– Кафе скоро закроется, уже поздно. Почти полночь.

– Оригинально… Оригинальней может быть только пара слов о сегодняшней погоде. Какой она была прекрасной.

– Раз уж приходит пора покидать этот райский уголок, то напоследок – по традиции! – следует спросить твой телефон. Я – человек традиций, и не вижу смысла их нарушать. Чтобы быть заодно со всем далеко не чуждым нам традиционным человечеством.

– А зачем? Мне нет никакого дела до традиций нашего прекрасного человечества. А вообще-то это банально. Ты – банальный человек. Стандартный. А быть стандартным… Потом поймёшь. Если сможешь.

– Что Мы сможем… Мы сможем разойтись, и разойтись навсегда. А это страшно, когда навсегда. Если навсегда – то это как приговор. Это как умереть. Для себя. Для тебя. А жизнь – одна. Может быть, я и не позвоню. Надо разобраться во всём. Просто хотелось знать, что у меня будет возможность услышать твой голос, быть может, снова увидеть тебя. Ты всегда сможешь сказать потом – Нет! – и тогда мой первый звонок окажется последним. Если в этом ты видишь банальность, то я и банален, и стандартен, как никто.

Она перестала смотреть в окно кафешки, за которым ничего в общем-то не происходило; осенний дождь, лужи на тротуарах, блики от фар проезжающих автомобилей, и само стекло в мелких, стекающих каплях. Скосила глаза в мою сторону и вдруг резко повернулась и впилась своими глазами в мои. Молча. В упор.

Так длилось несколько секунд; её зрачки в приглушённом освещении кафе казались огромными, невозможно огромными, глубокими и чёрными. Чернота казалась матовой, притягивала к себе, и невозможно было ни моргнуть, ни отвернуться от неё.

Я будто очнулся, будто мгновенно надо мной ужасающе вспыхнула молния и тут же оглушительно грянул гром. Такое испытал однажды в детстве, когда возвращался после неудавшегося грибного похода в ближайший лес недалеко от деревни, куда свозили меня к деду на каникулы родители. Возвращался один, до нитки промокший, дрожа от холода, почти бежал уже полем, и рядом с одиноким дубом это случилось. Молнией ствол раскололо надвое, и случай тот навсегда застрял в памяти. Сколько мне тогда было? Восемь, наверное. Иногда думалось – что, если не дуб, а что-нибудь поменьше росло у дороги, что тогда бы со мною случилось? И случилось ли?

Размышления были прерваны ею довольно неожиданно.

– У тебя есть возможность на один телефонный звонок.

– Ты это так произнесла, будто я в тюрьме, а меня лишили свободы, как преступника, и я добиваюсь связи с собственным адвокатом.

– Не на твой телефонный звонок мне, а на мой для тебя, и то, когда мне этого захочется. Сейчас ты сообщишь свой номер телефона, и будешь ждать моего звонка.

– И сколько ждать?

– Не знаю. Таково моё желание.

Я назвал ей свой номер, и как раз над нами послышался бой кафешных часов, огромного будильника, нелепого до невозможности, висевшего в простенке кафе.

– Ну вот видишь, как здорово, даже время со мной согласилось, а это – верный признак правильности выбранного решения. Пока. И не провожай.

Она взяла сумочку со скамьи и вышла, не обернувшись, в дождь. Я успел разглядеть через заплаканное от дождя огромное окно, как неожиданно скоро жёлтое такси остановилось против кафе и унесло её в темень.

За последние полгода у меня случилось несколько аналогичных встреч, одна из которых завершилась счастливо, и я забыл уже и полночное кафе, и октябрьский дождь, да и, признаться, сам образ той, кто диктовал мне телефонные условия. Но однажды в апреле высветился закодированный номер на моём мобильнике, и женский голос произнёс:

– Это я. Мы могли бы встретиться в том самом кафе, где такой огромный и смешной будильник.

Го́лоса я не узнал, но после слов о будильнике вспомнил всё, вспомнил до мельчайших подробностей, а вспомнив, просто сбросил вызов.

Что я мог ей ответить?

Уж и не помню, зачем я зашёл в старый универмаг. Кажется, за зубной щёткой. Мелкая покупка требовала соблюдения вполне определённого ритуала. Когда-то, ещё в старые времена, после покупки чего-то мелочного, необходимого, появилась привычка обходить и другие отделы: а вдруг что попадётся ещё? Самое-самое нужное? Упустишь момент – улетит маленькое счастье, и улетит навсегда! Прошли годы, стала другой страна, мы стали другими, но вот некоторые привычки сохранились.

