– Тебе было хорошо, детка? – всё так же, не отводя от меня взгляда, спрашивает Майкл, и я, наконец-то очнувшись и понимая, что просто неприлично подсматриваю за другими, отворачиваюсь к экрану, где главные герои как ни в чём не бывало уже мило завтракают в своём высоком пентхаусе на вершине мира.

Пряная приморская ночь уже царит в мире, когда вся наша пьяная компания вываливается из прокуренного кинотеатра.

– У тебя всё нормально? – слышу я голос Майкла за спиной, как раз тогда, когда собираюсь уже нырнуть во влажную темноту знакомых переулков.

– Да, спасибо за кино и за вечер, – киваю я ему в ответ и вижу, как пьяная Анжелика заваливается на заднее сиденье его «Порша»…

Такси везёт меня вдоль бесконечных стрекочущих цикадами зарослей олеандра, обрамляющих наши южные дороги. Сентябрь здесь ещё совсем летний месяц, хотя и он уже готов затворить двери, чтобы впустить следом за собой пряный, с налётом лёгкой грусти, октябрь.

Я еду вдоль длинного, как хребет волшебного дракона, залива. Море переливается за песчаными дюнами блестящей чешуёй, и алый огненный шар солнца зажат в гигантской пасти мифической твари. Помнишь как мы с тобой в детстве представляли, что наш замок охраняет огромный дракон из старинной легенды, и бросали в солёные волны натёртые до блеска монетки, чтобы задобрить его? А сейчас я въезжаю на машине в медленно раздвигающиеся чугунные ворота у бетонного высокого забора, и выхожу у современной, прозрачной, из стекла и металла клиники, надёжно спрятанной от чужих и любопытных глаз за рядами ограждений и охранных пунктов.

Доктор Дмитрий Ланской уже ждёт меня у входа на ресепшн: серьёзный, стройный, высокий, в белоснежном халате, накинутом на дорогой костюм. Он сдержанно улыбается мне, хотя я знаю, что в душе он готов расцеловать меня в обе щеки. Но его профессиональная этика никогда не позволила бы ему сделать это. Он должен быть строгим и обнадёживающим, но без фамильярности, я это понимаю.

Я иду за ним по длинному, просвечиваемому насквозь прибрежным светом коридору, вдоль одной стороны которого тянутся панорамные окна с видом на дюны, а вдоль второй – ряды плотно закрытых дверей с табличками-цифрами на них. Мой номер – пятнадцатый. Я нажимаю на пластиковую плотную ручку, и с лёгким щелчком открываю палату, где сразу же наталкиваюсь на своё отражение. Оно лежит на больничной койке и смотрит прямо на входную дверь, и у него по-прежнему моё лицо. Мой нос, мои скулы, мои губы и мои глаза. Один светло-серый, а второй – светло-топазовый.

Я знаю, что ты ждал меня, потому что твой взгляд устремлен на эту дверь, в которую ты не можешь выйти сам. Твоё тело приковано к кровати, с которой ты не можешь подняться, а рот – плотно запертый засов, который ты не можешь сам разомкнуть.

– Привет, Даня! – радостно и беззаботно-наигранно кричу я с порога, хотя в душе у меня всё сжимается и вянет, когда я вижу тебя в таком состоянии. – Как ты сегодня? Лучше? – щебечу я ничего не значащие фразы, потому что мы все втроём прекрасно понимаем: ты, я и профессор Ланской, что тебе ни черта не лучше! Я это могу знать наверняка по безразличному выражению лица, застывшему гипсовой маской на моём брате-близнеце. Он сейчас как моя потускневшая и не проявленная до конца фотокарточка: побелевшая пергаментная кожа, заострившиеся черты, словно застрявшие в уголках тени, и полустёртый взгляд таких ярких и сияющих раньше глаз.

Несколько месяцев назад ему поставили этот страшный и трудновыговариваемый диагноз, но даже от этого я облегчённо тогда вздохнула: если врага знать по имени и в лицо, то уже проще что-то придумать, чтобы его победить. Мой брат-близнец, моя вторая половинка, оказался в плену своего неподвижного тела: «Акинетический мутизм. Будем решать проблему», – коротко и ёмко сообщил мне Дмитрий Ланской, после того, как я, продав оставшуюся от бабушки квартиру – пожалуй, последнее, что у нас с Даней оставалось ценного, обошла десятки разных врачей и специалистов, потратив на них практически всё наше крошечное наследство.

