Юный трактирщик из-под барной стойки взирал на воплотившегося монстра всё с тем же ужасом, но воспрял духом, как только Улия и её спутник вернулись.

В его глазах загорелась надежда, когда Улия сдёрнула с головы капюшон. Рог, кокетливо выглядывающий из-под пушистой чёлки, засиял чистотой и хрустальной нежностью. Его свет пробежался по залу кабака, очищая от скверны и крови.

Когда волна дошла до выворотника, он дёрнулся. Сначала недовольный потревоженным отдыхом после перерождения, а затем испуганно. Священный свет прошёл через только что образованную кожу и стал разъедать её множеством осколков. Монстр взвыл, словно пробуя голосовые связки, получилось хрипло и клокочуще, как будто в его глотке закипал густой суп.

Он пополз, хрипя и дёргаясь всем телом. Стремился к привычной стене, где совсем недавно в бытность тенью не раз находил спасение от бьющих башмаков. Схватился за неё руками, прижался к закопчённому дереву. Выискивал щель, чтобы спрятаться в ней.

Так как выворотник совсем недавно обрёл плоть, у него получилось. Оставляя кровавые разводы на брёвнах, выворотник сжался в плоский лист и просочился сквозь стену. В кабаке стало невыносимо тихо и пронзительно светло. Тинар смотрел с восхищением на прекрасный и чистый свет аликорна. В глазах жгло и резало. По щекам катились, не переставая, слёзы.

– Э-э-э-т-т-о и есть твоё преимущество?

Тинар заикался.

– Да, – сказала Улия, пряча рог под капюшоном. Его свет тускнел, словно потусторонняя злоба выворотника выпила волшебство. – Именно так я прекращаю все безобразия в своей таверне.

Она подошла к стойке, под которой прятался кабатчик, и заглянула вниз.

– Можете выходить, уважаемый.

Тот помотал головой, словно смахивая с себя наваждение, а затем прытко выскочил. Через долю мгновения мальчишка уже стоял на ногах:

– Как это вы его? – он смотрел на Улию с восхищением. – И… О, тень зверя Ниберу! Неужели вы… Улия? Рогатая дева из таверны на перекрёстке? Не может быть! Все наши знают… О вас ходят легенды, и не мечтал, что когда-нибудь…

Улия похлопала его по плечу, прерывая поток восхищения. Но Тинару показалось, аликорн довольна, что слава вышла за пределы родного леса.

– Не время сейчас, – сказала она. – Нужно разобраться, что здесь произошло. Как это случилось.

– Всё было обычно, – пожал тот плечами. – Посетителей набилось много, я не уловил момент, когда из-под одного сельжита случился выворотник. Мужик напился в стельку: сидел здесь со вчерашнего вечера, кутил всю ночь и продолжил утром, даже глаз не сомкнув. Хвастался, что купил по дешёвке дом в столице, счастье его так и раздирало, не мог ни спать, ни есть. Только хмелел всё сильнее. От дурной его радости, наверное, и случилось. Внезапно все принялись кричать, я услышал, как поминают выворотника, но и подумать в первый момент не мог… Это же… Интимное. Разве выворотник случается при свидетелях?

Тинар понимающе покачал головой. И в самом деле, видано ли такое?

– Они сначала, кажется, собирались выворотника побить и выкинуть прочь – пьяным-то и море по колено, вот только резко протрезветь пришлось, когда эта тварь с той стороны тени вдруг набросилась на хозяина и начала его… Ну вы же видели…

Обратился он к Улии.

– В это сложно поверить, но она начала его в прямом смысле слова пожирать. Все отпрянули к выходу, когда ещё из-под одного тут же случился выворотник и тоже… Того… А потом ещё. И ещё.

– Сколько вы насчитали? – спросила Улия.

– Пять, – тяжело вздохнув, ответил кабатчик. – Здесь их было пять. А сколько потом – не знаю.

– Конечно, – задумчиво сказала Улия. – На улице мы не видели ни одного.

– И что? – не понял Тинар.

– Радиус действия, – опять непонятно сказала Улия.

Ох уж эти тумалинские заморочки. Она раздражала Тинара, когда вот с таким видом всезнайки говорила о чём-то само собой разумеющимся, но совершенно неведомом груму из Таифа.

