Белесый зыбкий туман нехотя отполз в низины, открыл взору наполовину заглубленные в землю бревенчатые избы за околицей, а вместо частокола виднелась обозначенная изгородь из слег прикрепленных к полутораметровым кольям. Из полусонной деревни раздавался беспечно заливистый ор петухов, мычание коров, призывающих хозяек к утренней дойке. Где-то неподалеку поскрипывал колодезный журавль. От жилья потянуло духовитым дымком и теплым запахом парного молока и свежевыпеченного хлеба.

…Жителей не щадили. Никому не нужны лишние глаза и уши, свидетелей не оставляют. Расположились с комфортом. Скотину порезали, жрали от пуза. Как ни подгонял, а после обеда не стронулись с места. Не успели.

Два десятка чужих воев, набирая скорость, поскакали по деревне, заставив ватажков десятков торопливо поднимать в седла своих бойцов, ища спасения в бегстве. Громкий голос начальствующего лица ростовского отряда, оповестил приказом:

—  Сотня в клин! Полусотники за мной, остальным бить татей стрелами. Все, ма-арш!

Будто тяжелый молот, в размахе набирающий силу удара, клин ростовчан в молчании набирал скорость по дороге, готовый втянуться в селище и ударить по ворогу. Видать не всех деревенских изничтожили, кто-то добрался до засечного воинства князя Ростовского.

Отряд втянулся в деревню и ударил в ощетинившихся копьями разбойников. По мере продвижения по проулку, он распадался. Во дворы, стоящие справа — слева вдоль улицы по трое, пятеро, въезжали русы, тут же спрыгивая с лошадей с мечами и саблями наголо, со щитами в руках наседали на неуспевших скрыться неудачников с большой дороги. В самих дворах где ранее орудовали пришлые, то тут, то там попадались лежащие на земле смерды, старики и дети. Раскинув руки, они приняли смерть в том месте где их нагнал тать, их кровь уже успела впитаться в песчаную почву.

Понимая, что пощады им не ждать, ватажники сопротивлялись иступленно. По селищу пошли пожары. Горевшие избы заволокло едким дымом и огнем. Вот под прикрытием дымовой завесы, кое-кому и удалось улизнуть.

Прозор с двумя десятками самых верных людей, уведенный Колганом в сторону болот, не видел как ростовские витязи выталкивая из избы связанных татей, уже неспешно сгоняли полон к центру селища. Не видел он и того, что посланные по следу дозоры, дойдя до кромки болота, остановились. Следы уходили в топь, так что все в порядке. Куда ворогам деться? Сами утопнут, скоро ночь ляжет на землю.

— Мы на острове, а ходу дальше нет.

Колган почесал лысую голову, исподлобья глядя на атамана лишенного фарта. Зря он так посмотрел. Прозор такого взгляда простить не мог. Свет полной луны, словно призрачным днем отбеливал два десятка фигур сгрудившихся подле старшего. Мысли однорукого прервало старческое покашливание.

У самой кромки земли, утопая по колено в болотной жиже, стоял растрепанный старик одетый в порты и полотняную рубаху подпоясанную веревкой.

— О чем пригорюнился, калика?

От скрипа голоса пришельца, толпа отшатнулась к противоположной стороне островка, оставив атамана разбираться с ситуацией. Прозор был крещен, но он же был он и славянином. Узрев старика, как и остальные понял к кому в гости их угораздило заглянуть. Конечно не самая лучшая смерть, но свое он отбоялся давно, терять нечего. Те ли повесят, или вот этот утопит. Не понятно, чего только медлит? Или скучно нежити на болоте живется?

— Да вот думаю, старче, что тебе предложить, чтоб из болота нас вывел, да короткую дорогу до места подсказал.

— Хе-хе! А чего ж тут думать? Небось уже догадался и сам? Ежели нет, то надоумлю.

— Говори.

— Вон у тебя душ сколько, а у меня их почитай и нету. Ты мне одного отдай. Я тебя и выведу и дорогу укажу.

— Меня выведешь. А других? Мне одному с делом не справиться.

— Ну и жадён ты атаман! Ладноть. Уговор.

