Беспомощный и беззащитный город стоял теперь лицом к лицу с многотысячным, известным своей бессмысленной жестокостью войском. Не так ли, беспомощный и беззащитный, стоял князь перед шатром хана, когда ханские воины наотмашь рубили его саблями? Те, кто некогда с холодным любопытством созерцал, как убивали беззащитного человека, смотрели теперь, как войско Надир-шаха надвигалось на их город. Оно шло медленно, не спеша, занимая всю степь до самого горизонта.

Пожилые англичане и сейчас помнят слова: «Солнце никогда не заходит над Британской империей». Этот девиз они часто слышали в дни своей молодости. Его произносили их деды, повторяли отцы. Это было больше чем лозунг. Это был источник национальной гордости, повод к чувству исключительности и превосходства.

В то время, когда произносились эти слова, владения английской короны действительно лежали во всех частях света. Но имперские устремления не знают пределов.

Правда, устремлениям этим и политической экспансии всегда сопутствовал некий джентльменский набор аргументов: захват новых территорий необходим для торговли; подчинение других народов нужно для их же блага — во имя прогресса, развития и цивилизации, а также для распространения добрых нравов. С некоторых пор перечень этот пополнился еще одним аргументом: «русская угроза». Английской колонии, Индии, с севера угрожает якобы огромная и непонятная Россия.

Этот политический миф английские имперские круги использовали, чтобы обосновать собственное продвижение от индийских границ в Афганистан и государства Средней Азии.

И вот по улицам Кабула, по улицам Герата маршируют английские солдаты, а конные упряжки везут на север Афганистана горные пушки. Одновременно в соседних Хиве, Бухаре и Коканде проявляются английские «путешественники». Они очень любознательны и активны.

Но все эти игрища у дальних подступов границ России не застали ее врасплох.

Когда французская армия переходила Неман, начиная свой поход на Россию, Наполеон переправился одним из первых. Современники рассказывают: император, пришпорив коня, поскакал вперед через приграничный лес и долго мчался так совершенно один. Потом медленно вернулся и присоединился к остальной армии.

Только ли о России помышляя Наполеон в те минуты?

Так далеко, так бесконечно далеко от этого места и этого дня, в 1799 году в Сирии, при осаде крепости Акр, он доверительно говорил одному из своих приближенных:

— Александр Македонский достиг Ганга, отправившись от такого же далекого пункта, как Москва. Предположите, что Москва взята, Россия повержена, царь помирился или погиб при каком-нибудь дворцовом заговоре, и скажите мне, разве невозможен тогда доступ к Гангу для армии французов и вспомогательных войск? А Ганга достаточно коснуться французской шпагой, чтобы обрушилось это здание меркантильного величия!

Под зданием меркантильного величия император подразумевал уже тогда ненавистную ему Англию.

Забыл ли эти свои слога и планы Наполеон в 1812 году, переходя Неман? Очевидно, не только не забыл, но и намерен был воплотить их на деле.

Поход в Индию через побежденную и повергнутую Россию должен был явиться апофеозом не только этой войны, но всего его царствования. Не случайно в 1811—1812 годы, годы, предшествовавшие войне, французская дипломатия развивает такую бурную деятельность в районах, которые, казалось бы, находились на задворках интересов и политики Франции — в Египте, Сирии, Персии. В это же самое время по этим странам разъезжает французский консул «с официальной миссией и тайными поручениями Наполеона» — по выражению академика Е. В. Тарле. «Тайные поручения» заключались в подготовке движения французских войск через эти страны на Индию. Но это как бы второе, подсобное, направление удара. Первое через Москву. Чего не смог довести до конца Александр Македонский, совершит он, Наполеон.

Только коснуться Ганга французской шпагой, и Англия падет!

Страх потерять Индию, а с нею — мировую империю все больше превращался в навязчивую манию британских колониальных кругов.