Плюс ко всему она опустила резко побледневшее лицо вниз, словно нюхала своим маленьким рогом воздух, и произнесла:

– Их даже два. Взрослые, сформировавшиеся древни. В винном погребе. Вот что бы древням делать в винном погребе?

Тинару показалось, что сквозь капюшон Улиного плаща опять пробивается синий свет аликорна. Он набирал силу, становясь всё ярче и пронзительнее. Словно рог реагировал на мощный источник зла, предупреждая, что враг совсем рядом.

Третий сын великого стратега Ошиаса въехал на рыночную площадь Каракорума. Ленивый и душный сквозняк раскачивал покосившиеся вывески, поднимал пыль и покрывал ей останки бывших торговых рядов. Недалеко отсюда юный Рин бил маленьких птиц, чтобы положить их на пути Эль Фэнг. Сейчас это время казалось ему таким далёким, словно в прошлом обороте, когда он мучился тенью своей тени.

Эль Фэнг была коротко острижена, каштановый ёжик по-мальчишески торчал на бледной голове, и от этого золотые глаза оттенка послеполуденного солнца казались огромными. Она штопала крылья подброшенных птиц, трепетно водила над ними невероятно длинными пальцами, и самое главное: она была жива, а, значит, у Рина оставалась надежда.

Плащ вздрогнул от порыва ветра, конь фыркнул, словно осуждая хозяина. Синг не должен поддаваться никаким эмоциям, кроме ярости. Но вот это всё, не имеющее для него названия, вдруг накатывало горячей волной от цветка калохортуса, будто Рин снова и снова умирал от смертельной раны. Досада на судьбу, горечь за опоздание, отчаянье разбитого вдребезги сердца.

Он возвышался над толпой и смотрел, не видя, а только ощущая. Улицы пропитались ароматом бесконечного страха и запущенных болезней. Кровь и смерть на поле боя не вызывали у него тошноты, но запах тлеющей жизни, скученной на небольшом пространстве, заставлял затаить дыхание.

Толпа беженцев несколько месяцев назад смяла караул у въезда в город, выломала створки ворот и ворвалась в Каракорум. Ворота восстановили, но беженцы, попав в город, забились в каждую дыру, крепко вцепились инстинктами выживания в его кварталы и закоулки. Вся эта масса теперь спала, размножалась, отправляла естественные нужды и умирала прямо на улицах Каракорума.

На ярмарочной площади больше не торговали.

Сквозь горечь сожалений и вонь до Рина донёсся не менее неприятный звук. Вопил сгорбленный оборванец в замызганных обносках непонятного цвета, и тянул костлявые руки, обтянутые кожей, к любому, кто попадал в его поле зрения.

– Приходит конец всему! – завывал грязный оборванец. – Послушайте, вы, доживающие последние дни, ваши тени уже толпятся за спинами, ожидая своего часа! Свершится великое пророчество, и монстр, зачатый при помощи колдовства, погрузит землю в хаос! Завтра день рождения чудовища, поздравить которого придут выродки из инотени, и поглотят они ныне живущих, и воцарятся выворотники в нашем мире! Близится час, когда выпустит их монстр на эту сторону!

Промелькнула мысль, что для нищего оборванца крикун изъясняется слишком уж гладко, а где-то даже изысканно. И он вполне реально намекал на наследного принца, о котором с самого его рождения ходили жуткие легенды.

Синг развернулся, размышляя, затоптать ли этого купленного «предсказателя» копытами Мальчика или отдать страже. Конь, привыкший к раздолью степи, всегда плохо переживал городскую давку, он попятился, когда кто-то попытался перехватить его под уздцы.

– Досточтимый синг, – мужик уставился снизу вверх перепуганными глазами.

Он пребывал в таком волнении, что не только рискнул остановить синга, а ещё и обратиться без подобающего пиетета:

– Там… Там…

Одной рукой придерживая дрожащие складки на огромном животе, другой он показал на красную крышу здания. Ринсинг знал этот кабак. «Безлунная свинья» имела вполне приличную репутацию.

– И что же – там? – Рин сощурил тигриные глаза, пронзая взглядом посмевшего его остановить.

– Вы должны… Сами… Это нечто! – мужик всем грузным телом осел на мостовую.