Нет, Джеро было мало того, что он убил невесту. Он прикончил еще и любовницу, просто свернул шею визжащей от перепуга девицы, а после – потребовал с семьи убитой невесты компенсацию. Они, мол, вырастили шайтанову девку, что питала страсть к женщинам.

Самое паршивое – суд встал на его сторону. Суд не стал судить Джеро за два убийства. Тела обеих девушек были сожжены и брошены в колодец, за границей Элиада, как тела бесчестных распутниц.

И вот тогда Сальвадор и дала свою посмертную клятву – быть для женщин тем справедливым судом, что им никогда не дадут мужчины Махасара. А Шии-Ра её услышала.

Первое явление Сальвадор было именно к Джеро, только потом – к судьям, поверившим убийце.

Краткое тогда у тех смертных вышло знакомство с Сальвадор…

Белый город Элиад ждала несчастливая судьба. Бесчестные в нем просто умирали, а честные – предпочли бежать от гнева Судьи, что имела к Элиаду личные счеты. Даже те, кому было нечего бояться.

Сальвадор не оплакивала смерть Элиада. И когда за считанные годы его пожрал песок – именно на месте белого города она и устроила свое капище. Это было символично. Должен же был Элиад хоть как-то научиться вершить правосудие? Хоть и посмертно.

Как уснуть снова? Как унять колотящееся в груди сердце?

Она не любила ту жизнь. Она многие свои жизни не любила – особенно после проклятия, они стали все сплошь черными и беспросветными. Но первую самую – ненавидела особенно, спрятав глубоко в сердце даже имя, что носила в той жизни.

Шии-Ра обещала Судье за её служение то смертное счастье, которого она так и не познала, потому и даровала ей право перерождаться до тех самых пор пока Сальвадор не найдет мужчину, которого признает достойным себя.

Вот только смертные… Смертные разочаровывали один за одним. Лжецы. Изменники. Предатели. Гордецы…

Все они считали её вещью, игрушкой, инструментом для достижения цели и удовлетворения похоти.

Интересно, хоть когда-нибудь подлунный Махасар сможет перемениться?

Звезды не могли ответить на этот вопрос, звезды задумчиво смотрели на Мун, даже не думая умалять свое сияние. До рассвета было, ох, как не близко.

А сон совершенно не шел.

Слишком просто было бы предположить, что вот она увидела Джеро, и все, дальше будет спать спокойно. Нет. Ворон сказал четко – заклятие продержится до рассвета. Чтоб его шайтаны сожрали, а потом выплюнули.

Падме тихонько посапывала в своей постели.

Мун села на своей кушетке, ступила босыми ступнями на мягкий ковер.

Дотерпеть до рассвета – не такая и сложная задача. Можно придумать тысячу смертей Эльясу. Оставалось только надеяться, что она не промахнется перед гостями Мансула. Ну, а если промахнется, может, этот шайтанов выкормыш наконец-то переборщит и удушит её заклятием?

Из комнаты Падме Мун выходила крадучись, боясь, что девушка спит недостаточно крепко. Зачем будить её лишний раз? Падме вообще следует пожалеть, она с утра встанет и начнет прислуживать капризам Эльяса.

Интересно, замкнул ли Ворон на ночь запирающие чары? Наверняка, чтобы она не ушла раньше срока. Чтобы прочувствовала его порчу сполна, ведь та были сильнее рядом с тем, кто её наложил.

Правда проверить это предположение Мун не успела. Потому что стоило ей сдвинуть в сторону циновку, закрывающую проем двери комнаты Падме, как она увидела Пауля.

Этот смертный умел преподносить сюрпризы…

Мун замерла, глядя на Пауля. Темень ей мешала оценить ситуацию детально. Будь у неё магическое зрение, она бы увидела все, каждую точку на его лице, каждую морщинку на напряженном лбу, а теперь…

Что ему тут было нужно – рядом с комнатой, в которой спали две девушки? Неужели все-таки и Пауль из тех похотливых ублюдков, которые не могут держать себя в своих руках и обходиться этим?

Ну, если так – то это отчасти хорошо, ведь застигнутый на месте преступления, даже еще не случившийся преступник, мог и переборщить… Скажем, убить чужую рабыню… Избавить Сальвадор от необходимости и дальше жить этой мерзкой жизнью.

