Но в Москве патриотическая истерия полыхнула с новой силой: какая может быть перестройка в «азиатской орде»? Нет, не устраивали славянофилов ни бескровное разрешение конфликта, ни тем более турецкая конституция. Не прощали туркам унижение Сербии. Сопротивление «партии мира» было сломлено. 12 апреля 1877 года Россия объявила войну Турции. Исход ее был предрешен. Даже при крайнем напряжении сил турки могли выставить в поле 500 тысяч штыков, половину из них необученных. Им противостояла полуторамиллионная регулярная армия. При всем том затянулась война почти на год. Маленькой победоносной войны не получилось, хотя патриотическая истерия вышла и впрямь большая и, как видим, победоносная.

Потери были гигантские, главным образом из-за трех бездарных лобовых штурмов Плевны (в конце концов, взял ее правильной осадой герой Севастополя Эдуард Тотлебен). Спасла судьбу кампании героическая защита Шипки. Но победоносная армия спускалась с Балкан в состоянии отчаянном. Как записывал офицер главного штаба, «наше победное шествие совершается теперь войсками в рубищах, без сапог, почти без патронов, зарядов и артиллерии».

Художник В.В. Верещагин.1893

Увы, мирный договор, подписанный 19 февраля «На Шипке все спокойно». 1878 года в пригороде Стамбула Сан-Стефано, оказался еще более бездарным, чем планирование войны. Он предусматривал воссоздание средневековой Великой Болгарии величиной с половину Балкан — от Эгейского моря и до самой Албании на Адриатическом. И вдобавок «временно оккупированной» русскими войсками. Но ведь это как раз и было «сплошное славянское государство», категорически запрещенное секретным соглашением с Австрией. В ответ Австрия объявила мобилизацию, грозя отрезать русскую армию от ее баз в Валахии. И что уж вовсе выглядело предательским ударом в спину России — к австрийскому протесту присоединилась Сербия, ради которой война вроде бы и затевалась.

Конечно, и сербов можно было понять. Братство братством, но надеялись они, что закончится война воссозданием Великой Сербии, а не усилением их старой соперницы Болгарии. Они тоже рассматривали Сан-Стефанский договор как предательство. Со стороны России. Этим, видимо, и объясняется, что уже в 1881 году Сербия заключила военный союз с Австрией и целых пятнадцать лет была союзницей «Иуды». Этим объясняется и отречение Сербии от России в 1905 году после Русско-японской войны, и ее нападение на Болгарию в 1913-м в союзе со злейшим своим врагом — Турцией. Страшно подумать, что приключилось бы с Аксаковым, доживи он до этой серии сербских предательств и межславянской резни.

И тут-то показал зубы Бисмарк. На Берлинском конгрессе в июне 1878 года, замечает французский историк, «Горчаков и Шувалов к великому своему изумлению не нашли у Бисмарка того расположения к России, на которое они рассчитывали, ни малейшей поддержки ни в чем». Теперь славянские страсти, которые Бисмарк в компании с туповатым наследником русского престола старательно разжигал, были ему ни к чему. Он своей цели добился. Он стал европейским миротворцем; Австрия, проглотившая наживку, кусок славянских Балкан, была отныне у него в кармане, а Россия — дальше, чем когда-либо от Константинополя (на ее пути встанет смертельно обиженная на Россию за отнятую у нее Бессарабию Румыния).

Берлинский конгресс разделил Болгарию, задуманную как инструмент русского влияния на Балканах, на три части, одной строкой лишив Россию всех плодов победы. Австрия получила Боснию и Герцеговину, Англия — Кипр. Без единого выстрела. А Россия? Она с чем была, с тем и осталась. Это после войны, едва не приведшей ее к государственному банкротству, после десятков тысяч солдат, полегших под Плевной, после всех надежд и упований, связанных с Всеславянским союзом и — что уж тут скрывать? — с русской армией в столь соблазнительной близости от вожделенного Константинополя, после всего этого остаться ни с чем?