Итак, отдав дань традиции, потратил четверть часа на обход, но ни на что не обратил внимания. И когда я уже собирался покидать магазин, вдруг увидел за стеклянной витриной чёрный плащ.

О-о-о… как он был элегантен!

Пришлось поневоле задержаться. На первый взгляд, разорение мне не грозило, в кошельке оставались примерно такие же деньги, какие я потратил на щётку, то есть, почти ноль. Тем больше было оснований приглядеться как следует, оценить на ощупь качество материала, подкладку, узнать состав нитей. И я ленивой, скучающей походкой обеспеченного сибарита завернул к витрине и вошёл в отдел. Остановившись перед плащом, дотронулся до рукава, и вдруг явственно услышал голос:

– Если бы ты знал, к Чему прикасаешься, бездельник!

Молниеносно отдёрнув руку, я обернулся. За кассой равнодушно сидело унылое существо неопределённого возраста, причёска сияла всеми цветами солнечного спектра. Существо смотрелось в зеркальце и строило себе рожицы. В другом углу спиной ко мне перекладывались пакеты в упаковочной бумаге, судя по одеянию – женщиной, а судя по массивности фигуры – женщиной солидной, серьёзной и положительной. Посетителей не было. Рядами мирно висели на плечиках пальто, плащи, куртки, костюмы самых разнообразных цветов и фасонов, в центре магазина два манекена без интереса разглядывали друг друга. Вдоль витрины стояло ещё несколько таких же неподвижных фигур. Тихо, на французском, шептала музыка откуда-то сверху.

– Не строй из себя идиота, дурень, как будто не понимаешь, в чём дело; это я, Я тебе говорю, Чёрный Плащ!

У меня как-то противно отозвалось под «ложечкой»; но приходилось верить, и, чтобы навсегда не уронить себя перед необъяснимым, я вымолвил:

– И… э-э-э… чему обязан?

– Это Я чему обязан… не я тебя щупаю, а ты меня! Что надо – спрашивай, только не дотрагивайся руками!

Подобного хамства от какой-то вещи, пусть и привлекательной, не терпят, пришлось с ходу выпалить:

– Вот куплю тебя, а потом поговорим…

– Судя по тому, что ты одет, как чучело, тебе пришлось всю свою сознательную жизнь копить на плащ. Хорошо, что тут светло, повнимательнее присмотрись к своему одеянию.

Молча подойдя к зеркалу, с ужасом пришлось констатировать жестокую правду Чёрного Плаща.

Серая вязаная спортивная шапочка в мелких комочках шерсти как-то нелепо смотрелась, подымаясь пикой над головой; дешёвая куртка-пуховик неопределённого тёмного цвета, наоборот, местами свисала; очевидно, пух неравномерно осел, не выдержав времени и образа жизни хозяина куртки; штучные брюки на коленках пузырились, делая в этих местах брючную ткань немного светлее и как бы тоньше. Чёрные зимние ботинки, как нарочно, сияли потёртостями у носков. В довершение всего, несколько сзади и сбоку от меня отражение выделяло благородный, элегантный профиль Чёрного Плаща.

Поняв ничтожность своих позиций, я сдался на милость победителю и почему-то шёпотом спросил:

– И что же мне теперь делать?

– Значит, остатки здравого смысла ещё могут сохраняться в некоторых человеческих головах? Радует, радует. Вот что я тебе скажу: судя по одёжке и простодушию твоего лица, ты, конечно, способен кое на что, но под солидным руководством и присмотром, естественно. Из нескольких миллиардов человек на Земле некоторые особи сохраняют на своих лицах оттенки этого са́мого простодушия всю свою никчёмную жизнь, вовсе не пользуясь теми преимуществами и благами, которые может предоставить это качество. А зря. Жизнь одна, другой нет и не будет. Но каждая жизнь даёт шанс, надо только поискать его хорошенько. Некоторым олухам – вроде тебя! – может повезти, шанс сам ищет их и предлагает круто измениться, стать иным, стать Личностью в полном смысле этого слова, прожить остаток дней своих, упиваясь собственной значимостью для общества и истории. Так если ты ничего не понял, выражусь яснее: именно Я и есть такой шанс.