Джон не плавал, наверное, полгода, но тело вспомнило все мгновенно. Он плыл, но не поперек реки, а вверх, против течения.

Рука немного болела, но Джон чувствовал пробегающую между пальцев воду, чувствовал напряжение в ослабевших мышцах, которое раньше было незаметным. Он плыл, делая длинные гребки, сосредоточившись на мышцах рук, пока пальцы правой не начало сводить от напряжения.

Выйдя из воды, он с усилием сжал кулак.

С тех пор он каждый день плавал и дрался воображаемым мечом.

Через месяц Джон смог поднять палку. Она казалась тяжелой, как кузнечный молот, но боли почти не было. Может, дело было только в том, что ожог постепенно сходил и потрескавшаяся желто-красная корка сменялась обычными шрамами, может, палка — это все, что Джон сможет поднять правой рукой.

Но Джон чувствовал, как мышцы становятся сильнее.

В следующий раз, столкнувшись с Роббом на тренировочном дворе, Джон держал затупленную сталь. И держал двумя руками.

И проиграл, хотя нанес он ударов не намного меньше, чем пропустил.

Вечером его в комнате ждали отец и мейстер Лювин.

— Твоя рука восстанавливается в десять раз быстрее, чем я полагал, Джон, — начал Лювин. — Я уже говорил, я никогда не видел таких ожогов. Ты что-то делал с ней?

Отец ободряюще улыбнулся.

— Я плавал. И пытался фехтовать. Сжимал кулак. Если становилось слишком больно, окунал руку в воду со льдом.

Мейстер улыбнулся уголками губ.

— Так я и думал. Эта теория не еще не была подтверждена в Цитадели, но с тобой, очевидно, действует. Малая работа поврежденной конечностью ускоряет восстановление. Одна из гениальных идей Квиберна, впрочем, со своими оговорками. Я поделился ей с твоим отцом, когда мне показалось, что ты восстанавливаешься слишком быстро. Кроме того, я взял на себя смелость написать Квиберну. Он сказал, что нужно восстанавливать не силу руки, а ловкость пальцев — и мне это кажется верным.

Отец протянул Джону сверток. Внутри было нечто длинное и тонкое. Кинжал? Мейстер продолжал говорить:

— Кроме того, Квиберн порекомендовал занятия, которые тебе в этом помогут. Музыка — самое первое.

В свертке лежала флейта. Она была белой, как снег на ее поверхности Джон видел узоры из серых и красных линий, какие не один резчик не сумел бы создать. Неужели?..

— Она вырезана из ветви Сердце-древа, из богорощи Винтерфелла, Джон.

Древо было неприкосновенным тысячу лет, с тех пор, как Старки отвоевали Винтерфелл у Болтонов.

Джон почувствовал, что вот-вот заплачет. Когда-то, еще до Пайка, он мечтал заслужить уважение отца, совершить подвиг и унаследовать фамильный меч из валирийской стали. Потом он понял, что это означает отобрать право первородста у Робба, и устыдился. Сейчас отец давал ему дар, не менее ценный. Это была частичка Винтерфелла, частичка Старых богов. Нечто столь же ценное, как Лед.

Джон бросился в объятья отца.

Он играл на флейте каждый день — и совершенно неумело, потому играл на берегу Желудевой, где его не слышали. И, как и обещал мейстер, пальцы становились все более ловкими.

Он уже мог фехтовать правой рукой — правда, лишь деревянным мечом, зато левой уверенно держал сталь, ничем не уступая Роббу.

Он носился везде, словно ему снова было семь лет, щекотал Арью, вместе с Роббом устраивал шутки, лазал по деревьям и стенам замка — Лювин сказал, это тоже ускорит выздоровление. Боль уже почти ушла из руки.

Даже его сны изменились. Раньше он каждый раз загорался, или ему отрубали руку, или еще что-нибудь гадкое. Теперь он во сне летал. Он видел огромные степи, жаркие пустыни, заснеженые горы, пронзающие облака. Он хотел бы увидеть их вживую.

Было лишь две вещи, которых он сторонился. Вороны. Каждый раз, как они открывали клюв, Джон вспоминал пускавшийся ему на голову топор и каркающий крик железнорожденного. И леди Кейтлин.

Она-то и нашла его, лезущим на Сломанную башню.

— Слезай немедленно, мальчик.

Джон подчинился. Он встал перед леди Кейтлин. Сейчас его голова почти доставала до ее плеча.

— Зачем ты это делаешь? Ты понимаешь, что можешь разбиться?

