Но не посмел царь-реформатор пойти против своего двора в 1856 году. Решился лишь четверть века спустя, когда насмерть рассорился со всей камарильей из-за своих любовных дел. Обманул, короче говоря, в 1850-е ожидания. Результат был предсказуемым. Во всем оказался прав Унковский. Освобожденное от помещиков крестьянство осталось в рабстве у общин (от которого полвека спустя безуспешно попытался освободить его Столыпин). И независимый суд оказался несовместим с самодержавным порядком. В особенности после того как обманутая молодежь, как и предвидел Унковский, и впрямь радикализировалась. И началась стрельба.

Поистине печальными оказались последствия этого обмана. Рванувшись на волне огромных общественных ожиданий в Европу, остановилась Россия на полдороге. Не вписывалась она в Европу со своим архаическим «сакральным самодержавием» и общинным рабством. Но и обратно к николаевскому патернализму не вернулась, несмотря на все старания Александра III. Словно повисла в воздухе. И даже когда после революции пятого года подписал Николай II то, что следовало подписать полустолетием раньше его деду, и тогда оказалось оно, по словам Макса Вебера, «псевдоконституционным думским самодержавием».

В.И.Засулич

В. Н. Фигнер

Но это уже о другой эпохе. Нам важно здесь лишь то, что даже режим спецслужб при Александре III не смог убить в русской интеллигенции уверенность в европейском будущем России, обретенную во времена Великой реформы. Наконец-то обрела она веру. Великой литературой, Болдинской осенью русской культуры ответила на это благодарная русская интеллигенция. Отныне — и до конца постниколаевской эры — была в ее глазах Россия лишь «запоздалой Европой». Вот-вот, за ближайшим поворотом чудилась ей новая Великая реформа. Увы, нужно ли говорить, что опять ошибалась бедная русская интеллигенция? Что даже Февральская революция 1917-го, сокрушившая «сакральное самодержавие», привела страну не в Европу, но лишь в еще одну Московию. Не нужна оказалась победившему «мужицкому царству» Европа.

Затянулось эссе. Не думаю, что имеет смысл продолжать наш исторический обзор. Тезис о цивилизационной неустойчивости России, похоже, доказан. Мы видели, как в самых непохожих друг на друга исторических обстоятельствах теряла она — и вновь обретала — европейскую идентичность. Тем более не имеет это смысла, что весь дальнейший ход русской истории лишь повторял то, что мы уже знаем. Ну, еще раз потеряла Россия в советские времена европейскую идентичность. И еще раз вернула ее при Ельцине (вместе с неизбежным постсоветским хаосом) и опять потеряла при Путине. Ну, какая это, в самом деле, новость для тех, кто, как мы с читателем, наблюдали такие потери и обретения на протяжении десятков поколений? Разве не достаточно этого, чтобы заключить: вездесущий сегодня упадок духа русских европейцев никак не отличается от точно такого же настроения московитских или николаевских времен? И чтобы понять, что европейский «геном» русской культуры — неистребим?

Это, однако, слабое утешение, если вспомнить, что цивилизационная неустойчивость России предполагает постоянное присутствие патерналистского двойника европейского «генома». И пока мы не установим, откуда он, двойник этот, взялся, все тот же роковой маятник будет по-прежнему раскачивать Россию. Это, конечно, совсем другая тема. И она требует отдельного разговора. Здесь скажу лишь, что есть два кандидата на должность двойника. Первый, конечно, Орда. Эта версия вовсю эксплуатируется русскими националистами, опирающимися на изыскания Льва Гумилева, согласно которым никакого завоевания Руси и монгольского ига не было, а было ее «добровольное объединение с Ордой против западной агрессии». Русь таким образом, говорят они, была сначала частью «славяно-монгольской» Орды, а затем, когда Орда развалилась, попросту ее заменила. Иначе говоря, Россия изначально евразийская империя. И любые попытки превратить ее в нормальное европейское государство лишь искалечили бы ее «культурный код». Это объясняет, например, декларацию Михаила Леонтьева: «Русский народ в тот момент, когда он превратится в нацию, прекратит свое существование как народа и Россия прекратит свое существование как государство».

