— Вернется, — вахмистр смеялся, и лицо его от этого делалось хитрым.

И действительно, через час Вей пришел как ни в чем не бывало. Конечно же, он согласен на прежние условия. Конечно же, он пошутил. Разве не смешно вышло?

— Да ладно уж. Выкладывай, откуда жулики эти счета берут? — И вахмистр позвенел ключами, которые были Вею хорошо знакомы, ключами от денежного ящика.

Поддельные счета для агентов всей русской армии фабриковали в Чженьяньтуне. Когда занятые этим были пойманы с поличным, а на типографию наложен арест, китайцы, накануне еще так рвавшиеся отправиться «на ту сторону», потеряли вдруг всякий интерес к этому предприятию и вообще забыли дорогу к домику на окраине, где обычно происходили встречи. Остались лишь те несколько человек, которых подобрал вахмистр, да люди Вея.

Был ли это успех или это была потеря?

Для прапорщика ситуация эта подтвердила верность его Идеи. Ему самому никогда бы не додуматься, не размотать этого дела. Но вот вахмистр заметил же, что что-то не так! Восточному ходу мысли, заключил он, может быть противопоставлен только восточный же ход мысли.

Вручив Вею обещанную тысячу, вахмистр долго не мог успокоиться, почему не поторговался в свое время!

Всеми японскими бумагами, которые удавалось раздобыть агентам или которые доставлялись с фронта, по-прежнему занимался Минь.

Прапорщик понимал, что сам Минь неповинен в этой ситуации, и зла, готового было вспыхнуть против него вначале, давно не чувствовал. Ситуация же представлялась тем более нелепой и непонятной, что последнее время дел у Миня ощутимо прибавилось. Если раньше редко кому из китайцев удавалось доставить в штаб какой-нибудь предмет с клеймом японской части, то за последние несколько недель число таких документальных свидетельств резко возросло[44].

Как и в любом деле, в разведке бывают полосы удач и неудачи. Сейчас, очевидно, была полоса удач. Одного рода дело, когда агент просто говорит, что 6-я рота 27-го пехотного полка расположена в Каньпинсяне, а другого, если он приносит оттуда гетру с именем японского солдата Такахира и с обозначением этого полка и роты. За такое доказательство и приплатить не жаль.

Эту гетру доставил в штаб один из агентов. А через три дня вторая гетра с другой ноги этого же солдата того же полка и той же роты была доставлена другим агентом в штаб соседнего корпуса. По словам китайца, он подобрал ее совсем в другом месте — в Цзиньцзяньтуне.

Агентов свели и устроили им очную ставку. Каждый настаивал на своем. Капитан, ведший допрос, пригрозил расстрелом. Оба поверили, испугались, но тем отчаянней стали цепляться каждый за свою версию.

Тогда им было сказано, причем по отдельности, что того, кто признается первым, освободят. Расстреляют того, кто будет вторым, кто не успеет признаться. Через пару минут оба они в разных комнатах, сбиваясь, торопливо давали показания.

Так был открыт подпольный склад в Дава, снабжавший за деньги агентов-китайцев различными предметами японского производства. Предприимчивые китайцы, следуя по пятам японских частей, подбирали, крали и даже скупали у солдат разные детали их обмундирования — фуражки, гетры, нагрудные знаки, куртки — все, на чем было клеймо части. На этой небывалой «черной бирже» высоко ценились также бумаги — газеты, письма, обрывки карт. Все это переправлялось через линию фронта и поступало в Дава, на тайный склад. Китаец-агент, знающий сюда дорогу, мог купить здесь любое «вещественное доказательство» своего пребывания в тылу неприятеля. За каждое такое «документальное свидетельство» в русском штабе платили хорошие деньги — по 40—50, а иногда и по сто рублей.

Тайный склад в Дава был опечатан. Но кто бы мог поручиться, что это единственный склад?

— Господа, обманывают нас китайцы. Это не комплимент китайцам, а упрек нам с вами, господа. Подумайте об этом. А вы, господин прапорщик, останьтесь, и пусть пригласят ко мне господина Миня.

