Стихия откликнулась призывающей ее.

На одно лишь мгновение все ручьи окрест превратились в бурлящие речушки. Бурдюки с водой покачнулись, словно тронутые невидимой рукой. Листья на деревьях и травы тоненько затрепетали. Звери и птицы дернулись — не по своей воле, повинуясь волне, потянувшей за собой. Людей охватила болезненная дурнота, какая бывает во время кровавой лихорадки перед тем, как изо рта хлынет кровь, знаменуя конец жизни.

Миг — и все прошло, сгинуло, словно ничего и не бывало.

Тоненько завыл молодой возница, впервые попавший под волну и ощутивший ее мощь. Никто даже не треснул его, понукая заткнуться. Лишь старший каравана пробормотал с ненавистью, смешанной со страхом, «Нелюди…» и сплюнул себе под ноги.

Исса выдохнула и встряхнула руками. Затейливый серебряный узор, вьющийся по рукам Матери, обрел новый завиток и постепенно затухал — как меч, вытащенный из белого пламени.

— Идем, Санах.

Юноша, почти безумным взглядом разглядывающий серебристые росчерки на тыльной стороне ладони, встрепенулся и кинулся за своим мешком. Лютня никак не желала влезать на место, но когда ее удалось упихать, Санах бросил взгляд на руку. Узора не было. Лишь странно саднило лицо — точно его посекло песком или снежной крупкой.

Тряхнув головой, Санах бросился торопливо догонять успевших изрядно удалиться дроу.

— А куда мы идем? — любопытство, как и положено бродящему по миру певцу и музыканту, человечек никак не мог сдержать. Так что как только догнал спутников и подстроился под их шаг, заговорил.

— На юг, — отрывисто бросил Ильнар. Расслабляться воин не собирался (если было одно нападение, то может последовать новое), оттого казался нелюдимым и мрачным.

Санах завертел головой, задрал ее к небу, посмотрел, прищурившись, на солнце, и выдал:

— Так ведь идем не туда.

Исса насмешливо фыркнула: столько ненужных действий, чтобы высказать и так очевидную истину — ведущая от Топей дорога бежит на юго-восток.

Весь центр некогда прекрасной страны скрывался под гнилостной язвой болот. Изредка посреди болот встречались острова, иногда крупные, но селиться на них не рисковали даже Охотники и приключенцы — слишком уж внезапны и беспощадны оказывались нападения тварей. Максимум — строили времянки или небольшие сторожки, где хранили добычу, прежде чем вывезти на продажу. Так что живущие на таких островках оказывались либо беглецами, либо пришедшими на охоту. И, конечно же, дороги к ним не строили. Да и как проложить нормальную дорогу сквозь топь? Тропинки — и те каждый год приходилось проверять и зачастую перепрокладывать. За зиму менялось многое, и ранее безопасный путь мог стать могилой. Его могли облюбовать болотники или просто сместиться бочаг или трясина.

Говорят, до Раскола такого не было. Болота были, но не на землях фаэри, и в них не водились болотники, блуждающие бочаги и трясины. Жилось намного проще. Однако теперь, как и раньше, помогала выбирать безопасные пути белая осока — оставалось лишь дождаться, пока она вырастет, и не спутать с плотоядным осочником, питающимся трупами и умело маскирующимся под безопасную травку, заманивая животных и беспечных путников в трясину, из которой не выбраться живым.

— Еще два дня будем идти по тракту и ночевать в харчевнях, потом свернем на юг.

Удовлетворенный Санах замолк и продолжил шагать без вопросов, с интересом поглядывая по сторонам, словно топал по этой дороге впервые.

Костер чуть слышно потрескивал, изредка выстреливая яркими искрами — точно в попытке добраться до неподвижно сидящих неподалеку дроу.

Исса неотрывно, как завороженная, наблюдала за пляской огненных языков. Думать, размышлять, строить планы не желалось. Ей хотелось просто выдохнуть, выбраться из взявшего ее в муторный плен круговорота мыслей. Забыться. Хотя бы на одну ночь.

— Госпожа, вы ему верите?

Исса нехотя глянула в сторону собранного из еловых веток лежака, на котором посапывал Санах. Завернувшись в кокон из плаща до самых бровей, как гусеница, готовящаяся стать бабочкой, человечек даже во сне не выпускал из рук лютню, оберегая свое главное сокровище.

— Нет, — коротко ответила Исса, вновь устремив взгляд на огонь.

Они путешествовали вместе уже три дня. Три дня по едва заметным звериным тропинкам, так быстро, как они только могли двигаться — лишь бы очутиться подальше от поселения, где кто-то из людей оказался настолько умным и подлым, что чуть не угробил дроу не своими руками, но так, что можно все списать на силы природы.

Умно. Тонко. Достойно самой жестокой казни.

Исса была уверена, что порошок продал лекарь. Скорее всего, охотники и другой сброд использовали его для приманивания болотников — чем гоняться по топям, лучше подождать, пока добыча к тебе сама придет. Видимо, использовали не в такой концентрации или не в таком количестве.

Лекарь тоже умрет. Когда расскажет, для кого именно изготовил эту мерзость.

— Я не верю, что обычный человек может понять тварей. Он не тот, за кого себя выдает.

— Может тогда…

— Нет, — мягко отозвалась женщина, задвигая обратно кинжал, почти вытащенный из ножен в сапоге Ильнаром. Рука воина казалась обжигающе горячей, и Исса невольно задержала движение — желание согреться и забыть толкало на глупости. — Он принес клятву. Посмотрим, что будет делать дальше. Возможно, даст ключ к происходящему. Или — один из ключей.

Вздохнув и напоследок мазнув кончиками пальцев в нехитрой ласке по руке мужчины, Исса недовольно уставилась на костер. Тот все также потрескивал и стрелял искрами, но успокоения уже не приносил.

Исса невольно потерла запястье, где еле виднелся черный завиток — отражение заклинания верности, произнесенного посреди дороги из Топей, в грязи, над трупами убитых болотников. Только стаи падальщиков-воронов не хватало для вящей мрачности картины. Рисунок будет с каждым днем бледнеть, пока окончательно не растворится дня через три-четыре. Обычно для окончательного формирования связи требовалась неделя — и всю эту неделю принесший клятву дроу должен проводить в одиночестве, в отдаленной пещере с замурованным входом. Те, кто не выдерживал и сходил с ума, хоронили через неделю. Даже если они были живы, то все равно на этом свете не задерживались, отправлялись во тьму по дороге боли и безумия. Потому им милосердно перерезали горло и хоронили. Без почестей, без славы, по-тихому. Не выдержавший клятвы не заслуживал большего. Случалось подобное крайне редко, но — случалось.

Человечек, кем бы он ни был, подобного пережить не смог бы. Да и не могли они задержаться хоть где-нибудь на целую седьмицу. Потому — шли, но шли там, где не будет никого из людей. А болотники — даже если твари им тут и встретятся, пусть беседует. Работа заклинания не нарушится.

— Мой знак… Сохранился?

Еле слышный вопрос растворился в ночи, словно его и не было. Словно Иссе он лишь почудился. Или же она настолько сильно захотела услышать, что придумала сама. Но тепло дыхания, от которого становилось горячо-горячо, как от наполненного магией источника, подтверждало — нет, не послышалось.

— Да.

Ответ — еле слышный выдох, но чувствуется словно прыжок в ледяную воду. Пусть даже она и не может причинить особого вреда, если не поддаться панике. Разве что выбьет дух в первый миг и до костей проберет холодом.

При изгнании из рода и отлучении от Дома магическая клятва не разрывается. Нельзя допустить, чтобы изгнанник причинил вред. Она преображается, лишая отлученного покровительства основателей, возвращая ему полную свободу действий, за исключением одного — не навреди. Никому из рода. Если постараться, можно найти пути обхода и этого заклятия, но как мало было изгнанных за всю историю дроу, так же мало среди изгнанников было тех, кто пожелал отомстить — хоть как-то. Большинство предпочитали умереть, чтобы искупить свою вину и дать семьям шанс избавиться от клейма породивших предателя.

При изгнании отметка клятвы пропадала из рисунка на теле Матери — как исчезала и при смерти вассала. Но иногда, изредка, она преобразовывалась, становилась иной, меняя за собой плетение всего узора.