— Легче, Джефф, он еще пацан!

— И что, что пацан? Он мне всю морду разодрал!

— Да ладно тебе, это просто царапины. Ну что, не оставлять же его здесь. Заберем-ка его домой, там пусть Ма решит, что делать.

Наб забрыкался еще яростнее, потому что внезапно сообразил, что уркку намереваются увести его из леса. В голове бешено закружились сотни мыслей: образы домов уркку, сложившиеся в беседах с Биббингтоном, Кавдором и Руфусом, планы побега, мучительная тревога о том, где он будет спать сегодня ночью и что собрались делать с ним уркку; мысли о Броке, Уорригале, Перрифуте и Таре мешались с чудовищным страхом, что он никогда их больше не увидит. Потом поверх всей этой сумятицы отчетливо вспыхнула картина, как Руфус лежит на сыром папоротнике и умирает, и у Наба снова хлынули слезы.

Он чувствовал, как его наполовину протащили, наполовину пронесли через лес к перелазу, и грубо выволокли в поле. Он все еще боролся, кусался и царапался, но слишком уж он устал, к тому же лицо и челюсть онемели после удара. Сил у него оставалось только на то, чтобы беспорядочно размахивать руками в жалкой попытке сохранить видимость боевого духа. Он видел, как удалялся Серебряный Лес, пока его тащили через поле; близился зимний вечер, и лес выглядел черным, таинственным и непроницаемым. Наб мельком удивился, что после всех жутких событий этого дня ничто в лесу не изменилось, он остался тем же самым; его куст рододендрона все еще рос на том же месте, как и все огромные деревья. Лес просто бесстрастно наблюдал за разворачивающимися перед ним ужасами, и мальчик чувствовал смутную обиду на лес, неспособный ему помочь.

Когда они двигались мимо пруда, на сером небе начали появляться огромные черные тучи, они добавили к ветру небольшие капли дождя, которые жалили лицо Наба, но тут же милосердно сливались со слезами, как будто вся природа плакала вместе с ним. Поднявшись на вершину небольшого холма за прудом, уркку остановились передохнуть. Наб глянул назад, на стоящий вдалеке лес. Это был его дом, ему никогда не приходилось спать где-то еще, и теперь его уводят прочь; возможно, больше никогда уже он не увидит дома. На сердце у него было тяжело, по спине бегали мурашки. Внезапно он почувствовал, как руки, ухватившие его поперек живота, стискиваются, а затем его опять потащили вниз по дальней части склона. Отчаянно пытаясь удержать в голове образ леса, он не отрывал взора от верхушек деревьев, а те становились все меньше, пока, в конце концов, не исчезли из виду за вершиной холма.

Одиночные капли дождя, долетавшие раньше до Наба, превратились в ливень; казалось, огромная водяная завеса обрушилась с неба. Уркку пустились через поле бегом, волоча мальчика за обе руки. Его одежда из коры пропиталась водой, с волос текло на спину. Вскоре сквозь дождь Наб увидел группу построек, сгрудившихся на ближней стороне пологого подъема. Он догадался, что это жилища уркку и что именно туда они и направляются. Они достигли ворот и, открыв их, помчались по каменистой дороге, ранившей стопы мальчика. С обеих сторон дорогу обрамляли строения, и Наб слышал, как внутри тяжело дышат и перетаптываются коровы; по временам, заслышав стук ботинок уркку по дороге, кто-нибудь из коров громко мычал. Затем они неожиданно обогнули угол, и перед ними оказалась ферма; подбежав к ней, парни остановились под защитой крыльца.

— Сними ботинки перед тем, как заходить, Джефф; Ма разворчится, если мы натащим грязи. Чертов дождь, я весь промок. Так, давай, заводи его.