Ну же, Пауль, тебе же зачем-то нужны эти мощные руки и медвежий разворот плеч, так? Рабыня тощая, что стоит свернуть ей шею?

Он не шевелился. И вообще – на нем не было его доспеха. Только подвязанные под коленями короткие мешковатые штаны из синего, выгоревшего до тусклой серости, сукна. Такое ощущение, что Пауль ни с того, ни с сего вскочил с постели и примчался сюда. Сунув за пояс штанов первый попавшийся под руку кривой кинжал в кожаных ножнах.

Ох-х…

Мун шагнула вперед, за циновку, на шаг ближе к смертному. Скрестила руки на груди.

– Я тебя разбудила? – шепотом спросила она, пытливо разглядывая Пауля.

Он качнул головой, молча, утвердительно.

– Я так громко кричала?

– Я чутко сплю, – Пауль поморщился, – ночи в пустыне и без зачарованного оружия очень тренируют бдительность. Не хочется же, чтобы голодные духи тебя сожрали, пока ты спишь. Так что разбудить меня можно и меньшим.

И все это время он стоял тут? То ли потому что, когда Падме разбудила Мун, – исчезла причина заходить, то ли потому что Пауль все-таки понимал, что на женскую территорию ему нельзя без разрешения хозяина дома. И все-таки, был тут… Даже при том, что одним своим вторжением мог нарушить данный Аману-Эльясу обет.

– Извини, я…

– Я слышал про духов, – тихо произнес Пауль, – я думал, может, к вам змея заползла. С духами я не очень помощник, особенно если они твой разум одолевали.

– Я больше не буду кричать, – терпеливо сообщила Мун, – раз ночь сегодня такая, спать не лягу, досижу до рассвета и пойду домой.

Это вроде как должно было положить конец этому разговору, смертный должен был уже успокоиться и пойти лечь спать, а он не двинулся с места ни на палец.

Она не успела ничего сказать, смертный чуть вздохнул, потом качнул подбородком, будто что-то отрицая – кажется, сам он был сильно загружен какими-то мыслями, с которыми вел беззвучный спор.

– Если ты хочешь, можем пересидеть до рассвета вместе, – он говорил так медленно, что любая черепаха дала бы ему фору в скорости.

– Пауль… – Она уже готова была послать его к шайтану, потому что он совершенно игнорировал традиции и правила пустынников, но Пауль опустил ей ладонь на плечо. Тяжелую ладонь.

– Я знаю, у вас так не принято, – тихо возразил он, перебивая Мун, – но я тебе вреда не причиню, могу слово дать.

Ну скажем честно, имевшейся в её распоряжении магической искры на полноценный волшебный обет бы не хватило, но жест она оценила. Не могла не оценить.

– Пауль, тебе зачем это все? – пытливо поинтересовалась Мун, разглядывая мужчину.

– Я очень сомневаюсь, что смогу насладиться сном, зная, что ты тут уснуть не можешь, – Пауль пожал плечами, – поэтому… Раздели со мной хлеб, красивая, перекусим, поговорим… А там, глядишь, и рассвет будет, провожу тебя до дома.

Настырный какой, этот неуемный смертный… Но Пауль так сформулировал свою просьбу, что вроде как совсем не хорошо отвергать её. Предложение разделить хлеб было твердым предложением дружбы. Будь Пауль пустынником, отказ мог его обидеть до кровавой вражды, но даже чужака оскорблять было некрасиво. Да и не было у неё повода ему отказывать.

Интересно.

Очень интересно.

Здесь и сейчас он, может быть, и не искусится, а если они наедине останутся – может, все-таки да?

На ней ведь магический пояс верности, как на всякой рабыне, которой могла быть суждена судьба наложницы. Вздумай она разделить с мужчиной ложе – магия попросту её убьет, но если она не будет согласна это ложе с мужчиной делить…

Тогда она все-таки получит свою победу в пари. Кто его знает, может, на этом рассвете, она уже смоет кровью Эльяса собственную злость?

– Хорошо, Пауль, давай разделим хлеб и время до рассвета пополам, – задумчиво кивнула Мун, – я буду благодарна, если ты скрасишь мою скуку.

Для своих гостей Эльяс старался больше, чем для прислуги. Комнату Паулю он выделил большую, в два раза больше, чем комната Падме. А еще тут был балкончик, куда они и выбрались в компании хлеба и фляжки с водой.