факт того, что этот вашблагородь Пилат по всему надеялся, что его переводом в Рим назначат после всей свистопляски с арестантом! В столицу империи, да еще и на хлебную должность! Вот…
– Доля истины в ваших предположениях явно имеется, Егор Алексеевич! Но тут… Прокуратор чуть было сам не попал впросак, как вы любите выражаться! Ведь удивительным образом Прокуратор в итоге явился… марионеткой своего странного, чересчур активного «подчиненного», не так ли, друзья?
– Да, Александр Сергеевич! Этот Воланд…
– Попил он кровушки из своего начальничка, сатана!
– Но в конце романа, именно Дьявол и воплотил планы и мечты Прокуратора в жизнь!
– В загробную жизнь, Жорик! Это ты верно подметил! А перед этим еще и мучил его почем зря. Мариновал-то он его сколько времени? Века!
– И осуществить задуманное помог ему… в том числе, наш перевоплотившийся в сказочного героя горемычный Мастер?!
– Друзья, Михаил Булгаков прямо пишет, что и награждать и возвышать в мир света – это прерогатива лишь только одних… Воландов, темных могущественных фигур!
– Дьяволов, профессор?
– Короче, «лиговцы» вы мои! Я ведь все это лишь к тому говорю, чтобы мы сами в мелочах да деталях не утонули, как в сугробе. Ведь с твоими подробностями, Сергеич, тут такого «насобирать» можно, что и не принесть и не вынесть не будет никакой возможности. И тогда у нас опять как у Жорика-журналиста получится «полна ж… бочка огурцов»!
– Вы имели в виду… целый жбан всяких недоказуемых версий, Егор Алексеевич?
– Ага… ее – жбан значит…
– А ведь по сути, если разобраться, вы правы! Хоть это и трудно сделать, но нам надо держаться основной, главной линии…
– Повестке дня нашего сегодняшнего собрания, Сергеич! Это ты в самую точку сказал!
– Так, может быть, пора закругляться на сегодня, друзья? Мне еще в издательство надо заскочить успеть…
– Успеешь, Жора! Негоже это – дело на полпути оставлять! Мне вот, ребятушки, портсигар у Сатаны шибко приглянулся, допустим! Ну, тот, что с бриллиантовым треугольником…
– С символом магического кристалла, Егор Алексеевич? Что ж, я могу понять вас. Вы, наверное, хотите перекурить?
– А что, разве нет? Уже час толкуем и без перекура?!
– Терпи, Егорша! Литературоведение – тяжкий труд! А ты… ты погрызи семечек, прошу… держи!
– Друзья мои, уж если тождество Афрания и Воланда для нас перестало быть тайной, то тогда и разговор Воланда с Левием Матвеем в Москве – это, по сути, беседа двух знакомых прежде людей!
– Ты еще скажи: «близких друзей»!
– Ну, нет… конечно же. Но… персонажей, которых объединяет некий общий секрет!
– Александр Сергеевич, а если представить себе совсем уж почти невозможное: предположить, что Афраний, рапортуя о том, как ловко он выполнил приказы Пилата, рассказал ему не всю правду…
– А ведь я ждал, ждал от вас этого вопроса, господин журналист! Рано или поздно вдумчивый и внимательный читатель вынужден озвучить и такую «невероятную» версию истории погребения учителя! И вполне вероятно, что тогда вечером в грозу все происходило совсем-совсем иначе! Интересно, а что Афраний утаил от наместника? И тут у читателя могут возникнуть удивительные эпатажные подозрения. Я уверен, что и у этой версии найдется немало сторонников…
– А сам Пилат? Он все-таки догадался об этом… позже?
– Вполне вероятно, Георгий! Памятуя о том, как сложно, туманно и двусмысленно выражают Пилат и Афраний свои мысли…
Хотя, правды ради, обязан признаться вам, друзья мои, что в свое время по здравому размышлению я был вынужден отказаться от рассмотрения такого невероятного витка развития сюжета романа. Абсолютно не объясняющая сути всего произошедшего версия! И при этом полностью перечеркивающая саму основную логику произведения. По сути, тупиковый путь или псевдофилософский лабиринт без всякой возможности выбраться из него. Георгий, надеюсь, вы верно поняли мои слова?
– Разумеется, профессор! «Карфаген должен быть разрушен». Не так ли, Александр Сергеевич? Но при этом они… эти двое, как бы… прекрасно понимают друг друга?!
