Большой Джон смотрел при этом на своего тезку, что снова покоробило Кейтлин — он ставил бастарда в один ряд с её детьми.

Арья швырнула в гиганта деревянной ложкой, и Эддард перевел это предложение в шутку.

Чем старше становились сводные братья, тем больше разницы между ними было видно. К седьмым именинам, когда Кейтлин снова была на сносях, Робб обгонял брата в росте почти на три дюйма.

Сир Родрик нахваливал бастарда, утверждая, что у того талант к мечу и верховой езде. Узнав об этом, Сноу начал размахивать палкой в любую свободную минуту. С Роббом все получилось ровно наоборот. Мейстер похвалил его старательность, после чего Робб начал махать палкой вместе с единокровным братом.

Нед взял их на суд — Кейтлин говорила, что им еще рано, но после седьмых именин Робба Эддард решил, что тот достаточно взрослый.

Джон уезжал, сидя за Джори Касселем, а Робб делил лошадь с отцом.

— Зачем? — спросила она тогда. — Они ведь уже давно могут ехать сами.

— На обратном пути им нужно будет думать не о том, как не упасть с лошади.

Робб вернулся притихшим, а Сноу, казалось, вовсе онемел. Сын в ту ночь попросился спать рядом с матерью, а Джон… Утром она нашла его спящим у кровати Арьи.

Кейтлин никак его не наказала — она знала: дружба её дочери с бастардом — плата за жизнь девочки и грехи её матери.

Её четвертые роды были поразительно легкими. Их второго сына Нед назвал в честь своего старшего брата, и, кажется, это заставило младшего брата хранителя Севера вернуться из добровольного изгнания.

Кейтлин видела всех Старков, кроме Бенджена. Она ожидала более молодого Эддарда — но Бенджен больше всех походил на Рикарда.

Он въехал в Винтерфелл на черной лошади, завернутый в черный плащ, а его лицо по цвету больше подошло бы мертвецу. Горбатый, явно несколько раз сломанный нос, и длинное исхудавшее лицо делали его похожим на ворону.

Когда он заговорил, Кейтлин была готова поклясться — у дозорного вместо сердца кусок льда. Он говорил коротко, рвано, будто не разговаривал несколько лет, а звук его голоса напоминал зимнюю вьюгу и треск льда.

Он уволок Неда в крипту, едва слез с лошади. Они провели там больше часа; Робб — мальчик все время улыбался с тех пор, как обзавелся младшим братом — давно утащил Джона в чертог, Арья молнией увязалась за ними, а Санса, как и сама Кейтлин в детстве, спокойно ушла с септой. Бран тихо сопел на руках кормилицы. Кейтлин сначала хотела послать в крипту слуг, но Бенджену могло это не понравится — крипта была местом Старков. И Кейтлин пошла сама.

Кейтлин редко бывала здесь. Крипта, как и богороща, были местом уединения её мужа.

Яростные крики эхом отражались от стен, множились, и Кейтлин казалось, что все короли зимы кричат одновременно.

— Думаешь, я слепец? — рычал Бенджен. — Или идиот? Нед, я понял, чей он ублюдок, едва взглянув на него! Как ты мог притащить в Винтерфелл этого… этого… эту тварь?!

Слова эхом отражались от стен крипты и иглами вбивались в сердце Кейтлин. Она думала, что ненавидит мальчика, но, в сравнении с Бендженом, леди Старк любила его.

— Джон — моя кровь! — голосом Нед можно было крошить камни и сжигать города. — Твоя кровь, брат!

Муж пролетел мимо неё, даже не заметив.

Бенджен, сгорбившись, стоял над могилами своей семьи. Его плечи тяжело поднимались.

— Прости, — он положил руку на камень, — мне не следовало…

Кейтлин не смогла удержать любопытство.

— Прошу прощения, — мужчина даже не пошевелился, — я поняла, что вам неприятно об этом говорить, но… что сделала Эшара Дейн, что вы её так ненавидите?

— Кто такая Эшара Дейн? — глухо ответил Бенджен.

С моря доносился горячий летний ветер. Он обдувал резной балкон и врывался в комнату, оставляя на теле приятное тепло. Ветер играл с тонкими алыми шторами. Через них проходили лучи закатного солнца, и вся комната становилась красной, словно логово бешеного зверя или злобного демона, пожирающего девственниц на ужин и детей на завтрак.