Покорность обстоятельствам лишает человека воли, он не в состоянии ополчиться против них и не быть ему никогда атаманом, не вертеть людьми по своему разумению, уподобиться смерду и пахать землю. Есть еще коварство загнанного зверя, которое предательски подсказывает оказавшемуся в тупике человеку позорный и жалкий выход, покориться судьбе, авось за него кто-что придумает, упростит задачу и человек не думает о

том, что выход, который он нашел для себя, толкает его в бездну. После первой уступки врагу, человек порой приходит в исступленное отчаяние, утрачивает силу сопротивления и, ступив в гниль трясины, все глубже и глубже опускается на дно. С Прозором так и было, но было это давно. Когда? Уже и не упомнить.

— Уговор. — Оглянувшись, позвал. — Колган!

— Чего, батька?

— Подь сюда!

Человек, на кого был расчет, на то, что умело выполнит поручение, не подведет, не заставит потеть и волноваться, сотворил промах в порученном ему деле. Полагаться на него и дальше, себе дороже. Один раз простишь, во второй раз может случиться, своей головы лишишься. Такой человек опасен. Ну и тот мимолетный взгляд, который не забудешь, решил все. Проводник подошел к атаману, кося глазами на мирно стоящего в расслабленной позе старика. Даже опомниться не успел, как Прозор единственной рукой втолкнул его в объятия дедка.

— Гэр-р-р! Г-э-э!

Прозор отскочил. Спаси господи! Нет, не дедка! Огромных размеров то ли червь, то ли змей, обхватил, толстыми кольцами обвил тело несчастного. Разорвал словно старую тряпку и утащил в бездну. Трясина колыхнулась и раскрывшееся окно затянулось ряской. Время шло, ничего не происходило. Облако сдернулось в сторону и открывшаяся луна осветила фигуру деда, широко скалившегося зубастым ртом из растрепанной бороды. Скрипучий голос промолвил:

— Уговор дороже денег. Пойдем атаман, провожать буду.

Хорошее нынче выдалось лето, земля давно подсохла, а весенние паводки на реках сошли к привычному уровню воды, и без проливных дождей не поднимались. Днем гридням в доспехе воинском жарко, ночью прохлада заставляет лишь под утро слегка кутаться в мех, не придвигаться поближе к костру. Оно конечно и в походе на землю лапник подсунуть нужно и укрыться, иначе обвеет ветерком, а земля тепло с тела потянет. Пообвыкся Лиходеев, своим средь всех стал. Воины поднесут молодому, весь день бегавшему на посылках у взбалмошной княжны, кусок слегка прожаренной убоины. Няньки добрым словом приветят, опять же боярышни взглядом окинут, словом зацепят, а бояре так и вовсе не замечают, кажется считают пустым местом, а он тому и рад. Тенью прошмыгнет у отдельного костра, там ухо навострит, здесь прислушается к тихому разговору.

— Не хочу, сыт я, дядько Ставр, — мотнул головой, отказавшись от краюхи хлеба с копченым мясом на ней.

— Охо-хо, — осуждающе произнес десятник, воин преклонного возраста. — Зовсим сынку оголодаешь в дороге. Воину первое дело поесть от пуза потребно, чтоб сила в теле была. А, ты? Приедем додому, что боярин скажет?

— Все добре будет.

Лиходеев запахнул на себя волчью шкуру мехом наружу, с изнанки подшитую пестрой материей, опять отвлекаясь, глянул в ночную темноту. Средина июля, уже ночи не такие и темные, просто сосны при дороге отбрасывали тень на всю поляну, на которой расположился стан свадебного поезда. Снова думы полезли в голову, никуда от них не убежать. В какое время живет?

Бросил поленце в костер, с интересом наблюдая, как один из языков огня неторопливо и последовательно протаптывает себе дорожку по коре на стволике дровины. Пламя резче полыхнуло, окутало огнем все поленце, в один миг, догнав прожорливого собрата, с аппетитом потрескивая, выпустило в ночную мглу сноп искорок. Рядом у костров разместились воины охранной полусотни. У самого края под лесом, ощущалась плотная масса лошадей, пофыркивающих, издающих сотни разных негромких звуков.