— Но они не были единственными. В мире так много гнилых людей. И так много тех, кто пострадал и страдает от них. Так не должно быть! — в её голосе чувствовалось осуждение ко всему человечеству. Взгляд её глаз я избегал, снова и снова копаясь в себе.

— Теперь ты знаешь всё. Теперь я чист перед тобой и тебе будет легче ненавидеть меня. Тебе будет легче уйти.

— Нет. Не всё, — она шмыгнула носом, вытирая его ладонью. Я же удивлённо повернулся к ней, пытаясь чуть отодвинуться. — Ты мне так и не сказал, что с Максом. Я пыталась позвонить ему. Не смотри так на меня. Я звонила, но его телефон выключен.

— Ты хочешь спросить, не убил ли я и его тоже? Нет, Бэмби. Твой дружок отправился в одну из колоний строгого режима. Признаюсь, что руки чесались и если бы не Степан… Так даже лучше. Смерть для него — слишком слабое наказание.

Если поставить человека перед фактом, то он почти всегда будет брыкаться и делать наоборот. Даже если он хочет поддаться и сделать так, как ты говоришь. Он будет своевольно кричать, что не хочет навязанного тобой. Что он сам решает, как ему нужно поступить. Он взрослый человек и сам принимает решения в своей жизни.

Если же дать право выбора, то можно быть уверенным, что он примет верный для тебя вариант. Даже если это мнимое право выбора. Даже если выбора-то и нет.

Но Мишель об этом знать не обязательно. Пусть лежит себе и морщит лобик, обдумывая мои слова. Она примет верное для нас обоих решение. Пусть вообще скажет спасибо, что я наступил на горло своим принципам и своей животной натуре и дал ей этот «выбор».

Я всегда получаю то, что хочу. А хочу я её. До зубного скрежета, до бессонных ночей и искр из глаз. И, как бы меня ни беспокоило её душевное состояние, я получу её. Безвозвратно. Полностью. До гробовой доски, как говорят. Это было предрешено ещё в ту ночь, когда она посмела бросить мне вызов.

Романтик из меня никудышный. Никаких розовых пони, какающих пирожными, в нашей истории не будет. И она это прекрасно знает. Поэтому лежит смотрит на меня снизу вверх, тяжело дыша с серьёзным выражением лица. Наверное, тараканы в её красивой головке проводят анонимное голосование.

Я чувствовал себя голым. Опустошённым. Мне было сложно признаться в своих грехах. Жалость — последнее, что я хотел бы видеть в её глазах. Пусть лучше страх, ненависть или равнодушие. Но жалость делает нас слабыми.

Что бы было, если бы я пожалел того мудака в переулке? У него же наверняка есть мама, сестра. Может жена и дочь. У него, наверняка, есть люди, которые ждут его. Волнуются, потому что он не появился к семейному ужину. Они не знают, что их дорогой человек лежит на холодном асфальте с проломанным черепом.

Если бы я его пожалел, то другой девушке повезло бы меньше, чем моей Бэмби. Возможно, завтра ночью другая девушка лежала бы в луже крови с истерзанным телом, а он бы попивал кофе в кругу семьи или друзей.

Я был бы лицемером, если бы сказал, что меня это всё волнует. Мне честно было абсолютно похер на других девушек, на семью этого урода. Мишель. Она единственная, что стало мне дорого в этом прогнившем мире. За такой короткий промежуток времени, она, как злокачественная неоперабельная опухоль разрослась в моём теле, меняя меня. Я, как тот маленький щенок, ищущий хоть каплю ласки от своей хозяйки. Я, конечно, стараюсь держаться и совсем не залезть ей под каблук. Хотя и не особо получается. Внешне я всё тот же холодный и чёрствый. На самом же деле до чёртиков напуган этими переменами в моей жизни. В моём характере и моих чувствах.

— Теперь я точно чист перед тобой. Теперь тебе легче ненавидеть меня и уйти, — я замер, вглядываясь в меняющееся выражение лица моей куколки. Я понимал, что если она решит уйти, то придётся действовать жёстко. Видит Бог, этого не хочу, но если она не оставит мне шанса…

— Я НЕ ненавижу тебя, Роберт.

— А должна бы, Я — убийца, — хотелось дать себе по голове за то, что сам копаю себе яму. Но я должен быть уверен, что она понимает всю серьёзность принимаемого решения.

— Поверь мне. Есть люди, которые гораздо больше тебя заслуживают наказания. Но они живут обычной жизнью среди нас и не считают, что делают что-то не правильное. Ты не в их числе.

— Зло во благо? Думаешь, я был в состоянии аффекта? Да я понёс наказание за свой поступок. Но нисколько не жалею о нём.

— Я ничего не думаю. И не в праве судить тебя, даже, если бы хотела. Не скажу, что поступила бы так же… Не хватило бы духу. Но это не делает тебя чудовищем. Думаю, ты сам себя наказываешь за это, хоть и понимаешь, что не было иного пути. Ты открылся мне со всеми своими пороками и скелетами в шкафу. Доверился. Это много значит для меня.

— Это жестокий мир, Мишель. Ты или охотник или жертва. Этот мир не для таких, как ты. Ты слишком невинна для него. Тебя втаптывали в грязь, вытирали ноги, унижали, а ты до сих пор веришь в добро. Нельзя так…

— Я лишь хочу видеть тот самый свет в конце тоннеля. Хочу верить, что есть что-то хорошее в этом мире. Для чего иначе жить? — она с такой надеждой вглядывалась в мои глаза, ища поддержку. Подтверждение своим словам.

— Единственное, что хорошего есть в мире… в моём мире — это ты.

Хлюпик. Чёртов подкаблучник. Того демона внутри меня, что потерял надо мной контроль, выворачивало от этих розовых соплей. А предательское тело покалывало от жажды. Жажды прямо сейчас взять её. Подмять под себя и вертеть на своём пульсирующем, спрятанном под одеялом, члене. Мы лежали так близко, но я боялся прикоснуться к ней. Боялся спугнуть. После всего произошедшего ночью… я понимал, что нужно дать ей время. Меньше всего хотелось, чтобы она вздрагивала от моих прикосновений. Это вообще не здорово, когда предмет твоей одержимости сжимается в клубок нервов и льёт слёзы. Пока для меня достаточно просто в тишине смотреть на неё и видеть, что она просто рядом. Здесь. В нашей постели. Никуда не сбежала и не собирается, судя по всему. Умная девочка.

Тёплая ладонь легко накрыла мою щёку. Невесомо провела по щетине, большим пальцем очертив линию губ. Я прикрыл глаза от наслаждения. Не думал, что на моём лице кожа такая чувствительная. Не думал, что одно движение её пальчиков может послать разряд по всему телу. Ни один секс не сравнится с этим. Это нечто большее. Как будто она прикоснулась к моей оголённой душе, согревая её теплом и надеждой.

Я опёрся локтем в матрас, нависая над ней. В её взгляде что-то изменилось. Она была не той запуганной и несчастной Мишель, которую я увидел на той вечеринке. Она была другая. Новая, но ещё более притягательная. Наклонившись ещё ближе, коснулся пересохшими губами её подбородка. Хотелось большего. Но сдерживался из последних сил.

Она не сказала — «ДА». Не сказала, что останется, что принимает меня таким, каков я есть. Но и не оттолкнула. Не убежала. Я абсолютно не понимал логики этой девушки. Не понимал, что же её привлекло во мне. Может быть, оленёнку хотелось чувствовать себя защищённой? Или же наоборот. Хотелось чувствовать адреналин порока и страсти, которые я с избытком мог ей дать.

Я отстранился. Сейчас не время предаваться им. Главное — эмоциональная близость. Нужно было закрепить свои силки, в которых запуталась моя малышка. Хотя похоже, что я сам попал в искусно расставленную ею ловушку.

Ладонь Мишель, лежащая на моей щеке, скользнула выше, накрывая мой затылок. Она легонько надавила на него, возвращая меня в прежнее положение. Теперь её губы коснулись моего подбородка. Уголка моих губ. Словно лёгкое дуновение горячего ветра оставила ожог на колючей коже и остановилась на приоткрытых губах. Второй рукой искусительница обняла меня за плечи, придвигая ещё ближе. Сладким язычком скользнула по истосковавшимся по ней губам, увлажняя их. Это, как сладкая пытка. Хотелось сдаться и ворваться в неё тайфуном. Но я ждал.

Не ощущая от меня отклика, Мишель взяла инициативу в свои руки углубляя поцелуй. Она целовала меня так, как хотела. Медленно, волнующе. Она не отпускала меня ни на сантиметр, как будто боялась, что смогу уйти. Наивная. Да я сам себя еле сдерживал, чтобы не послать всё к чёрту и не закрыться с ней на неделю или даже на месяц в квартире. Выпускать её из постели только, чтобы покушать. Ужасно заманчивый план.