- Бэр, знаешь, что они сделали?

- Догадываюсь.

- Значит, не знаешь. Бэр, я грязная, они испачкали меня. Изуродовали.

- Я вылечу тебя.

- Не вылечишь! Думаешь, я про ноги? Да тьфу на них! Они изуродовали меня внутри! Я, я… – она снова зарыдала, уткнувшись в надёжную и такую родную волосатую грудь, всегда служившую ей защитой. И вот, когда он встал на защиту других, получил такой жестокий и подлый удар.

- Бэр, ты должен убить меня. Я не уберегла нашего сына. – прошептала она сквозь всхлипы. – И у меня больше не будет детей, никогда. Вот что они со мной сделали. Сволочи! Сволочи! Сволочи-и! – так она проплакала до утра. А с первыми лучами солнца у оборотня заныли прокушенная губа и порез на ладони. Наплакавшись, девушка уснула.

Почти неделю Бэр выхаживал жену. Еды не было, налётчики забрали с собой всё, и ему иногда приходилось уходить на охоту. Добывая зверя, он старался не думать о Светлане, но вдали от неё душа была не на месте. Возвращался, готовил дичь, кормил девушку, чуть ли не насильно, снова поил отварами, не спал, урывая столько времени, сколько горит костёр, даже во сне готовый немедля вскочить и исполнить любое её желание. На седьмой день не выдержал, провалялся всю ночь труп-трупом.

Солнечный лучик пробежал по стене, седым волосам, задержался на носу. Бэр чихнул и проснулся, открыл глаза. Светлана лежала рядом и с беспокойством смотрела на мужа, что-то мешало. Он оглядел себя и ужаснулся своему виду: грудь голая, она всегда голая, но знаки, отгоняющие духов, Бэр на себе не рисовал. Это он помнил точно. Затем, травы, ещё вчера лежавшие в изголовье их супружеского ложа, теперь были разложены рядом с ним в особом порядке, усиливающем охранные знаки.

- Света, что случилось? – недоумевал он.

- Слава богам, ты себя помнишь!

- В чём дело? – настойчиво спрашивал Бэр.

- Ты кричал во сне. Кричишь уже неделю, да так страшно. А сегодня ты будто бился с кем-то. Я пыталась разбудить, но бесполезно. Это странный сон. Мне раньше доводилось видеть людей, которых не добудишься, но они как покойники, а ты кричал. Не зная чем помочь, я попробовала прогнать духов, вроде получилось.

- Я ничего не помню. – только и сказал удивленный Бэр, пожав плечами. Резво вскочил и тут же рухнул на пол. – Твою так и растак!!! – голова раскалывалась, наверное, если раскроить её топором, было бы полегче. Подниматься не хотелось страшно.

- Да что ж такое? Я, вроде, со свадьбы не пил, а болит, словно бочонок медовухи выхлестал без закуси.

- Полежи в ручье. – посоветовала жена – Вода что ледяная, остудит твою голову.

Бэр послушно поплёлся к ручью, что протекал совсем рядом с их избушкой, упал в него. Полежав немного лицом вниз, перевернулся на спину. Испустил протяжный стон:

- Хорошо-о-о.

Проламывая стену головной боли, до ушей донеслось:

- Прости, любимый! – он вскочил и метнулся к избе, даже не метнулся. Молния не разит с такой скоростью, с какой он оказался на месте. Отворил дверь и остался стоять, сбитый с ног, раздавленный, смешанный с камнями и уничтоженный открывшейся картиной.

Стояла кровать. На ней лежала Светлана, в изголовье висели ножны без меча, а клинок гордо торчал в груди красавицы жены. Меч, невероятно острый, (сам же точил, дурак!) пробил грудь, сердце, доски кровати. Под ложем уже натекла лужица, казавшаяся в тени чёрной, сверху бежала тоненькая струйка.

А он стоял. Стоял и смотрел. Смотрел не в силах пошевелиться. Последний осколок надежды на простое счастье был разбит в пыль. Впереди ждала только смерть. Какой смысл жить? Зачем? И для кого?

На их супружеском ложе лежал кусок бересты. Рука сама по себе взяла его, поднесла к глазам. «Сожги меня вместе с нашим домом. – говорилось в её записке. – Я не хочу, чтобы ты всю свою жизнь ухаживал за мной. Я слишком люблю тебя, и буду любить даже там. Прощай». И совсем неразборчивыми были последние строчки. А может это слёзы?

Сунул бересту за пазуху, закрыл глаза. Да, это слёзы – капелька покатилась по щеке. Больно. Слишком больно, чтобы думать, двигаться, дышать. Как? Как меч оказался рядом? Он же висел на стене! – оборотень стоял, не двигаясь, страшась вновь открыть глаза, потеряв счёт времени.

