Поначалу Бет было непросто сосредоточиться, и секунду-две девочка с трудом соображала, где же она. Последнее, что она помнила — как встает на ноги, чувствуя слабость, в глубокой зеленой лощине; а теперь она на сеновале. Ах, и так замечательно тепло! Тепло укрывшего ее сена вдохнуло жизнь в ее тело, и она снова закрыла глаза на пару секунд, нежась в его великолепии. Затем она смутно припомнила поцелуй Наба и, глядя на мальчика, выпростала руку из-под сена и сжала его ладонь, лежащую рядом. Она была спокойна, довольна и счастлива. Они долго лежали так, глядя друг другу в глаза и сомкнув руки. Другой рукой Наб нежно гладил ее по щеке и волосам, веером раскинувшимся вокруг ее головы. Тишину на сеновале нарушали только ворчание и посапывание спящих Перрифута и Брока. Единственный свет давало маленькое окошко в дальнем конце сарая, где луна, то появляющаяся, то скрывающаяся, бросала случайный серебряный лучик на сено и Уорригала — тот сидел на подоконнике и всматривался в ночь. Наконец тепло и изнеможение пересилили, Наб свернулся клубком рядом со своей спутницей, и оба уснули.

Когда они проснулись на следующее утро, Бет почувствовала себя намного лучше, и на ее лицо вернулись краски. Наб дал ей вчерашнюю добычу — украденные куриные яйца, и она заставила себя съесть их сырыми: осторожно надламывая скорлупу, а затем быстро выливая содержимое в рот. Они все равно пойдут ей на пользу, подумала она, и действительно через некоторое время почувствовала себя сильнее. Днем Сэм и Уорригал принесли еще три яйца, а позже — еще три на вечер. Весь день лил дождь — стучал по крыше и стекал с карниза. Утром Бет и Наб подошли к окну, где нес вахту Уорригал, и уставились на потоки дождя, которые заливали с небес зеленые поля и долины, наполняли реки и ручьи и пропитывали землю. Было что-то очень успокаивающее и уютное в том, чтобы смотреть на ливень из укрытия. Дома Бет любила смотреть на разразившуюся бурю в окно своей спальни, а Набу это напоминало о тех временах, когда он выглядывал из кустов рододендрона в Серебряном Лесу.

Пока они сидели вместе у окна, Бет решила, что хорошо бы научить Наба своей речи. Может быть, и она тоже сможет выучиться его языку. Надо начать сейчас, когда больше не о чем думать и ничто не отвлекает. Она указала на улицу, а затем сложила ладони под бегущие с карниза капли. «Дождь», — сказала она, а затем указала на рот Наба, надеясь, что он поймет: она хочет, чтобы он это повторил. Он повторил, медленно и тщательно, а затем она указала на него, чтобы он сказал ей свое слово для дождя. Наб быстро понял, чего она хочет. «Ашгарот йи Драйш», — произнес он. Для Бет это прозвучало как сплошные визги и хрюки, ибо у животных нет алфавитов и букв, как их понимают уркку, только звуки. Тем не менее она попыталась скопировать шумы, изданные Набом, хотя это и удалось не без труда, и ее попытка вызвала у него приступ смеха, который был настолько заразителен, что она тоже засмеялась. Затем она попробовала еще раз, и Наб кивнул и улыбнулся, показывая, мол, так лучше.

После этого она научила мальчика своему имени, которое он выговаривал легко, а он научил ее своему, которое, поскольку было коротким и состояло только из одного звука, она нашла относительно простым. Они продолжали в том же духе весь остаток дня, указывая на вещи вокруг или касаясь их. Набу легче давался ее язык, чем девочке — его. А еще для нее оказалось очень трудно — почти невозможно — запомнить его слова. Тем не менее она решила быть упорной и продолжать; по крайней мере, они стронулись с места, и ее удивило, как быстро и легко Наб учится человеческой речи.

Когда подошел вечер, небо начало проясняться и дождь наконец прекратился. Уорригал спустился со стропил, где проспал весь день, и заговорил с Набом.

— Пора в путь, — сказал он. — Как она, что скажешь?

— Гораздо лучше, — ответил Наб. — Попытаюсь спросить, готова ли она.

