— Так вот кто ты, гад! — вскочил со стула Яковлев. И тут же услышал за ширмой шорох.

— Сядь! Сядь, приказываю! — дядя Коля стоял по ту сторону стола с занесенным над головой пломбиром. — Еще движение и...

Федор инстинктивно присел и вдруг резко опрокинул стол. Это произошло так внезапно, что дядя Коля наткнулся на свой стул и едва не упал. Секунды оказалось достаточно, чтобы солдат круто рванулся к выходу. Но на его пути уже стоял узколицый, сухонький человек с топором. Он, видимо, вынырнул из-за ширмы.

Лицо человека показалось Яковлеву знакомым. Он где-то видел этого типа. Но сейчас было не до воспоминаний.

— Стой! Одумайся! Мать не обрадуется, если тебя посадят, — гремел сзади голос. А спереди на Федора надвигался занесенный топор.

Яковлев на миг остановился. Сделал шаг назад, будто отступает, и тут же резко метнулся на узколицего, ударив того ногой в живот. Сухонький конвульсивно присел, топор брякнул на пол.

— Федя, постой! Я же пошутил! — теперь уже миролюбиво призывал дядя Коля. Но было поздно. Яковлев с ходу рванул запертую дверь и крючок вылетел с мясом.

Морщась и потирая ушибленное столом колено, дядя Коля торопливо поставил на ноги опрокинутый стол, пододвинул к нему стулья. Едкий дым плавал под потолком, на полу, в лужице пива, валялась треснутая кружка, разбитые рюмки, тарелки, недоеденная снедь. Сухонький, корчась от боли, стоял на полу на одном колене и стонал:

— Что теперь будет? Нам каюк.

— Хватит слюни распускать! — грубо обрезал дядя Коля. — Срочно свяжись с Креббом. Пусть следит за каждым шагом этого идиота. Ну и подсунул же нам надежного. Сегодня же его убрать!

В зал, запыхавшись, вбежала буфетчица.

— Что тут?..

— Перепил малость парень, — выдавил улыбку дядя Коля.

— Ах, идол паршивый! В прошлый раз его дома еле отходила, так он мне здесь посуды набил.

— Ничего, Катюша! Расплатимся. — Он вынул из кармана кошелек, извлек три новеньких сотни, протянул буфетчице. — И смотри, Екатерина, об этом ни гу-гу, — сказал уже строже дядя Коля.

— Не боись. Перед тобой в долгу, как в шелку.

Они вышли. Екатерина посмотрела вслед и подумала: «Щедрый мужик! Только не чист. Ох, не чист, шельма!» Поглядела сотни на свет и сунула за пазуху.

Яковлев не шел, а бежал. Хрустел под ногами снег, светило яркое солнце, но не было утренней радости. Думы тяжкие, горькие, как полынь, давили непомерным грузом. Ах, гад! Ты смотри, как хитро путы расставил. Так мне и надо. На порядочного человека враг не клюнет, а на пьянчужку...

Федор часто оглядывался. Ему казалось, что за ним гонятся. Нет, он не цеплялся за жизнь. Но хотелось умереть иначе. Сейчас одна мысль неотступно рвала мозги: добраться невредимым до капитана из особого отдела. Он, Яковлев, своими глазами теперь видел шпионов. Один даже... Федор обязательно вспомнит, где встречал этого негодяя.

Федор прошел еще квартал и остановился.

Что же я скажу капитану Мельникову? — внезапно возник вопрос. Что помог шпионам уничтожить улики? Что спал на посту? А что, если в самом деле они тогда проникли в самолет?

Тот день Федор помнил до мельчайших подробностей. Был праздник. С утра ходили в солдатский клуб смотреть фильм. После обеда легли отдыхать: вечером заступали в караул. Сменщиком у Яковлева был рядовой Ивченко. Дотошный парень. Каждую пломбочку до умопомрачения высматривал. Их пост находился в центре стоянки. Два зачехленных истребителя заиндевевшими стреловидными крыльями как бы рассекали темень. Порывами налетал морозный ветерок, жалобно бряцал на столбе тусклым фонарем, бросал в лицо земляную крупку.

Во второй заход Яковлев заступал на пост в три утра. Как и всегда, за 15 минут до назначенного времени очередную смену разбудил начальник караула лейтенант Козырев. Федора одолевала зевота.

— Что с вами? — спросил Козырев. Яковлев пожал плечами.

Козырев достал портсигар, вытащил папиросу, протянул Федору. Угостил папиросами и остальных курящих. Он считал, что курево разгоняет сон. Потом выстроил смену на инструктаж.