Второе объяснение двойника предложено в первом томе моей трилогии. Исходит оно из фундаментальной дихотомии политической традиции русского средневековья. Согласно этой гипотезе, опирающейся на исследования Ключевского, в древней Руси существовали два совершенно различных отношения сеньора, князя-воителя — или государства, если хотите, — к «земле» (так называлось тогда общество, отсюда Земский собор). Первым было его отношение к своим дворцовым служащим, управлявшим его вотчиной, и кабальным людям, пахавшим княжеский домен. Это было вполне патерналистское отношение хозяина к холопам. Не удивительно, что именно его отстаивал в своих посланиях Курбскому Грозный. «Все рабы и рабы и никого больше, кроме рабов», как описывал их суть Ключевский. Отсюда и берет начало двойник — холопская традиция России.

Совсем иначе, однако, должен был относиться князь к своим вольным дружинникам, служившим ему по договору. Эти ведь могли и «отъехать» от сеньора, посмевшего обращаться с ними, как с холопами. Князья с патерналистскими склонностями по отношению в дружинникам элементарно не выживали в жестокой и перманентной междукняжеской войне. Достоинство и независимость дружинников имели, таким образом, надежное, почище золотого, обепечение — конкурентоспособность сеньора. И это вовсе не было вольницей. У нее было правовое основание — договор, древнее право «свободного отъезда». Так выглядел исторический фундамент конституционной традиции России. Ибо что, по сути, есть конституция, если не договор между «землей» и государством? И едва примем мы это во внимание, так тотчас перестанут удивлять нас и полноформатная Конституция Михаила Салтыкова 1610 года, и послепетровские «Кондиции» 1730-го, и конституционные проекты Сперанского и декабристов в 1810-е, и все прочие конституции — вплоть до ельцинской. Они просто НЕ МОГЛИ не появиться в России.

Актуальные политические выводы, следующие из двух этих схематически очерченных выше объяснений происхождения двойника, противоположны. Первое — это приговор, не подлежащий обжалованию. А второе вполне укладывается в формулу «испорченная Европа». Причем «порча» эта не в средневековой дихотомии. Память о ней давно бы исчезла, когда бы не обратил в холопство всю страну Грозный царь и не ЗАКРЕПИЛ «порчу» в долгоиграющих институтах — фундаменталистской церкви, крепостничества, «сакрального самодержавия», политического идолопоклонства, общинного рабства, военно-имперской государственности.

История, однако, «порчу» эту снимает. Медленнее, чем нам хотелось бы, но снимает. Вот смотрите. В 1700 году исчезла фундаменталистская церковь, в 1762-м — всеобщее холопство, в 1861-м — крепостничество, в 1917-м — «сакральное самодержавие», в 1953-м — политическое идолопоклонство, в 1993-м — общинное рабство. Осталась имперская государственность.

Может ли быть сомнение, что обречена и она? В порядке дня последнее усилие европейского «гена» России.

История учит нас не впадать в отчаяние. Ни при каких обстоятельствах. Меня убедил в этом Чаадаев. Но сумел ли я, в свою очередь, убедить в этом читателя?

М. Аркадьев

доктор искусствоведения, профессор Хунанского института науки и технологии (Китай)

Эссе Александра Янова «Зачем России Европа?» — концентрированный раствор, сгусток идей его знаменитой исторической трилогии. Этот концентрат уникален по насыщенности, ясности и обезоруживающей точности. Я не знаю (может быть, от недостаточной осведомленности) ни одного примера в мировой историографии и исторической публицистике, где бы драматическая история страны и ее, истории, смысл были изложены на нескольких страницах с такой силой и полнотой. Рискну предположить, что чтение, понимание и проживание этих нескольких страниц могут оказаться во многих отношениях важнее и эффективнее изучения многих томов отечественной истории, написанных за последние полвека.