Мысль сработала со скоростью электронной счетной машины. Быстро вошел в Дом офицеров. Сразу к телефону. Люся, к счастью, была уже дома. Болтал с нею, а сам следил за вошедшим в вестибюль Маркиным.

Семен снял пальто, получил номерок и направился к лестнице. Видимо, шел на репетицию хореографического кружка.

— Эй, молодой человек! Куда в галошах да шапке поперся? — грубовато остановила его гардеробщица.

Маркин конфузливо остановился. Вернулся.

— Извините. По рассеянности.

— Бывает, — ответила гардеробщица и отнесла Семеновы галоши и шапку в угол, где висело его пальто.

Мельников волновался. Продолжал говорить с женой, а сам открыл ящичек стола. На радость, там оказалась сложенная старая афиша. Сунул ее под шинель.

Галоши Маркина он опознал сразу. На их ярко-красных подкладках было крупно выведено: «СОМ». Галоши почти новые.

Мельников присел на корточки и быстро сделал на афише отпечатки от сырых еще галош. Соврав тете Клаше, дескать, забыл, что должен прийти приятель, вышел на улицу. Вскоре он был в своем кабинете.

Свежие отпечатки от галош просохли и сделались еле-еле видными, но, вглядевшись, можно было главное разобрать. Мельников сравнил их со «слепками» галош убийцы: явно не те! Те тупоносые, эти с острым носом. Размерами совпадали. Неужели Волков прав? Убийца не Маркин!

В декабре дни коротки. Александр Васильевич ничего существенного не успел сделать, а солнце прошло уже над стоянками, пересекло взлетно-посадочную полосу и, прижавшись к земле, окрасило вдали небо малиновым закатом. На аэродроме рев турбин поутих, разом с сумерками подкрадывался к оттаявшей земле морозец. Мельников с аэродрома шел пешком. Чернели пятна проталин, земля на них покоробилась. Звонче захрустел под ногами затянувший лужицы ледок, где-то в последний раз взревел двигатель и стал затихать, переходя в свистящий шепот.

Потепление продержалось почти три дня. Началось в воскресенье и вот угасало вместе с угасающим вторником. Но Мельников тепла не ощутил. Все его мысли были подчинены одному: распутать туго затянутые узлы первого серьезного дела. Задачка явно не сходилась с ответом. Водитель рейсового автобуса, который курсировал вечером восемнадцатого декабря, возил людей «разных и много». В лицо никого не помнил. Не видела Маркина в столовой и повариха тетя Даша. Ничего утешительного не сообщила и дежурная по Дому офицеров. Она, правда, отлучилась, но ненадолго. Звонили по всяким вопросам. Больше интересовались, какой идет фильм? А чтоб кого-то позвать?..

Словом, напрашивался вывод, что Маркин изворачивался.

Подполковник Волков сидел в своем кабинете и какой уже раз перечитывал запись предсмертного сообщения покойного Яковлева. Он менял интонацию, вдумывался в каждое слово, мысленно представлял, как его произносил солдат. Рядом на столе лежали протоколы показаний свидетелей. Вошел Мельников.

— Чем обрадуешь, Александр Васильевич?

— Радовать нечем, товарищ подполковник!

Волков устало посмотрел в глаза подчиненного:

— Ну что ж, докладывай, в чем беда?

— Беды никакой. Жаль убитого времени. Маркин плут. Весь его оправдательный рассказ — «от» и «до» вымысел.

— Факты?

— Отсутствие свидетелей. Все, на кого ссылался Маркин, нигде его не видели. Следы здорово замаскировал.

Волков встал, прошелся по кабинету.

— Следы, говоришь? Послушай, быль одну расскажу. Это случилось в войну. Как-то мы раскрыли диверсанта. Покрышки на учебных самолетах резал. Мы завершили уже дело, как однажды к нам обратился старшина одного из учебных отрядов: «Товарищи чекисты, помогли бы заодно и у нас негодяя выловить». Оказалось вот что. В казарме появился воришка. Точнее — обжора. Повадился втихаря шнырять по тумбочкам, где курсанты оставляли дополнительный стартовый завтрак: хлеб с маслом и сахаром. Я стал отнекиваться, а мой коллега улыбнулся и вот что посоветовал: мелко-мелко настрогать грифель химического карандаша и этим порошком посыпать хлеб. Потом намазать на него масла, а сверху прикрыть слоем сахара. Несколько пайков испортил тот курсант, у кого чаще завтрак пропадал. И все же клюнул воришка. И поймался. Как только меченый хлеб пропал, старшина выстроил всех курсантов и стал проверять языки. У воришки он оказался синим. Вот так, Александр Васильевич! Наверное, стоило и Маркину ну, если не язык, то обувь броскими химикалиями намазать. Следы оставлял бы.

