– На первое время дам тебе денег, – она торопливо вытаскивает из сумочки кошелек. Пятитысячная купюра сверкает в тонких женских пальцах. Отказываться от материальной помощи – сущая глупость. И потому я даже не пытаюсь проявить хоть какую-то гордость. Лишь покорно беру банкноту и сухо благодарю, как будто одной бумажки оскорбительно мало.

Она придерживает каждую дверь, тем самым помогая выносить обломки шкафа. Я управился в три ходки, к счастью, помойка оказалась совсем рядом с парадной… Остаток дня теперь больше вовсе не заботит. Домой мы вернулись к четырем, с собой из значимых вещей – ноутбук. После запоздавшего обеда я зарываюсь в текстах, пытаясь выдавить из головы, словно фарш из мясорубки, хоть какие-нибудь связные друг с другом предложения. Впрочем, для скелета работы достаточно даже ничтожных и пустяковых, бессвязных мыслей… Лариса, как выяснилось утром следующего дня, ответила ближе к полуночи, когда на небо вскарабкался одинокий полумесяц, не знающий перед кем похвастаться триумфом, и когда я уже мирно дремал, крепко прижимая к телу одеяло.

Единственное, что я купил в новую квартиру – комнатой то жилище мне перед самим собой было противно называть, – это угловую одноместную кровать, шкаф и холодильник. Рита наполовину помогла с финансами, ежеминутно ропща на цены, когда мы бродили по магазинам… С доставкой договорились так, чтобы привезли все в один выходной день.

Светлое утро, несмотря на прохладу, не предвещает порывов ненависти ко всему или… Мы идем от метро Автово по проспекту Стачек в квартиру, и даже осознание, что с каждым шагом чертова коммуналка все ближе и ближе, что она, как зловещий водоворот, все притягивает и притягивает к себе, без шансов отдаляя от берегов комфортной жизни, не слишком-то нервирует. Радует шебуршание утренней листвы, забавляют скользящие почти над самой землей воробьи. И я иду, поднимая голову слегка кверху, чтобы видеть светло-голубое, местами покрытое мазками облаков, небо, чтобы ловить то едва дергающиеся вверх-вниз макушки людей, которые поднимает слабый ветерок… И даже Рита, шедшая где-то в стороне, но рядом, не заботит меня, как будто мы и вовсе не знакомы.

День портил сломанный лифт, а добивает его Рита своими неожиданными диалогами, когда приезжают грузчики:

– Как дорого выйдет, – с досадой бубнит она, то ли рассчитывая сбросить цену за подъем, то ли от привычки. Я молча стою за ее спиной, сунув руки в карманы и ни о чем не думая, как будто оглушили меня хорошеньким ударом кулака по голове.

– Ну а что вы хотите? – Недоумевает грузчик. – Хотите, сами тащите на седьмой этаж, – он деловито достает сигарету и закуривает. – Цены устанавливаю не я, понимаете? А начальство, я лишь уведомляю вас… А ваше дело согласиться или нет.

– А если мы шкаф как-нибудь сами?

– Ну дешевле выйдет, конечно же, – хмыкает тот, будто намекая, что без их услуг мы ни за что не справимся. Напарник его роется в старой, разваливающейся газели.

– Ладно, тогда шкаф своими силами, – дает отмашку Рита.

Тот, что рылся, закончив, подходит к нам.

– Не будет сигареты? – Обращается он, по большей части, ко мне. Я мотаю головой; от курения я сумел избавиться лет в девятнадцать.

– Так мои возьми, что как не родной-то, а? – Вмешивается первый грузчик, чуть ли не с готовностью треснуть по затылку коллегу за несообразительность.

Я оттягиваю тетю в сторону, ближе к парадной, взяв ее под локоть и чувствуя, как испуганно расширились мои глаза, и быстро запеваю почти что шепотом:

– Как сами-то? Пускай грузчики затащат, не просто так ведь нанимали их. Если вопрос в деньгах… Я и сам…

– Не надо лишних трат, ты парень молодой, – Рита повышает голос специально, видно, чтобы выставить напоказ свою значимость перед рабочими. Я чувствую насмехающиеся взгляды тех пьянчужных морд, стертых никотином, но голову не поворачиваю, виновато уставившись в ключицы тети, – справишься! Только… – Тут она понижает голос. – Деньги тебе надо экономить, а как иначе жить-то собираешься?

