— Она захочет заменить собой весь мир.

— Для меня она уже заменила весь мир. Только сама этого не замечает.

— Как только она примет эти капли, сразу заметит. Она будет видеть только вас.

— Прекрасно! — воскликнул Алан.

— Она захочет узнать все, что произошло с вами за день. Ей важно будет каждое сказанное вами слово. Она захочет угадать ваши мысли и понять, почему вдруг улыбка коснулась ваших губ и что вас неожиданно опечалило.

— Это и есть любовь! — заявил Алан.

— Вот именно, — подтвердил старик. — А как она будет заботлива! Она не позволит усталости овладеть вами, она запретит вам сидеть на сквозняке или пропустить обед. Если вы на час задержитесь, она будет в ужасе. Ей покажется, что вас убили или какая-то наглая сирена поймала вас в свои сети.

— Мне трудно вообразить, чтобы Диана так себя вела! — возопил потрясенный Алан.

— Не насилуйте свое воображение, — заметил старик. — К тому же учтите, если какая-то из сирен вас все же соблазнит, соблазняйтесь, не переживайте. Она вас обязательно простит. Конечно, ей будет тяжело, но в конце концов она простит.

— Такого со мной никогда не случится! — поклялся Алан.

— Разумеется, не случится, — подтвердил старик. — Но если и случится, не беспокойтесь. Она никогда не разведется с вами. Со своей стороны, она никогда не даст вам повода не то что для развода, но даже для легкого неудовольствия.

— И сколько же стоит… сколько стоит это волшебное средство? — спросил Алан.

— Куда дешевле, чем пятновыводитель. Мы же договорились, что между нами именно так будем называть мое средство. Пятновыводитель стоит пять тысяч долларов за чайную ложку и ни пенни меньше. Для того чтобы почувствовать нужду в пятновыводителе, надо обладать куда большим жизненным опытом. К тому же пришлось бы откладывать…

— Но сколько стоит приворотное зелье?

— Приворотное зелье? Сущие пустяки.

Старик открыл ящик кухонного стола и достал оттуда махонький, не очень чистый пузырек.

— С вас доллар, — сказал он.

— Вы не представляете, как я вам благодарен, — прошептал Алан, глядя, как старик капает в пузырек из флакона.

— Рад вам угодить, — ответил старик. — Когда во второй половине жизни мои клиенты возвращаются, они уже куда богаче и нуждаются в более дорогих средствах. Берите ваше зелье. И убедитесь, насколько оно действенно.

— Еще раз спасибо, — сказал Алан. — Прощайте.

— Оревуар, — откликнулся старик. — До свидания.

Она готова меня спасать. Она — поэтесса. Нигде не служит, живет на моем этаже, немного ближе к холлу. Ей не больше тридцати. Выше меня, длинные курчавые волосы, нос острый, с горбинкой. Обдуманная небрежность в одежде, тщательно подобранные, потрепанные наряды. Очень блестящие глаза. У меня нет намерения определять сексуальную привлекательность землян, но, судя по замечаниям мужчин, живущих в нашем отеле, ее внешность не представляет интереса. Я часто встречаюсь с ней по пути к себе в комнату. Она всегда мне улыбается. Не сомневаюсь, что про себя она говорит:

— О, бедный одинокий мужчина! Дай разделить с тобой бремя твоей несчастной жизни, дай показать тебе, что значит любовь, потому что я тоже знаю цену одиночеству.

В действительности она ничего такого не говорит. Но ее намерения очевидны. При виде меня в ее глазах появляется какое-то голодное выражение, смесь материнского с (подозреваю) сексуальным. На ее лице отражается сумасшедшее напряжение.

Ее зовут Элизабет Кук.

— Вы любите поэзию, мистер Нечт? — спросила она меня сегодня утром, когда мы вместе поднимались в нашем древнем лифте.

Спустя час она постучала в мою дверь.

— Кое-что вам почитать, — сказала она. — Это я написала.

Пачка больших желтых листов бумаги со скрепкой наверху — стихи, неряшливо отпечатанные на мимеографе.