«Это была самая горькая страница в моей биографии», — сказал после конгресса царю старый Горчаков. «И в моей тоже», — ответил царь. Аксаков разразился громовой статьей «Ты ли это, Русь?», проклиная, конечно, «дряхлый мир», отнявший у России «победный венец, преподнеся ей взамен шутовской колпак с погремушками, а она послушно, чуть не с выражением чувствительной признательности склонила под него многострадальную голову». Вселенский траур, одним словом.

Погодите минутку, однако. По какой причине траур? Разве не для освобождения православных звали славянофилы Россию на бой с «азиатской ордой»? И разве цель не была достигнута? Разве не обрели после конгресса независимость Сербия, Черногория и Румыния, Болгария — автономию? Это — «колпак с погремушками»? Откуда же плач на реках Вавилонских? Не дали России отхватить свою «законную добычу» на Балканах? Австрии дали, а России не дали? Так не клялась ведь Австрия, что ничего, кроме «христианской правды», ей для себя не нужно, а Россия клялась. Но, судя по трауру, мало ей почему-то показалось одной «христианской правды». Почему, как вы думаете?

Вскоре после балканского фиаско спрашивал Владимир Сергеевич Соловьев: «Стоило ли страдать и бороться тысячу лет России, становиться христианской с Владимиром Святым и европейской с Петром Великим для того лишь, чтобы в последнем счете стать орудием великой идеи сербской или великой идеи болгарской?». К сожалению, Россия его не услышала. И три десятилетия спустя в точности повторила все ошибки, совершенные в 1870-х: опять ввязалась в войну ради «единоверной и единокровной» Сербии (так, во всяком случае, было написано в царском манифесте). С той разве разницей, что на этот раз кукловодом был уже не Бисмарк, а Пуанкаре (по прозвищу «Пуанкаре-война»). И с той, конечно, разницей, что исход на этот раз был смертельным.

В одной из предыдущих глав я ссылался на академика С. Ю. Глазьева, советника президента по делам евразийской интеграции и идеолога Изборского клуба. Он и его подопечные в клубе твердо убеждены, что даже сегодняшняя Россия с нулевым ростом ВВП все еще в силах — при условии «мобилизации всех ресурсов и огромного напряжения всех сил» — вырваться в лидеры мирового развития и вернуть себе сверхдержавный статус. Это важно как иллюстрация самообмана, в который, как правило, впадают бывшие сверхдержавы, давно уже разжалованные в рядовые, в ситуации фантомного наполеоновского комплекса. Я привожу этот пример потому, что читатель, чего доброго, может мне и не поверить, когда я скажу, что третье поколение славянофилов было точно так же уверено на закате Российской империи, что, сокрушив Германию, именно Россия вырвется в лидеры мирового развития и займет ее место на сверхдержавном Олимпе.

Уверенность эта тогда, как и теперь, проистекала из особенностей режима контрреформ (1881–1905), породившего «третьих» (назовем так для краткости третье славянофильское поколение, о котором речь). Начнем с этих особенностей.

Это, собственно, название статьи Петра Струве («Освобождение», 1903), которую мы уже упоминали. Струве суммировал итоги того, к чему привел Россию режим контрреформ, кратко: «ВСЕМОГУЩЕСТВО ТАЙНОЙ ПОЛИЦИИ». Говоря современным языком, режим спецслужб. Можем ли мы доверять оппозиционеру из заграничного эмигрантского журнала? Можем, хотя бы потому, что с диагнозом этим согласны были даже слуги режима. Например, бывший начальник Департамента полиции А. А. Лопухин тоже писал впоследствии, что «все население России оказалось зависимым от личных мнений чиновников политической полиции». Это, впрочем, было очевидно даже для иностранных наблюдателей русской жизни. Джордж Кеннан, родственник знаменитого дипломата, описал это эффектнее Лопухина. Ему тогдашние российские спецслужбы представлялись «вездесущим регулятором всего поведения человека, своего рода некомпетентной подменой божественного Провидения».