Грузчики принимаются за работу только тогда, когда сигареты догорают до конца. Я бросаю на доски, упакованные в картонные коробки, полный печали взгляд, скрывающий желания обрызгать проклятиями все подряд, в особенности, квартиру и лифт. Три упаковки, каждая из которых в длину превосходит мой собственный рост. Седьмой этаж, и мнение мое никого не интересует, иронично подмечаю я. Надо экономить… Слышал, экономия – один из принципов богатых, только вот люди с достатком, сколько бы они не экономили и как бы не прославляли экономию, не живут в коммуналке и не надрываются…

Во славу здравому смыслу, мы предусмотрительно запаслись контейнерами с едой и отобедали стоя, но перед этим я около двух часов провозился, собирая шкаф. После подъема коробок с деталями руки и ноги гудят, отчего хочется скорее отделаться ото всех и завалиться крепко спать, зная, что будильник не станет звонить…

– Устал за сегодня? – С материнской лаской в голосе спрашивает она. При подъеме последней коробки, руки мои от напряжения дрожали. Я останавливался раза три, чтобы перевести дыхание, и каждый раз, с каждой ступенькой поднимаясь выше, мне казалось, будто пальцы вот-вот уронят эту коробку с проклятыми досками…

– Устал, – неохотно отзываюсь я. Скорее бы взглянуть в лицо всему тому, что с нетерпением ожидает моего объективного одиночества, что все эти несколько дней пыталось разорвать острыми когтями переживаний душу.

– Мог бы и друзей позвать, – вдруг с умным видом выдает она, погружая вилку с насаженными макаронинами в рот.

– Никто не согласился бы.

– Ну и что это за друзья?

– Какие есть, – голосом побежденного выплескиваю я, втайне соглашаясь с правотой ее слов. Действительно, друзья такие, что только за денежную выгоду согласятся… И это невеселое признание затушило теплящиеся угли раздражения. Уныние настолько могучая сила, что разъедает даже самую стойкую ненависть.

– Друзья тебе нужны. Без них скучно живется…

Она ушла сразу же после обеда, когда на город спустились первые вечерние тени, когда работающие все чаще стали задумываться об окончании смены, и чаще с нетерпением заглядываться на циферблат часов в ожидании заветных семи, восьми или девяти… Она ушла, пожелав удачи и заставив выдавить обещание хоть иногда звонить. Когда она ушла, сломленный, я плюхнулся на диван, не выдержав свалившегося на плечи груза одиночества. С ее уходом невыносимая тоска сразу же залила, как аквариум водой, пустую комнату, словно в трюм тонущего корабля наконец-то пробилась волна. Тоска такая, что из комнаты от страха непривычности тянуло трусливо бежать…

Как будто плитой раздавило, но ведь небеса не свалились на голову, никто не умер, никто не нанес ни морального, ни физического ущерба, а настроение такое, словно жизнь далее не имеет ни капли смысла… Первая мысль – прогуляться, проветрить голову, но куда идти в этом незнакомом районе, где все чуждо и незнакомо? Никуда не подашься, ведь нет здесь ни знакомых людей, ни излюбленных мест, которые связанны с кем-то важным… А слоняться без дела по улице, пытаясь хоть что-то надумать, хоть как-то наспех разобраться в бытие, чтобы угомонить истерику души, – затея, не стоящая ни гроша. Куда приведет блуждание? Обратно в квартиру – теперь-то никуда не денусь я от этой коммуналки… А вернусь в новый дом я уже с обдуманными мыслями, более развернутыми, громоздкими, превратившимися из серых облаков в многотонные чернейшие тучи…

Чтобы хоть как-то отвлечься от одиночества, я принимаюсь расставлять мелочную утварь: небольшой холодильник сдвигаю в угол, плитку ставлю наверх него, затем достаю все вещи, какие только были в рюкзаке, и раскладываю их на подоконнике. Шкаф пустует, и пока что открывать его ни малейшего смысла. Одежда и все то, что накопилось за двадцать два года, мне предстоит забрать у родителей, которым никак не хочется звонить.

Я берусь за ноутбук, кое-как размещаюсь на диване и только тогда осознаю всю суть несчастья: постельного белья я лишен. Нет у меня ни одеяла, ни любого покрывала. Остается одно, походный метод: спать в одежде.