— Господин прапорщик, — сказал он, когда Минь явился. — Надеюсь, вы достаточно освоились уже в наших делах? Я намерен поручить вам периодически составлять отчеты по японским документам и другим предметам, которые доставляются вам, господин Минь, Соблаговолите впредь передавать господину прапорщику копии ваших переводов этих бумаг.

— Слушаюсь, господин полковник! — по-военному ответил Минь, но произнес это так, как если бы ему сообщили нечто весьма приятное, радостно удивили его. — Подлинники прикажете передавать тоже?

— Господину прапорщику они не помогут. К сожалению, — полковник позволил себе улыбнуться, — не все так способны к языкам, как вы, господин Минь. Подлинники храните, как и прежде, в сейфе. Нет вопросов, господа?

У прапорщика был не вопрос — были недоумение и обида. Почему полковник не допускает его к работе с языком? Может, полагает, что он не владеет им в должной мере?

— Господин прапорщик! — Через несколько дней полковник случайно встретил его в одном из штабных коридоров. — Как продвигается ваш отчет? Зайдите ко мне на несколько слов.

Вот он, случай для разговора, которого прапорщик так ждал!

— Я не хотел обижать Миня, — пояснил полковник, когда они зашли в кабинет. — Минь аккуратный и старательный работник. Но у меня есть сомнение, достаточно ли он знает японский. Все-таки военная терминология. Минь работал в торговой фирме, особого опыта у него может и не быть. Вахмистр передаст вам японские тексты. Он сделает это так, чтобы Минь не знал об этом. У каждого есть самолюбие. А вы, будьте уж так любезны, сверьте его переводы. И доложите мне. Думаю, японский скоро вам пригодится!

Последняя фраза делала разговор, к которому прапорщик так стремился, не только бессмысленным, но и невозможным.

До войны агентурной разведки в Японии Россия не имела. Военным агентом (атташе) в Токио состоял уже знакомый нам полковник генерального штаба Самойлов. По роду службы ему надлежало регулярно составлять обзоры по японским вооруженным силам. Он это делал. Каждый месяц специальный курьер с особыми предосторожностями доставлял от него в генеральный штаб пакет, запечатанный наглухо сургучными печатями с личным его оттиском. Однако, вскрыв пакет, штабные офицеры чаще всего оказывались в недоумении: материал, подаваемый полковником как «секретный», был давно им известен и строился на сведениях, почерпнутых главным образом из газет. Пятый отдел генерального штаба не стеснялся не раз указывать ему на это. Но нарекания эти не вызывали у полковника ни малейшего чувства неловкости.

Другой военный агент в Японии, полковник Ванновский, племянник и протеже военного министра, был не лучше. «Японская армия, — писал он в секретном докладе, адресованном высшим военным чинам России, — далеко еще не вышла из состояния внутреннего неустройства, которое неизбежно должна переживать всякая армия, организованная на совершенно чуждых ее народной культуре основаниях, усвоенных с чисто японской слепой аккуратностью и почти исключительно по форме, а отнюдь не по существу, как, впрочем, это замечается во всех прочих отраслях современной японской жизни. Вот почему, если, с одной стороны, японская армия уже давно не азиатская орда, а аккуратно, педантично организованное по европейскому шаблону, более или менее хорошо вооруженное войско, то с другой — это вовсе не настоящая европейская армия, создавшаяся исторически, согласно выработанным собственной культурой принципам.

Пройдут десятки, может, сотни лет, пока японская армия усвоит себе нравственные основания, на которых зиждется устройство всякого европейского войска, и ей станет по плечу тягаться на равных основаниях хотя бы с одной из самых слабых европейских держав…»

Этот вывод был сочтен военным министром вполне убедительным. На докладе Ванновского он написал: «Читал. Увлечений наших бывших военных агентов японской армией уже нет. Взгляд трезвый».

На таких докладах строились представления о боевых качествах японской армии.