Мельников густо покраснел, а Волков с чувством продолжил:

— Когда преступник оставляет следы да еще есть свидетели, разобраться в расследуемом деле не тяжело. Хуже, когда — все концы в воду.

— Значит, вы считаете, что расследование я провожу предвзято? — с обидой в голосе прервал Мельников.

— Считаю, что наша задача правильно разобраться и без явно видимых следов. Судьба любого подозреваемого сугубо на нашей совести.

Мельников жадно курил. Сплющил о пепельницу окурок.

— Допустим. В чем моя ошибка?

— Об ошибках пока не будем. Надо искать, искать...

— А что с Маркиным? Вы же твердо сказали свое нет!

Волков с лукавинкой взглянул на рассерженного коллегу.

— Хорошо. Прекратим пока о Маркине. Хотелось бы, Александр Васильевич, чтобы ты сейчас прочитал мне запись последнего разговора с Яковлевым с его интонацией.

Мельников взял протянутый листок. Словно из небытия зазвучал голос покойного. Торопливая взволнованность, сумбурный набор слов:

— Товарищ капитан! Вас беспокоит рядовой Яковлев. Помните, наверное, такого? Понимаете... Понимаете... Меня...

Копируя покойного, Мельников продолжал:

— Один такой плотный, широкомордый. А второго знаю. Я его в Доме офицеров... Минуточку. Это Марк... А-а!..

Волков внезапно соскочил с кресла.

— Александр Васильевич, прочитай последние слова еще раз.

Мельников прочитал. Волков ходил по кабинету. Откуда родилось слово «минуточку»? К кому было обращено? Зачем...

— Александр Васильевич, ты уверен, что прочитал с той интонацией, с какой докладывал Яковлев?

— Думаю, что да!

— Зачем понадобилась Яковлеву эта «минуточка»?

Мельников растерялся. Смысл слова возник тут же.

— Постойте, товарищ подполковник! Ведь «минуточку» Яковлев произнес перед тем, как назвать «Марк...». Конечно! Другого и быть не может. Он просто-напросто забыл фамилию и, припоминая ее, вставил это, так сказать, паразитическое слово.

— Хорошо. Доля логики здесь есть, — после короткого раздумья согласился Волков. Но Мельников оскорбился:

— Вы вообще считаете, Степан Герасимович, что во всех моих делах — только доля истины или напрасная трата времени.

Волков понял, что терзает Мельникова. Улыбнулся:

— Говоришь так, Александр Васильевич, потому, что не докопался, откуда я сделал вывод о невиновности Маркина. Угадал?

— Да, не докопался, — подтвердил Мельников. — Даже обижаюсь, что, веря в его невиновность, вы заставляете меня тратить золотое время на поиски свидетелей.

— К сожалению, это нужно, — нахмурился Волков. — Ведь полную гарантию о непричастности Маркина к убийству дать не могу. Вывод сделан лишь на основании твоих данных.

Мельников был в замешательстве. Когда он сообщил такие данные? Волков опять повторяет об этом, а он не может вспомнить.

Степан Герасимович тем временем прошел к столу.

— Ну, что ж, коллега! Попытаюсь объяснить. Давай сделаем экскурс в прошлое. Ответь: с кем Яковлев пил перед смертью?

— Ну, с широкомордым, как он его назвал, и недоговоренным «Марком». Подозреваю, что с Маркиным.

— Правильно. Об этом ты заявил на аэродроме. Я ответил: раз это так, значит Яковлева убил не Маркин и даже не широколицый.

— Но на основании чего? Откуда такая смелость?

— А посуди сам. Скажи: сколько метров от двери до стола с телефоном, возле которого был убит солдат?

— Три с половиной.

— Правильно. Теперь представь. Мы с тобою днем выпиваем. Уговариваю тебя стать предателем. Ты убегаешь. Пусть сделал вид, что согласился. Вечером, считая, что находишься в одиночестве, сообщаешь по телефону в особый отдел о врагах. Хочешь назвать фамилию, а он тут как тут. Проходит три с половиной метра, пусть пробегает, и наносит тебе внезапный смертоносный удар. Да если бы в комнату вошел тот, о ком он доносил, солдат бросил бы трубку и. произошел между ними смертный бой. Вывод: Яковлева убил человек, кому он мог довериться и допустить близко.