– Видишь ли, то, что он делал со мной и с Ирочкой в детстве и отрочестве, попадает под несколько статей уголовного кодекса. Но он сам был милиционером. А мы с Ирочкой и мамой… кхм… не были милиционерами.

Я взял её руку в свою и мягко сжал:

– Не рассказывай, если не хочешь.

– Я и не рассказываю, – пожав мою руку в ответ, спокойно ответила Лена.

– Поэтому ты боишься Акрама?

– Ну вот ещё… Будет еврейка бояться мусульманина.

– В смысле? Ты – еврейка? – Я удивлённо вытаращился на Лену. Она никогда мне не говорила.

– По маме. Значит, таки-да. И у меня даже четвёртая группа крови.

– Причём тут группа крови?

– Четвёртая группа крови очень редкая, и чаще всего встречается у евреев.

– Прикольно…

– Надеюсь, тебя это не смущает?

– Почему это должно меня смущать?

– Ну и отлично. А то вдруг ты какой-нибудь тайный антисемит, и по ночам читаешь «Майн кампф».

Нам принесли спагетти и пиццу.

– Как классно! – Лена нетерпеливо потёрла руки и наигранно улыбнулась, – обожаю пиццу!

Я отделил нежный ароматный кусок с тянущимся сыром, не желавшим отделяться, и положил ей на тарелку.

– Битч! – Вдруг резко хлестнула английским ругательством Лена.

– Что такое? – Я с тревогой посмотрел на неё.

Лена снова набрала полные лёгкие воздуха и потом выпустила его через чуть приоткрытые губы.

– Мама… Навязывается воспоминаниями… Она вообще всегда такая навязчивая была, со всеми, кроме отца. А ради отца даже от своего еврейства отказалась и крестилась. Битч! Ну ладно, ладно… Это все магнитная буря… И неблагоприятный лунный день. Извини… Лучше есть пиццу, – Она взяла нож и вилку.

На большом плазменном экране телевизора, висящем на противоположной стене, танцевали девушки, потрясывая бразильскими попками. Звук был выключен, и трясущиеся танцы беззастенчиво напористых женских прелестей, то верхних, то нижних, выглядели странновато. Причём сменялись беззвучные песни, видеоклипы, а попы оставались.

Мы ели с аппетитом, почти не разговаривая. Хотя я пытался сконструировать какие-то фразы, найти темы, отвлечь и развлечь Лену:

– Почему ты не расспрашиваешь меня о моих сеансах у Игоря Ивановича? Не спрашиваешь, что я видел под гипнозом? Мне кажется, что ты обходишь эту тему стороной, даже когда я хочу тебе что-нибудь рассказать.

– Это ведь сложные и очень интимные вещи. Я ставлю себя на твоё место и думаю, что мне не хотелось бы, чтобы кто-то приставал ко мне с расспросами. Даже если это близкий человек. Хотя близкому, на самом деле, ещё труднее рассказывать. Я думаю, что тот, кто проходит через это, сам расскажет, когда почувствует нужный момент. Ты хочешь что-то рассказать? – Улыбнулась она.

– Не то, чтобы прямо сейчас… – я почувствовал себя застигнутым врасплох.

– Вот видишь… Я вообще думаю, что делиться этим лучше по прошествии некоторого времени, когда все уляжется внутри, обретёт своё новое место, придёт в равновесие.

– Да, наверное, ты права. Ты как-то говорила, что тоже консультировалась с Игорем Ивановичем. А регрессивный гипноз с ним пробовала?

– Да. Однажды он провёл со мной сеанс. Но это было ужасно и очень тяжело. Я больше не стала повторять.

– Ты попала в неприятное воспоминание из прошлого или тебе физически тяжело было?

– И то, и другое. В результате у меня случился приступ удушья – аллергического или психосоматического, не знаю – и Игорь Иванович экстренно вывел меня из состояния гипноза. Больше я в гипноз никогда не погружалась. Но Игорь Иванович помог мне в некоторых других вопросах. Он очень хороший психотерапевт.

– Приступов удушья у тебя больше не было?

– Нет.

– Какое это было воспоминание из прошлого? Или не хочешь рассказывать?

– Не хочу и не буду. Даже неприятно, что вообще вспомнила об этом. Какой-то вечер глупых воспоминаний сегодня… – Лена задумчиво отодвинула тарелку. – Знаешь, мне иногда кажется, что какая-то часть твоей сущности хочет моей смерти.

Я чуть не подавился:

– Что ты имеешь в виду?

– Это, наверное, нормально. Я читала в одной книжке по психологии, что у каждого человека бывают моменты, когда он желает смерти даже самым близким родственникам. Непроизвольно, конечно. По-моему, даже какой-то термин есть в психологии. Во всяком случае, у меня тоже бывали моменты, когда я желала твоей смерти.

Я ничего не ответил. Подумал, что Лена, наверное, права. Тем более, если даже в книжках по психологии такое написано. Во всяком случае, если быть честным с собой, я тоже иногда вдруг представлял, что было бы, если Лена умерла, и эта мысль не повергала меня в ужас, а, наоборот, где-то внутри на неё откликалось непонятное чувство то ли любопытства, то ли странного удовлетворения. Откликалось слабо, почти незаметно, но достаточно для того, чтобы его уловить; уловить и отмахнуться. Прислушиваться к нему внимательнее было страшно.

– И ещё в этой части твоей сущности я чувствую что-то от своей мамы – неопределённо, как в тумане. Как будто она там прячется, и, возможно, руководит тобой.

Зазвонил мой мобильный телефон. Я вздрогнул от неожиданности. Вытащив его из кармана, увидел на экране «Акрам». «Черт, этого ещё не хватало…» Почти забыв о том, что мы с Акрамом договаривались о поездке к плохим парням, обидевшим Машу, я замер в ступоре.

– Кто это? Почему ты не отвечаешь? – Лена как ни в чем ни бывало махнула пальчиком с красным ногтем в сторону моего мобильника.

– М-м… Акрам. Просто у нас с тобой важный разговор… Не хочется его прерывать… – Пробормотал я.

– Ответь, это же твой друг. Наверное, он все-таки хороший человек. Если бы только не напоминал мне папашу… У нас бы и этого разговора сегодня не случилось, – добродушно усмехнулась она.

Я нажал на кнопку.

– Привет. – Глухой голос Акрама.

– Привет. Как дела? – Я, наоборот, говорил громче и развязнее обычного.

– Хорошо. Готов ехать.

– Да, хорошо. Только, знаешь, у меня тут сейчас не получается. Появились кое-какие дела. Давай завтра.

– М-м… – В низком сонорном звуке в нос слышалось недоумение. Но после этого затяжного «м» глухая невозмутимость вернулась в его голос, – хорошо, давай завтра.

– Отлично, – вздохнул я с облегчением. – Позвоню тебе.

– Что такое? – Спросила Лена.

– Акрам звал пиво попить.

– В принципе, можно попозже. Почему ты соврал ему, что у тебя дела, а не сказал, что со мной?

– Ну… – Я неопределённо поднял руку. – Что ты пристаёшь, «почему» да «почему»? Сама тут какие-то ужасы рассказываешь, что я хочу тебя убить, а твоя мама мной управляет, и хочешь ещё, чтобы я в это время спокойно разговаривал по телефону…

– Да, – вздохнула Лена, – я что-то много всего вывалила на тебя сегодня. Сама не знаю, почему…

Не дослушав фразу, я перегнулся через стол и поцеловал её в губы. Она с готовностью ответила на поцелуй. Усевшись на место, я взял её за руку. Некоторое время мы молчали, потом Лена прервала паузу:

– Да, сама не знаю, почему… Теперь ты расскажи мне что-нибудь, – она подняла на меня глаза.

– Мой отец… – Я посмотрел поверх Лены на бразильские попы в телевизоре и подумал о том, почему у меня вырвались эти слова «мой отец». Ведь я вовсе не собирался их говорить…

Раз… два… три… четыре… пять… Щелчок пальцев.

– Сейчас ты снова попадаешь в один из важных дней своей прошлой жизни. Посмотри на свои ноги. Во что они обуты?

– Я обут в сандалии.

– Хорошо. Посмотри вокруг. Что ты видишь?

– Бородатых мужчин. Это мои братья. Не родные. Сыновья отца от прежнего брака. Здесь же отец. Он стоит передо мной и протягивает мне нож. Другой рукой он держит ягнёнка. Отец хочет, чтобы я убил ягнёнка и разделал его для приготовления пищи. Я беру нож, но не хочу убивать. Я отворачиваюсь, иду за большой камень, сажусь на землю. Ягнёнок прибегает ко мне. Я беру в ладони его тёплую мордочку с постоянно двигающимися губами, которые продолжают что-то жевать. Он испуганно пятится, отходит на пару шагов. Я думаю о том, что наверное неплохо быть бараном и не нести ответственность – ни за свою жизнь, ни за свою смерть. Быть простым и безобидным, ничего не желать и не причинять никому зла. А Господу ведь все одинаково дороги – и я, и агнец. И агнец в Его владениях имеет свою лужайку, и так же наслаждается жизнью в райском саду. Только, в отличие от человека, он никогда не грешил, не изгонялся из сада. Ко мне подходит отец, смотрит на меня.