И он попытался: показал наружу, затем на всю их маленькую компанию, потом снова на улицу. Бет поняла. Она кивнула, показывая, что, по ее мнению, с ней все в порядке, хотя на самом деле ей хотелось бы провести еще одну ночь в сарае. Тем не менее она определенно почувствовала себя намного лучше и, поскольку ночь была ясной, это время, пожалуй, было ничуть не хуже любого другого, чтобы снова пуститься в путь. Все трое вернулись туда, где все еще спали Перрифут и Брок, и разбудили их. А затем, после того как Бет осторожно положила три оставшихся яйца во внутренний карман своего плаща, они спустились по лестнице с опять устроившимся в своей люльке зайцем и, прихватив Сэма, который лежал на нижней ступеньке, протиснулись в полуоткрытую дверь и вышли в ночь.

Весь похрустывающий морозцем январь они брели через равнину. На земле лежал плотный зимний покров; оголенные деревья выстыли, поля под низко выкошенной травой замерзли. Иногда шел снег — но не дождь (для дождя было слишком холодно), и этому животные радовались, потому что дождь приносит сырость, а сырость — враг любого дикого существа. Снег подмерз, укутал деревья блистающим нарядом, посверкивавшим в лунном свете, и спрятал поля под жестким белым настом, по которому было легко ходить, не оставляя следов. Впрочем, хоть от дождя путники были избавлены, зато с холмов, которые они только что пересекли, налетал секущий ледяной ветер, который пронизывал до костей. Бет радовалась, что надела плащ и многослойные одежки: они, пусть тяжелые и громоздкие для ходьбы, по крайней мере хранили ее в относительном тепле.

Они придерживались того же распорядка, что и раньше: днем спали под изгородями или в низинах, а вечером, когда солнце начинало клониться к горизонту, отправлялись в путь сквозь холодную ясную ночь под мерцающими в небе звездами и освещавшей путь луной. Большую часть времени Ситтеля со стоячими камнями, к которому шли звери, не было видно, но Наб без труда чувствовал потоки Руусдайк. По временам в странствиях они случайно наталкивались на Ситтель помельче. Он мог быть отмечен камнем, или же то могла быть просто небольшая насыпь, или рощица, или бьющий из земли родник; в другой раз он принимал форму грота у ручья или скопления огромных камней. Животные ненадолго останавливались в подобных местах и напитывались мощью Ситтеля, дарившей им энергию, силы и ясность мысли; если им везло выйти на один из них ближе к рассвету, они спали там целый день и просыпались, чувствуя себя чудесно отдохнувшими и приободрившимися.

Раны Сэма уже почти полностью исцелились, и он был на самом пике формы; его мех сиял темным золотом, а глаза прояснились и блестели. Перрифуту тоже стало лучше, и однажды вечером компания пришла к мнению, что он уже попросту, так сказать, катается «зайцем»; тогда Наб бесцеремонно выгнал его из люльки. Конечно, если бы зайца не «подвезли», он ни за что бы не поправился и вряд ли даже выжил бы. Однако теперь Перрифут почти вернулся к нормальному состоянию, хотя все еще изрядно прихрамывал и ему не суждено было вернуть себе прежнюю резвость.

Бет обнаружила, что привыкла к травам, корням, ягодам и грибам, которые находил для нее Наб, и некоторыми из них даже начала наслаждаться. По крайней мере, теперь они давали ей достаточно сил для путешествия, и девочка с нетерпением ждала весны и лета, зная, что тогда выбор будет куда разнообразнее. Она научилась распознавать кое-какие из съедобных растений, и, хотя Наб неизменно настаивал, чтобы она, прежде чем их съесть, давала взглянуть ему — на случай, если попадутся ядовитые, — бóльшую часть своего пропитания добывала себе сама.

Шагая рядом ночи напролет, они продолжали начатое в сенном сарае обучение друг друга языкам, и вскоре Наб овладел речью Бет достаточно, чтобы рассказать ей о своей жизни и об их общей задаче. Она восхищенно и с удивлением слушала его рассказы о том, как его нашли, о детстве в логове с Броком и Тарой, о своих приключениях и дружбе с другими животными Серебряного Леса. Он рассказывал ей былины и легенды о членах Совета: Руфусе, Бруине, Стерндейле и Пикторе, ныне погибших, а также о великих героях прошлого, об изначальных днях, когда уркку только-только появились на земле, и о мифах времен До-Людей.