успели раньше. Банд других не знал он.

Или соврал. В раздумьях я по залу

подземному отправился. Свеча

в подобранной горняцкой старой лампе,

горя в руке поднятой, помогала

увидеть своды шахтные. Журча

в тиши, ручей за каменною рампой

размыть старался рыжий монолит,

как утверждали книги, сильвинит.

Лет сто тому здесь вырубали соль

другого цвета: белую – для пищи.

Приправу к овощам, консервам, дичи.

Но за два века поиссякли столь

бесценные запасники природы.

Хотели глубже рыть. «Блажен, кто ищет», —

напутствовал отважных сам король.

Пропали. Спустя годы мимоходом

весть докатилась, что взорвался там

рудничный газ, как будто бы, – метан.

Один несчастный сразу не погиб,

смог выбраться наружу и записку

черкнул перед кончиной…

…Где-то близко

сквозь мрак за кругом света булькнул всхлип.

Похоже, человечий. Женский даже.

И шёпот – «Помоги…» Пригнувшись низко

на звук мольбы, я глянул под изгиб

пласта, что вспыхнул пламенем оранжа

в мерцаньи лампы: тьме наперекор

блеснул слезой оттуда чей-то взор.

Кто и за что? – нелепо было лезть

к едва спасённой узнице с докукой.

Распутав незнакомке ноги-руки,

нести предложил бедную. Но честь

она такую жестом открестила —

пошла сама. На вид – с трудом и мукой.

А оказалась скорою на месть:

узрев кастрата, мою шпагу с силой

вонзила в лоб мерзавцу. Экс-главарь,

кривя ухмылкой рот, издох. Как тварь.

Вонзила шпагу! И причём мою!

Я и не понял, что обезоружен

ободранной, чумазой и к тому же

измученной девчонкой, на краю

погибели вот только лишь висевшей,

минутой прежде бредшей неуклюже

и спотыкаясь. Право, прыть сию

и ловкость демонстрировать успешно

могла бы, выступая в шапито —

под дробь литавр и публики восторг.

И всё-таки: «Убила-то к чему?» —

поймал ответный взгляд, и стало зябко.

«На той неделе заколол, гад, бабку,

проклятием грозившую ему.

Попить бы, дяди, и поесть немножко, —

произнесла она, садясь на лапник,

лежавший у огня, – в мою тюрьму

уж пару дней ни капли и ни крошки

не приносили. Думала – финал.

И тут спасибо – рыцарь разыскал».

Сжевав в охотку несколько галет,

для мягкости размоченных в настое

походных трав, девица суть историй

своих пыталась описать, но – нет:

спасённую внезапно сном сморило.

Решил уж не будить, да и настроя

особенного не было. На свет

из штольни вышел. Общая могила

разбойников чернела на снегу —

их закопали голыми в логу.

День разгорался. Привели коней.

Водой с золою узница бандитов

отмыла кое-как чело, ланиты

и даже локоны – не до корней.

А гребня не имелось, пряди вольно

висели нерасчёсанными. «Квиты! —

так обратилась девушка ко мне. —

Смотрю, лицо твоё знакомо больно.

Теперь же вижу, экого орла

в обитель в ноябре приволокла».

«И это… Вы?!» – я растерялся так,

что хохотом объяло пол-отряда.

Потом, уняв смущенье и досаду,

готовиться к отправке подал знак.

Приблизившись к спасительнице юной

и цепенея будто, буркнул: «Ладно.

Расскажете попозже, что да как.

Себе возьмёте белую мою Вы —

она спокойней. Сам на том гнедом

поеду рядом. Далеко Ваш дом?»

«Не близко – возле моря. Среди дюн

упрятана за соснами избушка,

где жили мы с покойницей-старушкой,

пока округой правивший тиун

не объявил семейкой колдовскою.

Тогда бежали, бережа друг дружку

и бесприютно маясь много лун.

Бродяжили. Попались тем изгоям,

что мёртвыми валяются теперь,

как и их главный – настоящий зверь».

В пути мы говорили. Обо всём.

Сюжеты, темы, смыслы вереницей

менялись. Жизнь обоих, как страницы,

листали. И я чувствовал, несёт

нас вместе словно в чудо запределья,

которое обычно в детстве снится.

Где, взвившись выше крепостей и сёл,

стремительно скользишь вперёд без цели,

а пробуждаясь, веришь, что полёт

и наяву вот-вот произойдёт.

Горя смятеньем, смог сказать ей «ты».

Впервые. Наконец-то. Эта робость

тебя смешила. Но во мне боролось

с рассудком осознанье красоты,

ворвавшейся в судьбу. Прикосновенья

случайные рождали в сердце проблеск,

да больше – пламя сущее мечты,

влекущей в завтра из вчерашней тени.

Так в жаре долгожданного костра

сталь плавится, когда уже пора.

А перед замком приключился спор

со всадницей, не очень и хотевшей

быть в роли содержанки нищей, теша

чужое любопытство. Твой укор

казался справедливым. Но куда же

зимой без крыши и тепла? До вешних

лучей ещё далече. В общем, вздор

и блажь, не обсуждаемые даже.

До лета дюны ведь не убегут.

Ура! – уговорил остаться тут.

С условием благим – чтоб не мешал:

не лез с визитами, не звал к застолью,

гостям не демонстрировал, а коли

гарантий не сдержу – прощай, душа.

Просила также у библиотеки

каморку уделить – хотела вволю

предаться чтенью, тексты вороша.

Я дал согласье. День-другой истёк, и

раскаялся, терпенье потеряв.

Приговорён к разлуке – это зря.

Неделя, месяц минули. Покой

себе не находя, блуждал по дому,

надеялся, что вдруг мелькнёт знакомый

твой силуэт, и ты махнёшь рукой,

и разрешишь, позволишь просто возле

стоять, шагать, молчать, дышать укромно

хоть близостью натуры ведовской.

Чуть счастья, малость, крохотная доза.

Но карий взгляд под чёлкой вороной

манил лукаво в памяти одной.

Будь проклят бес, придумавший весну,

что низвергает в муки и бесстрашных.

Меж нами слово, обещанье – страж, но

войти, обнять, как друга, как жену,

иль каменеть подле порога вечно.

В отчаянии двери распахнул:

прогонишь или выставишь – неважно.

Ты улыбнулась. Я ступил навстречу.

И растворился в любящих глазах…

всё ту же пропасть времени назад.

_{18.01.1996 – 19.06.2020}

На раскалённых крышах балков,

буксируемых тракторами по снегу,

знойно-весенний стриптиз мужиков

в мартовской неге.

Жадно впитывают загар с небес

тела, выбеленные зимой изрядно.

А мимо бежит целина и лес.

Перебазировка отряда.

Полозья скрипят, дизеля ревут.

Но рушит весь кайф начальства каприз.

Новое место лагеря – тут!

Граждане отдыхающие, извольте вниз…

^7.03.21

Слегка касаясь век дыханьем,

сплету из лести путь к устам.

Скользну в них мыслью и стихами

и строчками осяду там.

Тихонько, будто только прихоть,

возможно, ложь, но ведь не всё ж,

созвучиями рифмы вспыхнут.

И ты их вслух произнесёшь.

Катая камушки согласных

на языке, и под, за ним,

аллитератора напастью

и горем окрестишь своим.

Но не фатальны, исправимы

эпитетов и мёд, и яд.

Вдруг охренеют херувимы

и луки в лиры превратят.

^12.03.21

Масленица. Март-стервец

собирался, видно, наспех.

Целина совсем без наста:

ступишь с тропки – и копец.

Ухнешь сдуру вдруг по грудь

в кашу топкого замеса.

И прощай, мой друг Инесса: