Тинар Моу сглотнул вставший в горле комок, получилось громко и заметно, и тогда он заговорил быстро, перебивая сам себя:

– Вы знаете, что… Не могу… Теперь до осени, ладно?

Келли посмотрела ему прямо в глаза:

– Обязательно приходи. И как только тебе станет плохо, немедленно возвращайся, и если что-то узнаешь…

Тинар согласился слишком торопливо:

– Конечно, конечно…

Он чувствовал вину, потому что не может сказать ничего нового об Эль.

Келли всегда прячет его в копях, когда подходит срок. Тинар научился предугадывать мгновение, после которого опасно оставаться на поверхности. Как правило, всё начиналось накануне цветения кити, когда ветер менял направление и приносил на Холмы густой медовый запах со стороны степи.

Тинар ненавидел этот пьянящий аромат. Во-первых, потому что вместе с ним приходила болезненная слабость, а во-вторых… Медовый флёр кружил голову, но проникал в самое сердце тягостным напоминанием о ночи, которая навсегда разделила жизнь Тинара Моу на «до» и «после».

– Ты же знаешь, что отец любит тебя? – спросила Келли.

Он кивнул:

– Знаю…

– Возвращаешься в Ляльки? – кажется, она сказала это просто, чтобы не молчать. Тинар и Келли прекрасно понимали тишину, висящую между ними. В этом безмолвие застыло столько смыслов, что время от времени возникала необходимость разбавлять их словами. Иначе становилось сложно дышать: настолько густым было молчание.

– Да… Только мне ещё нужно заглянуть в… Одно место.

Она сделала вид, что не услышала про «одно место».

– Как там Надея? – Келли переживала за булю, хотя никогда в жизни наяву не видела, а знала только по его рассказам.

– Всё так же, – ответил Тинар. – Инка хорошо заботится о ней.

– В положении Надеи стабильность – это уже прекрасно, – кивнула мама Эль. – Ты нашёл надёжную помощницу и можешь с лёгким сердцем оставить булю, если тебе нужно уйти.

Инку грум нашёл в одном из соседних хуторов, разнося заказы – последние Ляльки-Одолень, оставшиеся с тех времён, когда буля Надея ещё могла работать. Вернувшись, он привёл с собой невысокую коренастую девчонку с тугими, торчащими в разные стороны косами. В причёску соседской дочки были вплетены незамысловатые дешёвые ленточки, и это смотрелось нелепо на фоне её слишком грубого даже для мальчика лица. Но Инка сразу, не говоря ни слова, схватила чугунок с остатками вчерашней каши, кинула его на жаровню и помчалась во двор к подготовленной Тинаром поленнице.

Несмотря на её обычно свирепый вид, Тин знал: девочка рада, что наконец-то стала пусть в чужом жилище и временно, но хозяйкой. В маленьком домике её родителей было то ли десять, то ли двенадцать сестёр.

На самом деле буля Надея чувствовала себя не столь хорошо, как Тинар пытался уверить Келли. Их жизнь напоминала бытие старьёвщика. Инка повсюду таскала с собой иголку и лоскуты тряпок, она крепила их к поясу, чтобы в любой момент поставить заплатку на Надею, которая разлезалась на куски. Она не могла больше говорить, половина лица застыла неподвижной маской. Прореха задела так же один глаз, и буля теперь видела только вторым. Через несколько солнц с того момента, как пошла первая трещина, она ещё могла ходить и что-то делать. Молча и медленно, тщательно вглядываясь единственным видящим глазом, потихоньку варила кашу или суп с сушёной травой, заготовленной с лета. Но три дня спустя прорвалась материя на её правой руке, а ещё через два отказали обе ноги.

Они отнесли её на кровать, и Надея лежала на чистой постели, безучастно глядя на балки, охапки трав и паутину. Инка с Тинаром читали в живом зрачке булиного ещё видящего глаза, какими безнадёжными были её мысли. Старая Лялька знала, что скоро настанет ей конец, и готовилась к нему. Изношенное тряпичное тело продолжало рассыпаться на части обрывками материи, и к утру Инка наставила уже с десяток заплаток, которые чужеродно и мёртво зияли на мягком туловище Надеи. Девочка не могла воссоздать жизнь на пришитых кусках, но, соединяя рваные края, хоть немного тормозила процесс разложения.

Тинар грустно улыбнулся, вспомнив её сосредоточенное сердитое сопение во время шитья.

– Мне пора. Передайте Ризи…

Он достал из кармана штанов небольшую фигурку. Протянул её на раскрытой ладони. Соляная девушка – смешная, полненькая, немного кривобокая, но удивительно похожая на Риз Фэнг, старшую сестру Эль. Сидеть в укрытии, выжидая положенное для восстановления время, было скучно, и Тинар приноровился вырезать из каменной соли всякие разные фигурки. Они получались совершенно не похожими на Ляльки-Одолень, ни внешне, ни назначением – залечивать беспамятством раны на сердце, но груму очень хотелось хоть как-то продолжить дело були Надеи.

– Пусть больше не плачет. И… Берегите себя, тётя Келли.

***

Несколько солнц и лун подряд младший Моу перебинтовывал ошмётки соляных мумий, чтобы узнать, где находится это место. Куски сухой кожи жутко скрипели, а на пальцах оставался серый прах. Казалось, он навсегда въелся в ладони грума, и теперь постоянно, хотя и тихо зудел, напоминая о бесконечных часах пеленания высохших мертвецов. Прошла целая вечность, пока одна из мумий наконец-то не разжала зубы и не произнесла с сухим свистом в награду за труды:

– Та-а-а-м, где трр-р-ри тени, вс-с-с-с-с-с-тань.

Мумия замолчала, отдыхая от непосильного напряжения, которым далась ей фраза. Высунула иссохший осенним листом язык, поболтала им, остужая.

– Нас-с-ступи на дв-е-е-е, в третью – ладонями уприс-с-сь.

Молчание, шелест языка, трепыхающегося на ветру.

–Ж-ж-ж-жечь до ко-с-с-с-стей, потом – мороз-з-зом…

Тинар поёжился. На одну тень наступить – уже, можно сказать, с этим светом простился, как сразу на три?

– Твоё дело…

Мумия больше ничего не произнесла.

Тинар искал перекрёсток трёх теней несколько недель, и если бы он не был всепроникающим подземным грумом, то и вовсе никогда бы не смог добраться сюда.

Его тень, сначала распластавшись далеко за горизонт, вдруг резко расщепилась на части. Как раскалывается тело выпущенной стрелы, встретившее на своём пути остриё другой. Он сглотнул вязкую слюну, которой внезапно и сразу наполнился рот. Осторожно ступил на правую тень. Другой ногой – на левую. Ожидал, что тут же и упадёт замертво на потрескавшуюся землю, но прошла секунда, вторая, и ничего такого не случилось. Степь привычно и монотонно гудела горячим ветром, который обжигал неудобно расставленные ноги. Тинар всё ещё находился по эту сторону.

Оставался последний штрих, и грум замер над средней тенью, не решаясь погрузить в неё ладони. А потом перед глазами встало беззащитное, свернувшееся на жёсткой траве тело Эль, тонкое и израненное, и Тинар вскипел от ненависти. Дёрнувшись от пронзительной горечи, упал навзничь в центр трёхтенья.

Как и предупреждала соляная мумия, пальцы сразу свело морозной судорогой, больно ударило в запястья, дёрнуло локти. В одно мгновение Тинар словно вымерз в звонкую хрупкую льдину, и испугался, что горячий ветер сейчас расколет заиндевелое тело. Но обжигающий холод сменился стремительным жаром, и от резкого скачка ощущений он, кажется, на мгновение отключился.

Только что перед глазами простиралась привычная до оскомины степь, а теперь было незнакомое нечто. Замкнутое пространство без видимых границ. Пустое, но всё живое и пульсирующее, наполненное гулким эхом голосов.

Тинар не видел ничего определённого, но от сдавившей тесноты не мог пошевелиться. И грум понял, что достиг цели своих многолетних поисков: входа в поселение великих и ужасных вайниров, священную арку Капи. Он читал в одном из свитков, которые Келли тайком приносила ему из старой Фэнговской библиотеки, что Капь – арка вайниров – сооружена из лунного света и пленённых выворотников, потерявших хозяев. Она обладала собственной волей и творила иллюзии, впитывая сущность проходящего сквозь неё.

Сначала вкрадчивое проникновение узников Капи в его сознание сменилось нарастающим шумом. Подобные хлопанью крыльев звуки окружили грума, и он услышал разноголосый галдёж.