В задумчивости я бреду от железных глухих ворот клиники в сторону дороги. «Мне определённо надо подумать об этом завтра», – вспоминаю я Скарлетт О‘ Хара и улыбаюсь сама себе в ответ на грустные размышления о деньгах. Когда случилась эта ужасная катастрофа, у нас и так с Даней уже ничего не оставалось, кроме наследства от нашей недавно умершей бабушки Софьи Глинской: небольшая двухкомнатная квартира на Египетской улице, турецкая ангора солнечной абрикосовой расцветки Китти и старинное массивное кольцо с гигантским топазом.

Квартира всё ещё хранила воспоминания о бабуле: антикварная мебель, обширная дореволюционная библиотека, голландские натюрморты на стенах и потемневшие от времени портреты рода Глинских в гостиной. Мы по-братски разделили с Даниилом наш новый дом: он спал на обшитой золотом и алым шёлком резной оттоманке прямо под раскидистой пальмой в бывшем кабинете дедушки, а я расположилась на кованой древней кровати под сенью гигантского дубового «шкапа» – как его всегда называла бабушка Софья. Дом навсегда сохранил в себе ароматы нашего безоблачного детства: свежесваренного кофе в турке, лимонно-мятных леденцов, сухой лаванды и земляничного закарамелизированного в сиропе варенья. Мы с Даней вдвоём как сказочные Гензель и Гретель словно очутились в пряничном домике: манящем, загадочном, нарядном, но таящем в каждом уголке какие-то неясные воспоминания и смутные предостережения.

Софья Глинская была нашим опекуном после гибели родителей, и, несмотря на свой преклонный возраст и проблемы со здоровьем, словно ждала того дня, когда она со спокойной душой сможет уйти от нас. И вот, спустя буквально несколько дней после нашего совершеннолетия, она просто тихо и мирно умерла во сне. Не проснулась в одно сумрачное осеннее утро, и мы остались с Даней вдвоём. Мой брат готовился к поступлению на архитектурный факультет: ты всегда мечтал строить замки, дворцы, целые города. А я до изнеможения тренировалась, чтобы поступить в знаменитый балетный класс имени Ольги Хохловой. И так мы с тобой бродили по нашему зачарованному бабушкиному дому: ты с бесконечными незаконченными чертежами и проектами, а я – вечно в трико и гетрах, чтобы даже дома репетировать свой танец для вступительного экзамена.

Я немного морщусь, пытаясь вспомнить, когда же я в последний раз надевала свои пуанты, и, так и не сумев отыскать этот эпизод в своей памяти, бреду дальше вдоль золотистой рассыпающейся сухим песком дюны, забыв о том, что я собиралась вызывать такси и ехать домой. Вот так со мной всегда! Вместо того чтобы начать активно искать решение проблемы, я иду и погружаюсь в своё прошлое, словно оно мне в силах помочь!

Злясь на саму себя за то, что снова позволила себе немного тоскливой жалости к своей судьбе, я незаметно подхожу к самой кромке воды, где ласковые прозрачные волны мягкими кошачьими лапками дотрагиваются до гальки и моих мокрых кроссовок. Я так давно не была на море, вдруг вспоминаю я. И хотя в нашем городе всё дышит солёным ветром, криками чаек и шуршанием прибоя, я так замоталась, что вижу своего лучшего друга не чаще, чем толпы отпускников, прибывающих к нам за кусочком летнего отдыха.

Я оглядываюсь по сторонам: это абсолютно дикая часть косы, отделённая от оживлённой трассы высокими барханами дюн, и сюда ещё не успели добраться любители чистых и диких пляжей. Немного помедлив, я быстрым движением стягиваю с себя свою простенькую серую футболку, потёртые джинсы, трусики и бюстгальтер, и, бросив всё это дешёвое богатство на берегу, с разбегу вхожу в тёплое и ласковое море, которое раскрывает мне свои широкие объятия. Как любовники, которые давно не виделись, мы любим друг друга со всей страстью и нежностью, которую успели накопить за долгие недели разлуки. Первые пару минут я чувствую, как саднит мой порез на внутренней стороне бедра, но потом боль стихает, словно море нежно целует и залечивает мою рану. Я наслаждаюсь, когда прохладные мягкие струи обволакивают моё гладкое тело, забираясь в самые сокровенные места, и оставляют на них тайные поцелуи.