Они открыли дверь, и на Наба стеной обрушились жара и густой кухонный чад; от тяжелого воздуха Наб сразу же начал задыхаться. Он поразился, увидев, что в комнате свет ярче дневного, и ему пришлось щуриться, чтобы не ослепнуть. В доме стоял шум и гам; он увидел еще двух уркку, и эти двое возбужденно перекрикивались с двумя его поимщиками, все еще державшими его за руки. Главная часть тепла вроде бы шла от большого красного потрескивающего зарева в одной из стен комнаты; Наб, вспомнив описание Биббингтона, предположил, что это очаг, и был им напуган и очарован. От его коры, начавшей подсыхать, стал подниматься пар, и то же самое, как он видел, происходило с одеждой уркку. Теперь они все смотрели на него, разглядывая с ног до головы, отворачиваясь, чтобы перекинуться словом друг с другом, и снова повертываясь к нему. Наб ощущал себя загнанным в ловушку и беззащитным, и отчаянно оглядывался в поисках выхода, но его не было; на мальчика давили стены и спертый воздух. Тут заговорила женщина:

— Возвращайся к своему ужину, отец; он остынет. Проходите и садитесь, мальчики, и я накрою вам ужин, а потом разберусь с ним. Говорите, вы нашли его в лесу, и он не разговаривает по-английски? И гляньте только на его одежду и волосы! Джефф, иди, умой лицо и положи немного мази, у тебя там скверные царапины, и погляди только на его ногти! Ему бы не помешало как следует вымыться. Могу поспорить, он умирает с голоду, бедняжка. Отец, принеси мне тарелку, я положу ему немного рагу.

Братья отпустили его; один из них вышел в дверь за кухней и направился вверх по лестнице, а другой сел рядом с отцом за длинный стол в середине комнаты. Наб стоял, дрожа от страха, в луже воды, которая натекла с его волос; он остался там, где его оставили, — а что еще он мог сделать? Женщина подошла к кухонной плите и открыла дверцу духовки, чтобы достать горшок с тушеным мясом. Она положила целую поварешку мяса на тарелку с картофелем и брюссельской капустой, а тарелку поставила на стол рядом с местом, где сидела сама. Затем подошла к Набу.

— Мать, ты с ним поосторожнее, видела же, что он сделал с Джеффом? — сказал второй брат.

— Знаю. Со мной он будет паинькой. Иди поешь чуток, — сказала она, осторожно положив ладонь Набу на руку и мягко потянув его к столу.

По тону ее голоса Наб чувствовал, что женщина не желает ему зла, и позволил отвести себя. Затем под него подпихнули стул, и теперь он сидел за столом, как и все прочие. Его страх начал уступать место любопытству; из того, как женщина показывала на предметы на столе, а потом на его рот, он заключил, что ему предлагается это съесть. Он наклонился понюхать пищу и услышал смех уркку. Он быстро поднял голову, и женщина, все еще смеясь, склонилась над ним и положила руку ему на плечо.

— Это всего лишь рагу, — сказала она. — Похоже, он никогда раньше не видел нормальной еды, Па. Посмотри-ка на него. Он не знает, что с ней делать. Ну, совершенно ничего не понимаю. Забавная штука — он, кажется, ни слова не разбирает, что я говорю. Когда он немного перекусит, надо пойти и достать ему какую-нибудь одежку. Должно быть, он где-то свою потерял и скроил вот это из коры — ловко, однако! Посмотри, как тут продернуты гибкие ветки, чтобы все не распадалось.

Женщина дала Набу две каких-то штуковины, по одной в каждую руку, и еще раз указала на тарелку и на его рот. Он пришел в замешательство — что же делать с этими вещами в руках, поэтому положил их там, где они лежали раньше, и подобрал с тарелки то единственное, что он хоть как-то узнавал. Брюссельская капуста, будучи зеленой, по крайней мере походила по цвету на листья и растения, которые он привык есть. Он положил ее в рот и с изумлением обнаружил, что она теплая, однако он ее прожевал, и нельзя было не признать, что это вкусно. Он удовлетворенно улыбнулся и, к своему удивлению, снова услышал смех. Он медленно подобрал все кочанчики и съел их один за другим. Затем Наб обратился к картофельному пюре и начал черпать его пальцами. Когда он закончил, то принялся за рагу и взял кусок чего-то коричневого из массы на тарелке. Как и все остальное, он для начала положил его в рот и пожевал, но у куска был мерзкий вкус, да и консистенция не походила ни на что из встречавшегося раньше. Он быстро выплюнул его, вызвав явный переполох уркку.

— Он должен поесть мяса; оно пойдет ему на пользу, — заявила женщина, насадила кусок на вилку и, согнув руку, попробовала из-за спины Наба сунуть мясо ему в рот. Наб стиснул зубы и замотал головой из стороны в сторону, стараясь избежать острого жирного запаха.