Остальное понятно.

Меня больше всего удивляло то, что она ни словом не проговорилась, и кому – самому близкому ей человеку.

Полиции на месте происшествия не было, разбитый автомобиль был найден на другой день после катастрофы, ночью шел небольшой дождь – Мэри была в безопасности. Нужно было скорее разобрать украденные у Витмана бумаги и выяснить план врага. Только эти бумаги могли выдать Мэри. Я немедленно согласился взять их себе, а ей посоветовал на время уехать куда-нибудь, спрятаться от возможных преследований.

– Зачем, – просто ответила она, – я здесь буду нужнее.

Бумаги, отобранные у Витмана, были написаны каким-то неизвестным мне шифром, и разбор их пришлось отложить до его раскрытия. Я сам по вечерам работал над этими бумагами, так как звать специалиста было слишком рискованно.

Как повлияло это событие на рабочих? Одни осуждали, другие, наоборот, говорили, что террор вернее приведет к победе, чем путь, избранный мною. В движении стало намечаться два русла, и во главе второго стояла Мэри.

Какие меры приняло правительство по отношению к возможному повторению террористических актов, неизвестно. На другое же утро газеты как воды в рот набрали: ни одной строчки об убийстве Витмана, и только в отделе происшествий милиция сообщала, что на Старопарголовском проспекте из-за плохого состояния дорог произошла катастрофа с автомобилем, в котором ехал студент Коммунистического университета Витман.

Пресса прикусила язык, и это обстоятельство меньше всего меня радовало.

Двухнедельный срок подошел к концу. Мне осталось наскоро изложить события последних дней моей жизни.

Канун первого мая. Весеннее солнце и холодный ветер с Ладожского озера. Все подготовлено, все на своих местах.

И – острая возрастающая тревога.

Почему никто не арестован перед выступлением? Неужели мы сами идем в ловушку?

Такое дьявольское хладнокровие!

Трудно поверить, но я был бы обрадован, если бы получил известие об аресте лучших из своих товарищей: тишина была слишком подозрительной.

Днем я обошел весь город. Магазины открыты, нарядная публика спешит по домам. Как будто ничто не предвещает грозы.

На одной из центральных улиц я встретил Мэри.

– Я знаю все, все, – могла только проговорить она и поспешила скрыться.

Около двенадцати ночи – стук в дверь. Я открываю. Мэри стоит взволнованная, как и тогда, на улице.

– Скорее, я приготовила все, мы можем бежать…

Я удивился:

– Зачем бежать?

– Но ведь они все знают. Завтра – гибель!

Оказалось, она успела произвести сложнейшую разведку. Она проникла в солдатские казармы, в приемные высокопоставленных лиц, она прислушивалась к разговорам – и везде и всюду чувствовалась тщательно скрываемая тревога.

– Где бумаги Витмана? – спросила Мэри.

– Я ничего не могу разобрать.

– И не надо. Они знают, что эти бумаги в наших руках, и успели изменить план. Ничего не надо. Вот билеты, мы можем отменить выступление и бежать…

– Чтобы пострадали наши товарищи? – возразил я.

Этот аргумент убедил ее.

– Я должен быть на своем посту, – сказал я, – но думаю, что вам следует просидеть весь день дома.

– Ну что ж, – ответила она, – если так, прощай.

Я горячо поцеловал ее, и мы расстались.

Утром в обычное время я пошел на завод. Солнце ярко освещало уже выстроившиеся колонны, между которыми бегали распорядители с повязками на руках. Я знал, что у каждого под одеждой спрятано оружие.

Мы двинулись к центру. К нам присоединялись колонны с других фабрик. Поднять красное знамя, двинуться на правительственные здания. Таков был план.

Меня поразила тишина и безлюдие улиц. Все двери заперты, спущены занавески на окнах; где есть ставни – закрыты ставни. Высшая администрация не явилась.

Троицкий мост. Наша колонна поднимает красный флаг. Раздается стройное пение революционной песни. Я уже готов скомандовать – вдруг.

Выстрел с Петропавловской крепости. Облако дыма. Мост колеблется. Со стоном падают люди.

И больше я ничего не помню.

Вероятно, меня подобрали на улице и отвезли в лазарет. Сиделка не ответила ни на один из моих вопросов.

