Я тогда был еще слишком сконцентрирован на себе, потому не очень-то следил за происходящим в окружающем мире. И кто бы стал обсуждать с ребенком такие вопросы? Конечно, я слышал разговоры родителей. Верные последователи богов, которых все чаще стали называть старыми, они с большой настороженностью относились к чистым. Отец часто повторял: «Эти сектанты еще покажут себя! Ничего хорошего от них ждать не стоит! Не знай я наверняка, что это не так, решил бы, что это кто-то из Танатидов[13] решил замаскироваться под светлого». И мама с ним соглашалась, как и многие, многие другие, вот только дальше разговоров их возмущение не заходило. Впрочем, разговоры скоро стали стихать. Стало опасно говорить о чистых в негативном ключе. Поначалу это не то, чтобы наказывалось, но вызывало сильное неодобрение среди власть имущих. Наказания, правда, не заставили себя долго ждать. Закон об оскорблении чистого бога[14] был принят единогласно, и кесарь не смог наложить вето.

Как же возмущались родители! В тот день, когда отец принес газету с новостью, меня заперли в своей комнате и велели заткнуть уши — столь грязные ругательства не должны были достигнуть детских ушей. И ведь это были только цветочки.

Монарха сместили тихо и незаметно. Просто однажды появилась заметка о том, что кесарь Филипп IV отрекся от престола, не назначив преемника. Крохотная заметка терялась на фоне новости о том, что в течение следующей недели каждый желающий может получить паровой автомат для дома, позволяющий быстро обогревать комнату, готовить пищу без использования дров, а если потратиться еще и на установку дополнительных труб, то и вовсе греть весь дом в холодную погоду. Тех, кто все-таки пытался требовать объяснений и подробностей отречения, отлавливали и бросали за решетку с последующей передачей чистым для добычи флогистона. Обвинения звучали разные — больше всего народу, конечно, отправилось в тюрьму за оскорбление чистых.

Вслед за кесарем исчезла значительная часть высшей аристократии страны. Немногие умерли в результате несчастного случая или нападения бандитов, кто-то вдруг сам оказался преступником и отправился добывать флогистон. Что интересно, на какой бы срок не был осужден правонарушитель, никто от чистых почему-то не возвращался. Но это никого из парламентариев не волновало, им нужно было больше флогистона, а на вопросы простых людей достаточно было ответить, что «сии преступники раскаялись, и стремятся к очищению в тиши и покое среди таких же оступившихся братьев». Если этот ответ кого-то не удовлетворял, он тут же отправлялся на встречу с раскаявшимся, потому что оскорбил чистого брата, а в его лице чистого бога своим недоверием.

А затем старых богов объявили порождением скверны. То есть чистые и раньше не стеснялись об этом говорить, но теперь эта позиция стала официальной и поддерживалась на уровне государства. Прошел всего год после отречения императора, и за это время весь парламент отрекся от старых богов, а вслед за ним и большинство обычных граждан. Однако заслужить прощение нового бога оказалось не так просто. «Вы могли прийти к Нему, когда он был слаб, и очиститься», — проповедовали в храмах чистого бога, — «И тогда он принял бы вас, и стал бы вам добрым хозяином, закрыв глаза на то, что ложные боги создали вас из грязи. Но вы не пожелали очиститься, а теперь Он не желает даровать свое прощение просто так. Однако и шанса не лишает. И первое, что вы должны сделать — это добровольно отринуть покровительство ложных богов. Это станет первым шагом, этим вы покажете Ему, что не совсем потеряны для чистоты». Тех же, кто продолжал упорствовать, никто не гнал силком в храмы. Если, конечно, они не пытались оскорблять чистого бога. А он обидчив и не терпел конкуренции. Чтобы оградить тех, кто стремится к очищению от староверов, последним мягко предлагали переселиться в места компактного проживания.