А вам-то что за печаль?

— Местер Лювин сказал, я так быстрее поправлюсь, — пробормотал Джон.

— Тогда делай это там, где тебя не видно. Ты понимаешь, что на тебя смотрит Бран? И Арья? Если мой сын хоть руку отшибет, повторяя за тобой, я лично выкину тебя из окна этой башни.

Джон сжал кулаки.

— Вы приказываете мне не выздоравливать?

— Не будь дураком. Лазай не там, где тебя увидят мои дети. Возьмись за кузнечный молот, за плуг, за топор. Выздоравливай так, чтобы мои дети остались целы.

Джон кивнул.

Через несколько дней наступили десятые именины Робба. Отец подарил ему великолепного серого скакуна. Джон даже поиграл в этот день на флейте — у него начинало получаться.

Только он не понимал, почему на этих именинах не было ни одного знаменосца.

Тем же вечером это объяснил отец, выхвав его и Робба к себе.

— Обычно на десятые именины приглашают всех лордов-знаменосцев. Скажи мне, Робб, почему сейчас я так не сделал?

Робб опустил голову и искоса взглянул на Джона.

— Потому что я еще не готов называться твоим наследником.

Отец, кажется, удивился такому ответу.

— Ты — мой наследник с тех пор, как ты появился на свет. Джон, как ты думаешь, почему здесь не было моих вассалов?

Джон задумался. Он много читал, когда болел, где-нибудь там обязан иметься ответ. Вдруг он вспомнил разговор с отцом, когда Джон назвал Дейрона, Юного Дракона, лучшим из королей. Отец покачал головой и объяснил, что не было среди Таргариенов короля лучше Джейхериса Первого. Джону тогда стало любопытно и он прочитал почти все, что было об этом короле в Винтерфелле.

— Правитель должен знать не только своих подданных, но и землю, где будет править.

Отец кивнул.

— Верно, Джон. Знаменосцы не приезжали суда, потому что мы поедем к ним.

Джон удивленно замер.

— Втроем? — аккуратно спросил он.

Отец снова кивнул.

Джон вспомнил ледяной взгляд леди Винтерфелла. Хотелось бы ему оказаться с отцом и Роббом подальше от нее. И с Арьей, которую та вечно ругала.

Хотелось бы больше всего.

— Я не поеду.

Кейтлин проснулась резко. Вот она еще спит, и ей сняться объятья мужа, а вот — она лежит на кровати одна, а за окном воет какой-то пес и ржут лошади.

Обычно она просыпалась полсотни вдохов, но сейчас, почему-то, рывком поднялась. Открыв ставни, она поежилась от ледяного ветра.

Арья сидела верхом на лошади. Спросонья глаза Кейтлин еще плохо видели, и она не могла понять выражения лица дочери. Она правила поводья правой рукой, а в левой сжимала деревянный меч. Откуда он у Арьи? Кэт только помнила, что сказала септе забрать меч, который девочка прятала в кровати.

Арья была сущим наказанием. Раньше Кэт считала свою сестру верхом озорства, но в сравнении с Арьей Лиза была Девой во плоти. Наверное, все бесы, какие только существуют, вселились в ее дочь, потому что то, что делала она, не могло прийти никому в голову. Она подбила дочку повара, Репку, оседлать собак с псарни. Бедная девочка украла у отца овощи, и они пытались повторить тренировку Робба — с собаками заместо лошадей и тыквой вместо соломенного чучела. Она убежала в лес и вернулась оттуда с медвежонком, пять дней прятала его в своих покоях. Наверное, окажись она рядом с пчелиным ульем, непременно засунула бы голову внутрь.

Вот и сейчас, она, верхом, наскакивала на какого-то мальчишку, пытаясь достать его мечом — казалось, ей и в голову не может прийти, что лошадь может его просто затоптать. Парня Кэт не видела, лишь темные, собранные в хвост волосы — он стоял спиной — однако она увидела, что лишь на одной руке он носит перчатку.

Нед пообещал ей, что отдаст бастарда воспитанником, как только они закончат свое странствие. Ее муж был мудр. Он решил объехать владения с Роббом, а не созывать всех северных лордов в Винтерфелл. После сотни попыток излечения бастарда, они не смогли бы принять их, не разорившись. И Роббу, действительно, стоит знать земли, которыми предстоит править. Нед сказал, что возьмет и Сноу, чтобы найти подходящее место для его воспитания, но бастард будто знал об этом — и отказался. К тому же, вывернул все так, будто остается, чтобы не бросать тень на Робба.