— Предупреждаю, — сказал в заключение Козырев, — на улице потеплело. Может клонить в сон. Бодритесь. Буду проверять.

На посту, подсвечивая фонариком, Яковлев тщательно проверил пломбы, влез в тулуп напарника, прошелся несколько раз вокруг самолетов. В тулупе было тепло — веки тяжелели. Да что со мной? — встряхнулся Федор. Насилуя себя, еще раз прошелся.

С восточной стороны стоянки наползал туман. Он сначала обволок техдомик, полностью скрыв его от глаз, потом подкрался к фонарю, завесив слабые золотистые лучики млечной пеленой. Рот раздирало зевотой. Кругом тишина. Слышно даже было, как пряжка самолетного чехла где-то царапала обшивку истребителя. Яковлев присел на колесо и, прислонившись спиной к стойке шасси, задремал.

...Федора тогда будто кто толкнул. Когда он раскрыл глаза, Козырев был в нескольких метрах. Он появился внезапно, вынырнув из ночного марева. Яковлев даже окликнуть не успел.

— Стой! Кто идет? — вяло прозвучало в ночи.

— Почему так поздно кричите? — набросился Козырев. — Спали?

— Никак нет! Я вас опознал, — схитрил Яковлев.

— Смотрите, Яковлев! Не в бирюльки играть нас призвали. Буду наблюдать за вами особо, — строго сказал лейтенант и ушел. Федор впервые видел его таким разгневанным.

Светящиеся стрелки часов показывали без двадцати пять. Ого! Больше часа продрых. Яковлев торопливо обошел самолеты. Все было в порядке. Только слегка покалывали пальцы на правой ноге. То ли отсидел, то ли в тесном валенке ноги застыли.

Вскоре пришла смена. Придирчивый Ивченко зорко осмотрел и прощупал каждую пломбочку. Никаких подозрений...

Врет, собака! Шантажировал. Не мог шпик в самолет тогда залезть, — вспоминает Яковлев широколицего дядю Колю. А пломбир?.. Да и проспал ты, паря, порядком. Федор машинально замедляет шаг. И действительно. Откуда же ему тогда знать, что я в ту ночь на посту спал?

Мысль, так решительно гнавшая солдата быстрее встретиться с капитаном Мельниковым, враз обрывается. На смену ей приходит другая, трусливая: куда мне торопиться? Шпионы никуда не денутся.

Сразу за проходной Федора встретил лейтенант Козырев. Может, ему рассказать? — вспыхнула мысль. И тут же погасла: офицер глядел на него очень сердито.

— Выпили?! А я вас, Яковлев, как человека отпустил.

В казарме Козырев подозвал дежурного:

— Оставляю рядового Яковлева под вашу ответственность. Немедленно уложите его спать! Предупреждаю, Яковлев, не вздумайте скандалить.

...Глаза у Яковлева были закрыты, а сон ходил стороной. Ну, что же делать? Что делать? — сверлило мозг. Эх, будь что будет! Просплюсь и позвоню капитану Мельникову. Ну, где же я видел второго?.. А через секунду мысли витали в Ногинске, что под Москвой. Там прошло его незадачливое детство, там сбился с пути-дорожки.

...Началось все с несчастных часов «Победа». Забежал он как-то к однокласснику Славке Черемных. Федору тогда от роду чуть-чуть до пятнадцати не хватало. Пока Славка на кухне щи хлебал, Федор в комнате фотографии смотрел, они на комоде в рамках стояли. Глядь — часы на кружевном кружке лежат. Новенькие. Тикают потихоньку, будто сердечко где-то внутри вставлено. Да и взял-то Федор часики вначале подержать только. Потом припрятал: пошутить вздумал.

Чем больше дней проходило, тем сильней расставаться с часиками не хотелось. Припрятал Федор их в погребе, в резной шкатулке, которую отец еще до войны смастерил. Спустится в погреб, откроет шкатулку, а в ней в тряпице часики. Заведет пружину, прислонит к уху стеклышком и слушает. Тикают хорошо, да не свои. На руке не поносишь.

Кто знает, чем бы дело кончилось, если бы не снюхался Федор с Петькой Рогиным. Года на три он был старше Яковлева. Говорил вяло, с хрипотцой. Мальчишки его не на шутку побаивались.

Федор сам сейчас не в силах уразуметь, чем притянул его Петька. То ли своим властолюбивым поведением, то ли грубой силой, то ли блатными словечками, которых в Петькиной речи было, как мух на помойке, а скорей всего, во всяком случае так Федору казалось, зубом золотым справа в верхнем ряду. Здорово эта фикса шла Петьке. Так и сверкала во рту. Даже кличку Петька получил — Фиксатый!