Хотя ни детей, ни девственниц в этих покоях никогда не было.

Дверь открылась без скрипа, и в комнату буквально вплыла рыжая красавица. Он улыбнулся. По понятным причинам ему не нравились блондинки, а темноволосые слишком сильно бередили воспоминания.

Девушка была выше него всего лишь на фут, а чудесное личико больше подошло бы ребенку…

— Сколько тебе лет?

Она вздрогнула, взглянула на него и покраснела — или нет, в этих отсветах было не разобрать.

— Девятнадцать, м'лорд.

Значит, простолюдинка. К тому же лгунья.

— Чудесно! — воскликнул он. — Выходит, мы ровесники. Выпей со мной.

На вырезанном из кедра столике в его покоях всегда стоял кувшин арборского вина. Отец запрещал слугам приносить в его покои вино — как и пускать шлюх, но сейчас отец был в Хайгардене вместе со всей семьей. Тиррелы едва ли не каждый месяц организовывали турниры, но этот грозился превзойти все предыдущие. В нем должны будут участвовать король, все семь королевских гвардейцев и лучшие из рыцарей, а на трибунах — сидеть хранители запада, востока и юга. И, впервые со свержения Безумного короля, Дорн тоже примет участие.

Будь он там, поставил бы на победу брата — тот мог копьем сбить с головы человека яблоко, не испортив прическу, но быть там означало вновь увидеть сестру, которая любила его так же, как собака — кусок мяса.

Вино в кубке закончилось, и он решил не думать сегодня о семье.

— Как тебя зовут?

Он снова наполнил кубок до краев. Вино, наверное, было лучшим, что придумали люди.

— Элейн, м’лорд.

Девушка дрожала явно не от холода. Та грация, с которой она появилась, развеялась, обнажив маленькую и испуганную девочку.

— Сколько тебе лет, Элейн?

— Тринадцать, — она уставилась на свои ноги и покраснела — теперь уже точно.

Он снова осушил кубок.

— Почему ты здесь, Элейн? — он старался, чтобы голос звучал мягко, но он был слишком возбужден и слишком пьян.

Та вздрогнула и неловко переступила с ноги на ногу.

— Как же, м‘лорд, вы же звали… — забормотала она.

— Я не хочу повторять каждый свой вопрос.

Сейчас она действительно испугалась. Нижняя губа её дрожала, а из глаз медленно катились слезы.

— Мой отец мне сказал… — захлебываясь, начала она. — Он сказал…

— Хватит, — поднял он руку. Затем налил вино во второй кубок и протянул его девочке, — пей.

Она нерешительно притронулась к кубку — тот был отлит из золота и украшен серебряным узором. На один такой кубок она могла бы прожить шесть лет летом — или год зимой. Он знал это.

Когда она отпила, он снова заговорил.

— Я не люблю скуку, Элейн. В мире нет ничего хуже скуки, — разве что мой отец, но это, разумеется, он не произнес. — Я позвал тебя, чтобы ты развеяла мою. Ты можешь петь, танцевать, говорить или трахаться — главное, сделай так, чтобы я не скучал.

Она неуверенно улыбнулась. Неужто она думала, что здесь её будут насиловать?

Танцевала она неплохо, но не лучше танцовщиц Лисса, которых он видел на пирах. Петь Элейн и вовсе не умела. И почему-то — он и сам не знал, почему — он не хотел с ней спать.

Говорить она умела. История оказалась не хуже прочих. Пристрастившийся к элю отец-фермер, рано умершая мать, навязчивые до невозможности ухаживания мужчин — один из рецептов шлюхи. Это не было интересно. Но когда она заговорила о своих снах, мечтах и стремлениях, он замер с открытым ртом.

Она мечтала увидеть дракона — как и он сам. Мечтала взглянуть на мир с высоты полета, ощутить всем телом ветер, облететь весь Вестерос. Посмотреть, правда ли за Стеной летом лежит снег, увидеть пески Дорна, взглянуть с утеса на морской шторм…

Они долго спорили, что стоит увидеть первым — Штормовой предел или Харренхолл. Элейн говорила, что Харренхолл — развалины и это всем известно, а на развалины нечего смотреть. Он же утверждал, что в Штормовом пределе ничего необычного нет. Замок, древний и громадный, как и утес Кастерли, но Харренхолл, даже разрушенный — больше.