На тот момент я себе ощущала такой же беспомощной, как и мой брат-близнец, потому что с детства у нас с ним были одни на двоих чувства, эмоции и жизнь. Одна душа на двоих. И когда после той ужасной ночи Даня вдруг не смог подняться, заговорить, пошевелиться, мне показалось, что вместе с ним из меня медленно, как ледяной лесной ручей, стала вытекать, капля по капле, и моя собственная жизнь…

Но мой спаситель – профессор Ланской, сначала смог устроить моего брата в свою частную клинику, и я знаю, что пока он здесь, с ним ничего не случится, и, по крайней мере, он будет жить. Я зарабатываю сейчас кучу денег своими танцами, и сделаю всё возможное, чтобы заработать ещё больше.

– У меня для вас обоих действительно есть новости сегодня, – потирая тонкую переносицу, произносит Ланской, когда я усаживаюсь в ногах у Дани и беру его лёгкую кисть в свою тёплую руку, пытаясь передать ему хоть малюсенькую часть своего тепла. – Я думаю, что я смог установить причину заболевания, и хотел бы попробовать для начала курс гемостатической терапии, и будем надеяться, что он сможет вывести пациента из этого состояния, – пытается объяснить он нам план лечения, хотя мы совершенно не поминаем, о чём идет речь.

– Это просто замечательно, доктор! – в возбуждении вскакиваю я со своего места, уже готовая обнять Ланского, но вовремя вспоминаю, что это здесь неуместно. – Даня, ты слышишь, – радостно оборачиваюсь я к своему брату, – мы тебя вылечим! А хватит ли нам на это денег на нашем счету? – вдруг вспоминаю я о самом главном.

– Ну, в общем, – неуверенно отвечает профессор, – большая часть курса покрывается имеющимися средствами, но нам надо уточнить у меня в системе, какая дополнительная сумма нам может потребоваться.

– Деньги не проблема! – как можно увереннее произношу я, чтобы Даня не почувствовал в моём голосе и тени сомнения, а сама начинаю судорожно придумывать, сколько ещё денег я смогу дополнительно заработать в своём клубе.

– Хорошо, тогда мы можем пройти ко мне в кабинет, и проверить план лечения ещё раз, – приглашает меня за собой профессор, а я подхожу к брату, наклоняюсь прямо к его уху и шепчу, чтобы он точно меня услышал:

– Даня, не сомневайся, твоя сестрёнка достанет все деньги мира, даже если мне придётся продать свою душу! Мы тебя вылечим! – и, скользнув своей щекой по прохладной замше его кожи, тихонько затворяю за собой дверь в палату номер пятнадцать.

Сидение мягкого кожаного кресла обжигает меня, словно я сижу на раскалённой плите, пока профессор что-то внимательно изучает у себя на компьютере.

– Ну что же, Алекс, – со сдержанной улыбкой тонких губ сообщает он, наконец-то оторвавшись от монитора. – Имеющихся средств хватит практически на весь курс, за исключением небольшой суммы…

– Какой? – напряжённо выкрикиваю я, но потом беру себя в руки и тоже стараюсь выдавить из себя спокойную уверенную улыбку.

– Три тысячи долларов, – встаёт доктор и подходит к моему креслу.

– Прекрасно, – спокойно отвечаю я, одновременно лихорадочно прикидывая в уме, сколько дополнительных смен мне придётся брать в клубе, и сколько приватных танцев исполнять, чтобы собрать эту неподъемную для меня сумму…

Задумавшись, я вздрагиваю от неожиданности, когда вдруг чувствую, как мягкие и тёплые руки Дмитрия Ланского ложатся на мои плечи, начиная их легонько массировать, словно пытаясь снять напряжение.

– Спасибо, доктор, – с благодарностью смотрю я в его добрые и спокойные глаза, поднимаясь со своего места. За окнами перекатывает свои гладкие лощёные бока моё любимое море, дюны бесконечной волшебной дорогой убегают за горизонт, и я, преисполненная решимости во что бы то ни стало спасти моего брата, жму гладкую и сильную руку нашего спасителя.