— Если вам понравится, можете оставить себе, — пояснила она. — У меня много экземпляров.

Она была одета в яркие вельветовые бриджи и тонкую розовую блузку, сквозь которую просвечивали ее маленькие конусообразные груди. Они показались мне не очень функциональными. Когда она увидела, что я их рассматриваю, она трижды моргнула и раздула ноздри. Знак вожделения?

Я прочитал эти стихи. Пристойно ли мне высказывать свое суждение о них? Даже несмотря на то, что я прожил на этой планете одиннадцать лет и достаточно хорошо владею разговорным английским, могу ли я действительно постичь внутреннюю сущность поэзии? Ее стихи показались мне довольно плохими. Напыщенные, тяжелые, охватывающие, как они это называют, срезы жизни. Мир вокруг поэтессы жестокий, грубый, город — недружелюбный. Жалобы на барьеры между людьми. Начало первого стихотворения:

И так далее. Теплая определенная эмоция. Но разве призыв к любви, направленный на средоточие порока, может быть смыслом поэзии? Я заложил стихи в сканер и отправил их домой, хотя сомневаюсь, что они многое объяснят о Земле. Элизабет была бы польщена, если бы знала, что, имея так мало читателей здесь, она приобрела новых где-то вдалеке, на расстоянии девяноста световых лет. Но, конечно, я не могу ей об этом сказать.

Очень скоро она вернулась.

— Вам понравилось? — спросила она.

— Очень. Вы сочувствуете тем, кто страдает.

Думаю, она рассчитывала, что я приглашу ее зайти. Я был осторожен и в этот раз не смотрел на ее груди.

Отель расположен на Западной 23-ей улице. Ему, должно быть, больше ста лет. Фасад дома — барочный, а интерьер являет собой образец утонченного распада. Традиционно в отеле селится богема. Жильцы, в большинстве, постоянные, многие из них художники, писатели, сценаристы и тому подобное. Я прожил здесь девять лет и знаю многих жильцов по именам. Они меня — тоже. Но я избегаю близких знакомств, и все уважают мой образ жизни. Я никого не приглашаю в свою комнату. Иногда позволяю себе принять приглашение пойти к кому-нибудь в гости, так как одной из моих обязанностей является передача сообщений об образе жизни землян. Элизабет — первая, кто пытается пересечь невидимый барьер уединенности, которым я себя окружил. Не знаю, как мне удастся с этим справиться. Она живет здесь уже около трех лет. Ее внимание ко мне стало заметным месяцев десять тому назад, и последние пять или шесть недель она особенно надоедлива. Объяснение неизбежно. Или мне придется попросить ее оставить меня в покое, или я окажусь втянутым в недопустимую ситуацию. Возможно, она найдет кого-нибудь еще более несчастного, прежде чем все это произойдет.

Мой ежедневный распорядок редко меняется. Я встаю в семь. Первое питание. Потом чищу свою кожу (я имею в виду наружную, земную кожу) и одеваюсь. С восьми до десяти я передаю сообщение домой. Потом выхожу на утреннюю прогулку, разговариваю с людьми, покупаю газеты, часто работаю в библиотеке. В час возвращаюсь к себе в комнату. Второе питание. Передаю сообщение с двух до пяти. Снова выхожу. Иду в театр или в кино, иногда на политическое собрание. Я должен впитать в себя все особенности этой планеты. Часто в баре — я оборудован устройством для принятия алкоголя, хотя, конечно, должен освобождаться от него как можно скорее — пью, слушаю и спорю. В полночь возвращаюсь в свою комнату. Третье питание. Время передачи с часу до четырех ночи. Потом три часа сна, и весь цикл начинается с начала. Режим удобный. Не знаю, сколько наших агентов на Земле, но хочется думать, что я — один из наиболее старательных и полезных. Не отрицаю, что ненавижу физический дискомфорт, и часто впадаю в настоящее отчаяние от одиночества. Иногда я даже думаю попросить перевести меня домой. Но что мне там делать? К какой службе я пригоден? Мне рисуется единственный конец моей жизни — существование среди землян и передача сообщений домой. Если лишиться этого, я — ничто.