Если не Франция, то кто еще мог бы выйти к берегам Ганга? Россия? И хотя от Петербурга до Дели были многие тысячи верст, страх витал в туманном воздухе Сити. Если русские окажутся вблизи индийских границ, индийцы восстанут, рассчитывая на их помощь. Картина эта, как кошмар, стояла перед глазами имперских чиновников и банкиров с берегов Темзы.

Никто не знает и никто не может сказать, когда первые английские разведчики появились на караванных тропах и в городах Средней Азии. Возможно, отсчет следовало бы вести от Антония Дженкинсона, посетившего Бухару во времена Ивана Грозного и оставившего о том подробные записи.

…В самый полдень при голубом небе и ясном солнце слышен над Бухарою гром. Недоуменно смотрят в небо прохожие, испуганно озирается ханская стража. И снова гром, и кажется, еще громче прежнего. Это во дворцовом саду Дженкинсон показывает изумленному хану действие ружья, этого устройства, изрыгающего огонь и грохот. Это первые выстрелы, прозвучавшие в древнем городе. Выстрелы, произведенные из английского ружья англичанином.

Позднее, в 1732 году, здесь появляется полковник английской армии Гарбер. Это было время, когда пребывание в отдаленной стране воспринималось как приключение, издание же записок о таком путешествии было событием. Путешествие полковника, однако, не оставило после себя ни единой строки. Даже маршрут его передвижения по Средней Азии остался закрыт и никому не известен.

Когда в Хиве, в Бухаре ли появлялся купец с торговым интересом и с товаром, он был человеком понятным, он мог ожидать защиты от местных властей. Всякий другой, кто появлялся здесь и не мог объяснить толком цели своего появления, был лазутчик, был соглядатай и не смел ожидать ничего, кроме постыдной казни.

Одних казнь настигала там, где их хватали. Другие умирали на обратном пути необъяснимым и непостижимым образом. Среди секретов, которые им удавалось разведать, не было тайны средства против медленных ядов. Такие яды давали обычно нежелательным визитерам, когда хотели, чтобы то, что они увидели и узнали в чужой стране, не ушло за ее пределы. Эта участь постигла англичанина Мооркрофта и двух его соотечественников, которым в 1824 году удалось добраться до Бухары. Они избежали множества опасностей и гибельных ситуаций только ради того, чтобы принять медленную смерть из блюда с пловом в день своего отъезда.

Когда в 1838 году английский полковник Стоддарт появился в Бухаре, путь к плахе был уже проложен его предшественником, лейтенантом Уайбердом. Лейтенант осмелился появиться в окрестных степях в чалме и халате, верхом на сером коне, выдавая себя за мусульманина. И хотя лейтенант свободно говорил на местном наречии, маскарад его был разгадан.

Полковник не рискнул заявиться в Бухару в чалме и халате. Британский военный мундир защитит его лучшим образом. Так полагал он. Но ошибся.

Эмир Нарулла, который правил Бухарой, в то время, был личностью обычной, довольно ординарной, если исходить из оценок его времени и его окружения. Поступки эмира ничем не отличались от поступков и действий его предшественников или тех, кто правил после него.

Когда в юности в некий час ему пришло на ум, что настало время стать эмиром, он убил своего отца, который занимал трон. А заодно и старшего брата, стоявшего на его пути. Для того же, чтобы поступки его не послужили дурным примером младшим его братьям, он своею рукой убил и их, всех троих. Для человека, который без малейших раздумий поступался жизнью своих близких, жизнь посторонних, подданных, не говоря уже об иностранцах, и вовсе не имела никакой цены.

Что касается полковника, то у него было свое представление о том, как надлежит обращаться, с туземцами. Он был офицером индийской службы и имел достаточный опыт. Правда, Индия была колонией, Бухара — свободной страной, не ведавшей иной власти, кроме власти эмира. Это было существенное, принципиальное различие. Стоддарт со всей самоуверенностью, присущей, колониальному офицеру, постарался проигнорировать это. Реальность, однако, оказалась сильнее его.