Море, как нежный возлюбленный, держит меня в своих руках, качает на волнах, шепчет на ушко свои секретики и целует меня в щёки, веки и губы тёплыми лучами солнца, медленно растворяющемся в наших водах… Я чувствую, что и сама практически растворяюсь и таю как сахарный леденец в этом ласковом сентябрьском мареве, а вдалеке с трассы иногда доносится шмелиным жужжанием гул исчезающих вдали фур и автомобилей. Я понимаю, что мне уже пора выходить, когда вдруг вижу, что вода стала темнее и глубже, а на пляж, от которого я уже очень далеко отплыла, садятся влажные осенние сумерки.

Я медленно выхожу на берег: всё тело переливается миллионом мельчайших капелек, а волосы окончательно закудрявились и раскидались по груди и плечам. Я бреду по мокрому песку, стараясь найти кучку своей одежды, так равнодушно оставленную мной на берегу, и только начинаю натягивать, подпрыгивая на одной ноге, свои трусики, как слышу тихое треньканье – рингтон какого-то телефона. Вздрогнув, я наконец-то задираю голову на верх дюны, откуда он доносится, и вижу там его – Майкла, который стоит и как ни в чём не бывало разглядывает меня!

Вспыхнув, как спичка, я интуитивно начинаю закрывать руками низ живота и остро торчащие от прохладной воды соски, как слышу его насмешливый голос:

– Не надо, не закрывайся, тебе так идёт! – и нажимает кнопку на своём телефоне.

И тут я понимаю, что это действительно глупо: прикрывать от него жалкими ладошками то, что у него и так была прекрасная возможность рассмотреть в деталях, пока я медленно выходила их воды, брела по берегу, разыскивая свою одежду и нагибалась, собирая её вместе. Я вспоминаю свои выступления в клубе: распрямляю плечи, чтобы Майк смог в полной мере насладиться открывающимся перед ним видом, и не отводя взгляда от его холодных глаз, неспешно, как в замедленной киносъемке, начинаю натягивать сначала свои трусики, потом бюстгальтер, проводя руками по гладким округлостям плеч, а затем, картинно изогнувшись и выставив на его обозрение свою идеальную крепкую попку, продеваю свою стройную длинную ногу в одну штанину, виртуозно балансируя на песке, и во вторую. Всё это время Романов стоит неподвижно, словно превратился в соляной столб на этой дюне, и в ярких проблесках уходящего солнца я ловлю всполохи его глаз. Не застёгивая джинсов на пуговицы, я перекидываю через плечу футболку, и прямо босиком прохожу мимо застывшего в сумерках Майка, и меня обдаёт его запахом: древесины, амбры и высушенного кубинским жарким солнцем табачного листа.

Я всё ещё бреду по побережью к трассе, когда мимо меня с бешеной скоростью проносится его «Порш-Кайен».

Воскресный вечер самый ленивый и томный на неделе: только неудачники и одиночки приходят в наш клуб «Нью-Йорк 56» сегодня, поэтому обычно в этот день Арчи даёт многим девочкам выходной.

– Послушай, Артур, мне очень нужны деньги, – сижу я перед ним в накуренном тёмном кабинете сразу за входной стойкой. – Я готова танцевать за нескольких человек, пять выходов за вечер! – стараюсь я убедить его дать мне дополнительную работу.

– Хм, и даже приватные? – в упор смотрит на меня мой менеджер.

– Да, и приватные тоже! – решительно отвечаю я. – Но только по стандартному тарифу, ты меня понял!

– Да, уж, конечно понял, сладенькая, – плотоядно улыбается Арчи, показывая весь ряд своих белоснежных зубов. – Ты так трепыхаешься, как маленькая птичка у меня в руках! Вы все так трепыхаетесь, и все сначала требуете стандартный тариф. Каждый раз одно и то же, – теперь он уже смеётся во весь голос, далеко запрокинув назад голову, отчего его модная хипстерская бородка уткнулась своим остриём в потолок, как клинок кинжала. – Ты пойми, Алекс, это не имеет абсолютно никакого значения, – начинает он мне объяснять назидательным тоном. – Ты всё равно рано или поздно станешь работать по повышенной ставке. Это неизбежно, – почти по-отечески растолковывает он мне. – Если ты хочешь роста, карьеры, то ты сама к этому скоро придёшь, послушай старичка Арчи, – подходит он совсем близко и кладёт свою ладонь мне на голову.