Нет, оставшимся верными старым богам никто не запрещал находиться среди отрекшихся, но только под наблюдением чистых, чтобы оперативно пресечь попытки смущать умы паствы. Многие были не согласны уходить из родных домов, от родных алтарей и мест силы. Многие пытались бунтовать — но к тому времени таких принципиальных оставалось слишком мало, и были они слишком разобщены, чтобы представлять опасность для спир чистых и для жандармов. Особенно если учесть, что ранее ничем не отличавшиеся от обычных людей, чистые теперь получили от своего бога достаточно сил, чтобы справиться с любыми попытками применения магии старых богов. Чистые очень любили такие бунты, и особенно тех, кто пытался сопротивляться, применяя свой дар. Этих отчаянных никто и не думал отправлять на добычу флогистона, их ждала другая участь. Казнь через очищение, после которого от врага чистого бога не оставалось даже пепла. В такие дни в одном из храмов чистых было не протолкнуться. Сначала людей сгоняли туда чуть ли не угрозами, но постепенно обыватели привыкли ходить на такие представления сами.

За всеми этими изменениями я наблюдал будто со стороны. Я сочувствовал родителям, которые, конечно, не предали своих богов. Я переживал о тех, кого казнят чистые и о тех, кто остался без работы и средств к существованию из-за стремительного перехода промышленности на флогистон. Однако все это меня не касалось, и моя жизнь почти не менялась. Я был слишком занят, привыкая к новому миру, новому телу и новой семье. Отца к тому времени уже уволили с завода, на котором он работал, но мы пока не испытывали нужды, ведь накоплений у родителей было достаточно. Даже после того, как счета семьи в банке заморозили, для меня ничего не изменилось — у отца с матерью было достаточно наличных денег, чтобы продержаться какое-то время. Реальность коснулась меня, когда в наш дом пришел надменный чистый, и предложил выбор — отречься или перебраться в скромную квартиру в бедной части города. Нам даже дали время подумать. Час. Так что на новое место жительства наша семья перебиралась налегке.

Было бы преувеличением сказать, что родители совсем не сомневались в своем выборе. В основном, конечно, из-за меня. Маленький ребенок, который еще не до конца избавился от странностей, полученных после той давней болезни — не лучший стимул для того, чтобы держаться за свои принципы. Очень многие отреклись от своих богов по похожим причинам. В какой-то момент и родители начали склоняться к тому, чтобы отречься — я это видел по их лицам, глядя на собравшихся за обеденным столом отца и мать. Сам я в обсуждении участия не принимал — время было позднее, и меня даже не стали будить, когда пришли чистые, так что я проснулся самостоятельно, почувствовав напряжение в доме.

Я смотрел на родителей из-за приоткрытой двери своей спальни. Было нетрудно догадаться, к какому решению они склоняются. Горечь, вина и смирение — совсем не те чувства, которые овладевают человеком, готовящимся принять тяжелое, но правильное решение. И я не выдержал, вошел в комнату.

— Сынок! Ты не спишь?! — вымученно улыбнулась мама. — Не обращай внимания, мы что-то засиделись допоздна…

— Мама, отец, — прервал я родителей. — Я знаю, кто приходил, и какой выбор нам предложили. Вы не согласились бы остаться, если бы не я, так ведь? Но ведь это Морос отвел от меня болезнь, не дал уйти за кромку. И другие боги. Они помогали нам всегда, многие поколения. И если мы сейчас отречемся, мы предадим не только их, но и себя. Как мы будем смотреть друг другу в глаза? — Смешно, должно быть, я смотрелся, произнося столь пафосную речь, стоя босиком на каменном полу и поджимая от холода пальцы ног. — Я уже взрослый, меня не нужно защищать от всего. Мы справимся. Или сбежим куда-нибудь далеко, где нет чистых. А если отречемся — как мы станем смотреть друг другу в глаза?

Я говорил еще что-то, повторялся и сбивался, а родители смотрели на меня со слезами гордости на глазах. И когда через час священник пришел, чтобы услышать наш ответ, отец твердо озвучил свое решение. Священник, бывший до того вежливым, мгновенно перестал скрывать свое презрение: