Мои размышления и воспоминания были бесцеремонно прерваны Машкой:

– Слушай, Смышляев, нас Маринка с Хорём ждут – сегодняшний вечер посвящается добрым делам.

– Словосочетание «добрые дела» из твоих уст звучит весьма устрашающе. Колись, какую изощрённую пытку ты придумала на этот вечер? – мрачно спросил я.

– Не я, а Маринка, – улыбнулась Машка. Улыбка её не предвещала ничего хорошего.

– Вот умеешь ты нагнетать, Маш! Ну, расскажи, что у вас там за женский заговор?

– Мы хотим избавить вас от пожирающих страстей – наркотиков и алкоголя…

– А от страсти к женскому полу вы не хотите нас избавить? – с издёвкой спросил я, – Тоже, если разобраться, пожирает, причём, не хуже наркоты с алкоголем – уничтожает индивидуальность напрочь…

– Не умничай, Лёша! Страсть к женскому полу, конечно, в разумных моногамных пределах, не возбраняется, – заметила Маня, слегка поправив свою причёску.

– Во-первых, повторяю: не надо причислять меня к этим торчкам – Хорю и Михрюте, а во-вторых, как вы собираетесь их отучить от колёс и марихуаны? – с пессимизмом поинтересовался я о планах наших девушек привить нам здоровый образ жизни.

– Будем приучать к прекрасному – сегодня мы все, включая Михрюту, идём в оперу…

– Ха! Ха! – не выдержал я. – Ничего у вас не получится! Хорь – человек-кремень, он свою дурь на какую-то оперную шнягу никогда не променяет!

– Посмотрим… – зловеще сказала Машка.

Картина, которую мы застали у Маринки, заставила содрогнуться моё сердце.

Мара держала в руках пакет с какой-то зелёной растительностью. За ней на коленях ползал Хорхе. Михрюта испуганно вжался в кресло.

– Марисенька, дуса моя! Умоляю, не надо в унитас! Мы с Димоськой с таким трудом достали эти обрасци… ми преступление сосверсили – стороса ботанисеского сада водкой подкупили… Мариса, Mi vida, mi amor, mi corazón![23]

– Последний раз повторяю, злодей, пойдёшь в оперу? – потрясала пакетом с зеленью Мара.

– Хоросо, хоросо! Пойду! – сломался Хорь.

– Вот и славно, – резко поменяла тон Маринка. – Хорюшка, опера на испанском языке, представляешь?! К нам приехал известный испанский королевский театр – Teatro Real, кстати, твои земляки.

– Нисево о них никогда не слисал, – мрачно заметил Хорь.

– Музыка известного немецкого композитора Курта Вайля, – с энтузиазмом говорила Маринка, – опера современная, концептуальная.

– Ну, скасал се, сто пойду, сего ты меня уговариваес? – раздражённо ответил Хорхе.

– Надо только одеться приличней – театр всё-таки… – заметила Мара.

– Я сесяс… у меня на этот торсественний слусяй есть одесда…

Хорь пошёл рыться в своих вещах. Через несколько минут он предстал перед нами: сверху на нём был смокинг, надетый на футболку с надписью «Futbol Club Barcelona», ниже смокинг переходил в спортивные штаны, на ногах были демократичные кеды. Ощутимая небритость лица и торчащие в разные стороны волосы довершали сумасшедшую картину.

– Чт-т-т-о это? – села на стул Мара.

– Ти се скасала, сто опера консептуальная, я тосе оделся консептуально…

– И в чём концепция? – сердито спросила Маринка.

– Libertad![24] – коротко ответил Хорь.

– Не, Хорямба, мой тебе респект! Круто! – поднял вверх большой палец Михрюта.

– Да ладно, Мар, оставь его… фрик, он и в Африке фрик… – поддержала Димку Машка.

– Я сесяс… – засуетился Хорь и снова пропал из комнаты.

Когда Хорь вернулся, он сразу направился в прихожую. Мара подозрительно посмотрела на него.

– Стоять! – гаркнула она, – Руки поднять!

Хорь испуганно расставил руки в стороны. Маринка обшарила его карманы и достала из них пакетики с травой и пакетик с таблетками.

– Сему ессее вас обусяли в гестапо? – расстроено спросил Хорхе.