Мучительная неизвестность продолжалась до того момента, пока меня не вызвали к следователю. За столом я, к удивлению моему, увидел Фетисова. Старик философ сидел рядом со следователем и, когда я пытался скрыть что-либо, он поправлял меня и при том так смотрел в мои глаза, что приходилось поневоле соглашаться.

Признаюсь, его поведение – самое темное и непонятное для меня место во всей этой истории.

Теперь о Мэри. Мне удалось увидеть ее. Нам, правда, не разрешили разговаривать – она только смотрела на меня глубоким скорбным, любящим взглядом. Этот взгляд – самое драгоценное сокровище, оставленное мною на земле.

Что еще? Теперь я спокойно жду смерти. Я знаю, что начатое мною дело не погибнет. Пусть половина города уплыла по Неве, но зароненная мною искра зажжет пожар. Первый опыт научит их осторожности, первая неудача только укрепит руку, несущую карающий меч.

И я закончу эти записки выражением твердой веры в грядущее торжество того дела, которому я служил всю свою жизнь, в конечное торжество справедливости.

Писатель-сатирик, фантаст, беллетрист, поэт. Уроженец г. Лихославля. Родился 15 октября 1892 г. в семье кузнеца Якова Козырева. Отец – выходец из крестьян, но ум, смекалка и трудолюбие позволили ему нажить немалое состояние. Козыревым принадлежала большая часть леса, известного под названием Зайковского, несколько домов в Лихославле и большой надел земли, на котором располагалась семейная усадьба. Яков Козырев был серьёзно заинтересован, чтобы все его дети получили образование.

Михаил Козырев, старший сын, окончил приходскую школу, местное двухклассное училище, учился в реальном училище в Твери. Продолжил образование на экономическом отделении Санкт-Петербургского политехнического института (19101913), из которого был исключен за участие в политической деятельности.

Писать начал с двенадцати лет – сначала стихи, потом рассказы. Первое стихотворение опубликовано в «Тверской газете» в августе 1909 г. Во время учебы в Петербурге у Козырева появились связи в литературной среде. Однако поэтические опыты молодого писателя не привлекли внимание редакторов журналов и газет. Более успешны оказались его литературно-критические пробы. С 1913 г. статьи М. Я. Козырева публиковались в нескольких петербургских журналах – в «Мечте», «Очарованном страннике», «Современнике», «Современном мире». В 1915 г. один из его первых прозаических опытов (рассказ «Комната») был напечатан в журнале «Голос Жизни», и молодой талантливый автор стал вхож в литературную элиту Петербурга. В 1918 г. Козырев переехал в Харьков, потом – в Одессу. С 1920 г. жил в Москве. Из автобиографии: «Занимался чем попало: был бухгалтером, читал лекции в литературных школах и студиях, заведовал всякими секциями, типографией… Окончательно перешел на прозу с 1921 года, когда был написан первый послереволюционный рассказ „Крокодил“, не подлежащий пока оглашению в печати, и два рассказа, вошедшие в книжку настоящих рассказов» «Морока». Рассказ «Крокодил: Три дня из жизни Красного Прищеповска» был впервые прочитан 27 января 1923 г. на заседании литературного общества «Никитинские субботники», а напечатан лишь спустя 70 лет в 1991 г. Такая же судьба постигла и другие произведения автора.

В Москве М. Я. Козырев вошел в группу писателей, объединившихся при кооперативном издательстве «Никитинские субботники», и стал секретарем одноименного литературного общества. На заседаниях «Никитинских субботников» выступали: С. Городецкий, П. Антокольский, М. Булгаков, М. Цветаева, В. Вересаев, О. Мандельштам, М. Пришвин, Б. Пастернак, В. Иванов, Кукрыниксы, Л. Леонов и многие другие. В приложении к протоколу заседания от 6 января 1923 г. были краткие характеристики членов общества. О художественной манере Козырева сообщалось: «…пишет Гоголем» (в поисках стиля он тяготел к писательским приемам Н. В. Гоголя). К этому времени вышли книги: «Морока. Настоящие рассказы» (М., 1922), «Неуловимый враг. Американский роман» (Харьков, 1923). В те годы писатель был известен, прежде всего, как сатирик и один из наиболее часто публикуемых авторов тонких сатирических журналов. На страницах «Бегемота», «Смехача», «Крокодила», «Огонька» рассказы М. Я. Козырева печатались на протяжении двух десятилетий.