Солнце коснулось багровым краем потемневших деревьев, мгновенно превратив дубы в облитые золотом палицы, а ели – в тонкие, сверкающие копья. Последний луч ударил в окно, торчащий меч, отразив на стене образ. Бэр зарычал. Крест!!! Все, кто заставляет поклоняться кресту – его враги! Они должны умереть!

Он подошёл к ложу, вырвал клинок, вытер его о шкуры. Перевязь с ножнами злобно вцепилась, захлестнулась змеёй, пряжка клацнула зубами, зажимая хвост.

- Всё! Больше нет Бэра – мужа, Бэра – влюблённого, Бэра доброго и справедливого! Есть Бэр – Антихрист, сын Чернобога, ужас носящих крест! – он произносил эти слова, глядя на тело жены, готовившейся родить ему сына, на самое дорогое что было в его жизни и слезы ярости выкипали, не успевая выкатиться из глаз.

Запалив факел, поджёг шкуры, травы. Мгновение и огонь охватил весь дом. Оборотень отошёл подальше, достал бересту, исписанную любимой рукой, перечитал. Заревел как раненый зверь и бросил её в огонь, застонав от бессилия. Этот удар от супруги не оставил ему даже надежды на возмездие. В последней строчке говорилось: «Прошу, не нужно за меня мстить». Значит, не будет справедливости.

Будет убийство.

Чадящие светильники отбрасывали тусклый свет, на мгновение вырывающий из тьмы стол, книги и тут же возвращающий их ей. Огонёк лампадки освещал лики святых и стоящий перед ними крест, покрытый искусной резьбой, изображающей прибитого к нему человека с венцом из колючек на голове.

Молодой монах, скрытый с ног до головы хламидой священника стоял в дверях, лицо закрыто капюшоном. Светильники даже не разгоняли мрак, а сквозняк пригибал и без того еле тлеющие язычки и он силился понять, есть ли кто-нибудь в комнате.

Скрипящий голос, похожий на звуки пыточного колеса велел: - Закрой дверь, Димитрий.

Мужчина вздрогнул, он не любил того, кому принадлежал этот голос. Встреча с его обладателем не обещала ничего хорошего, а после того, как Димитрий отказался участвовать в нападении на деревеньку волхвов, можно было ожидать чего угодно. Старый шрам на груди, оставленный турецкой саблей, заныл, ребра срослись, но побаливали, когда он нервничал. Поглубже вздохнув, чтобы успокоиться, придать голосу смирение и покорность, вошёл, притворив за собой дверь.

- Слушаюсь, отец-настоятель.

- Сядь, Димитрий, дело серьёзное. – старик засветил свечу на столе. Капюшон до половины закрывает лицо, видны лишь жестко очерченные губы, да сморщенные руки, перебирающие чётки, выглядывают из рукавов. На среднем пальце правой руки сверкает перстень тончайшей работы: змея обвивает палец, кончик хвоста завивается кольцами, на них покоится голова, от неё начинается раскрытый капюшон. Рубиновые глаза смотрят прямо вперёд, в распахнутой пасти поблёскивают алмазные клыки. Димитрий видел этих гадин под стенами Иерусалима во время искупительного паломничества, там их называли кобрами. Так этот перстень словно только что вышел из песков святой земли, чуть шевельнись – бросится.

- Ты отказался выполнить веление господа нашего.

- Но эта деревня была беззащитна! А я, хоть и бывший воин, но не убийца!

- Не перебивай! Эта деревня нам вообще не мешала, но там жил человек, который мешал нашему господину.

- Убили бы его одного и дело с концом.

- Ты хоть представляёшь, о чём говоришь?! Господь сказал, что он непобедим в лесу, а выманить его невозможно. Он велел отвлечь и измываться над его женщиной.

- Зачем?

- Его слабость, по расчётам он должен покончить с собой, либо всю оставшуюся жизнь быть полоумным, ухаживать за женой.

- Слишком жестоко, мы и так уничтожаем их культуру и наследие предков. Чем он-то помешал?

- Тем, что живёт! – рассвирепел старик. – Ты смеешь настаивать на том, что господь не прав?! Ты будешь наказан, я отлучаю тебя от сана! В казематы его! – старик хлопнул в ладоши, звук получился густым, мощным, ровно тараном врезали в ворота. Глаза змеи на перстне вспыхнули огнём. Устрашённый Димитрий попятился, но чьи-то руки схватили его, в голове вспыхнули мириады звёзд. Больше он ничего не помнил.