– У тебя ещё всё впереди – узнаешь! – спокойно ответила Маринка…

Опера оказалась действительно концептуальна, даже чересчур. Когда открылся занавес, перед зрителями предстала мусорная свалка на сцене. С горы мусорных пакетов скатились два персонажа, тут же, из ржавого холодильника вышла размалёванная, как проститутка, девица.

– Вот это я понимаю, искусство… – то ли с сарказмом, то ли серьёзно, высказался Хорь.

Действо развивалось, Хорь маялся, вертясь, постанывая и вздыхая.

– Молодой человек! Хватит стонать – вы мешаете мне наслаждаться великим творением! – зашипела на Хорхе дама с заднего ряда.

Хорь замолчал, но через некоторое время стал похрапывать. Мара сильно двинула его локтем в бок. Хорхе проснулся и тихо сидел до антракта, периодически роняя голову на грудь.

Во время антракта Хорь пошептался с Михрютой, и они рванули из партера.

– Куда вы? Я с вами! – вцепилась в рукав Хориного смокинга Маринка.

– Мариса, тебе туда, к сосалению, нелься – туда ходят только муссины. Это место насивается мусской туалет, – с поддельной печалью сказал Хорь.

– Я у туалета подожду, – обеспокоенно сказала Мара.

Они втроём ушли. Мы с Машкой сходили в буфет и вернулись на свои места. Троица отсутствовала. Началось представление, а ни Хорь, ни Мара, ни Димка не вернулись.

– Что-то я переживаю, не случилось ли чего… – обеспокоенно произнёс я.

– Бедная Маринка, надо же было влюбиться в этого чокнутого Хоря. Вот сейчас и будет постоянно пасти его, – пожалела подругу Маня.

Вдруг, мы увидели пробирающуюся к нам в темноте партера Маринку.

– Ребята, пошли со мной, – шептала губами и махала нам рукой Мара.

Мы обеспокоенно вышли за подругой из зала.

– Их в милицию забрали. Эти придурки косяк в туалете курили, а «добрые люди» сообщили. Где он траву спрятал? Я ведь всё обшарила… Ну вот, стояла я у туалета, когда туда двое полицейских прошли – у меня сразу сердце ёкнуло. Ну, а когда этих даунов вывели, я уже ничего сделать не могла. Они здесь рядом в отделении, я выяснила.

Мы пошли вытаскивать мистеров Ганджубасов из полиции. Долго пытались мы уговорить капитана отпустить Хоря с Михрютой, объясняли, что Хорхе иностранец. Помогли только свёрнутые в трубочку двести баксов, которые Мара передала капитану, поймав его за руку.

– Придурки, дауны, олигофрены, дебилоиды, шизанутые, психи, умственно отсталые, имбецилы… – выплескивала гнев по дороге домой Мара.

– Успокойся Мариса… – пытался остановить поток ругательств Хорь, – я скоро перестану приносить тебе неприятности. Они мне сказали, стобы я в двадцать сетыре цаса покинул страну.

– Что?! – обернулась в сторону Хорхе Марина. На глаза у неё начали наворачиваться слёзы.

– Да, церес сутки…

– Я тебя, дурака, целый год ждала, чтобы ты, гад, вот так через три дня уехал? – начала надрывно рыдать Мара.

Хорь обнял её. Маринка плакала, содрогаясь всем телом.

– Я снаю, сто надо сделать – ви все приедете ко мне в гости! – неожиданно сказал Хорь. – Да, в гости! Дорогу я вам опласю… ну тоснее, папа оплатит…

Маринка стала успокаиваться, периодически всхлипывая.

– З-загран у м-меня есть… – вытирая слёзы, сказала она.

– Заграничный паспорт быстро сделать не проблема, визы тоже оформим побыстрее – подключу свои киношные связи! Берём отпуска и в Барсу! – возбудился Димка.

– А я, заодно, с твоими родителями поговорю… – уже без слёз, с улыбкой, произнесла Маринка.

Мы с Машкой одновременно подняли вверх большие пальцы, одобряя всеобщий план…

Название маршрута «Москва-Барселона» согревало душу, как мохеровый шарф или оренбургский пуховый платок.

На борту самолёта я надел наушники и стал слушать музыку из плейлиста своего смартфона. Этот плейлист представлял частичку моего характера – поскольку я натура мятущаяся, то в нём было всего понемногу: от испанских песен до хард рока – блюзы, фолк, рок (русский и западный), Высоцкий, Окуджава, в общем, всё, что вызывало у меня когда-либо эмоции.