Он не скрывал своих целей. “Хейни [Гофман], – объяснил он в письме Иоганне 3 июня 1940 года о своих производственных планах, – хочет долю от всего. У него просто не укладывается в голове, как это кто-то другой будет зарабатывать деньги, а он не будет при этом получать своей доли, абсолютно ничего не делая. Пусть только наши химические проекты постигнет удача! В конце концов, мне скоро исполнится 54 года. Мы сохраним Шваненвердер только в том случае, если мой доход останется большим, поэтому я должен либо много зарабатывать как врач (хотя моя энергия уже на исходе), либо получать какой-то доход от химикатов и фармацевтики”.

Он следил за каждым пенни. В мае 1940 года он пишет ей: “Я получаю 20% скидку в аптеке на Курфюрстендамме, а аптека в Виттенберге также дает мне 15% (или даже 20%?), так что 10% скидка в Fontane – это слишком мало”.

Он был поглощён неприкрытыми корыстными целями. Ближе к концу жизни в письме Иоганне из американского лагеря в Дахау он запоздало признал это: “Я не должен был настолько зацикливаться на работе. Мне следовало уделять тебе больше времени. Но я хотел построить для нас беззаботное будущее как можно быстрее. А получилось как раз наоборот!”

Западная кампания Гитлера приближалась к победоносному завершению. “Сирень великолепна, – писал Морелль жене 16 мая 1940 года, – и деревья повсюду в полном цвету... Я навестил нескольких друзей и отведал фантастического блюда из яиц чайки и лосося. Какой вид и какое солнце! Ночью было немного неспокойно, поблизости раздавались глухие удары. Чего бы я действительно хотел, так это отправиться на фронт... Жаль, что волынянам [помощникам по хозяйству] пришлось уйти. Будет трудно обходиться без них. Может быть, мне попросить у генерала Кейтеля несколько поляков?” [57-летний генерал, впоследствии фельдмаршал Вильгельм Кейтель был довольно пассивным главой Верховного командования вермахта.]

Естественно, Морелль также упомянул о своих деловых интересах – мультивитаминах для вооруженных сил. “Не следует ли нам снова обратиться к Армии по поводу витамультина? Здесь он творит чудеса. Все высоко отзываются о нём и рекомендуют своим семьям на родине”.

Во Фландрии французские войска сдавались в плен.

Британцы бежали из Дюнкерка. 26 мая Морелль снова написал Иоганне, всё ещё кипя от мелочности Гофмана и Брандта. “Провёл вчерашний вечер с Хейни в "Дризене", то есть фрау Д якобы навещала родственников. Герр Д [владелец знаменитого рейнского отеля "Дризен" в Бад-Годесберге] всегда накрывает прекрасный стол и не хочет ничего слышать об оплате. Хейни часто ходит туда с доктором Б, но он заботится о том, чтобы я ничего не узнал или не смог пойти. Не могу сказать, что он очень прямолинеен. Он вечно подшучивает надо мной.

“Доктор Б везде заводит друзей, теперь даже с [Вальтером] Хевелем [постоянный офицер связи Риббентропа в ставке Гитлера, один из немногих друзей Морелля]. Он ухаживает за [генерал-майором Карлом] Боденшатцем [офицером связи Геринга с Гитлером] и отправил его в госпиталь для лечения коротковолновым излучением. Он уже был там с Хейни, чтобы выпить с врачами.

“Вчера узнал, что он отправил Хевеля к ушному специалисту в Бонн (но опять же никто мне ничего об этом не говорит).

“Врачу здесь почти нечего делать. Несколько дней назад я спросил фюрера, есть ли у него какие-либо жалобы.

“Он сказал, что чувствует себя прекрасно, за исключением одного: у него по-прежнему слишком хороший аппетит. Он действительно отлично со всеми ладит. Он свежий и оживлённый”.

Морелль купался в лучах славы Гитлера и в полной мере использовал её в своих отношениях с менее авторитетными лицами.

Как и в Британии военного времени, ревнивые местные чиновники иногда с помощью металлолома сводили счёты с богатыми и могущественными.

28 мая Морелль узнал, что забор из кованого железа вокруг его поместья в Шваненвердере должен быть реквизирован на металлолом. “Что касается этого железного забора, – сердито написал он Йоганне, – то, очевидно, герр Берг не заметил, что это ручная ковка. Так что о том, чтобы реквизировать его, не может быть и речи.

“В любом случае, благодаря нашему вторжению в Голландию и Бельгию у нас накопилось так много железа, меди и олова, что реквизиций больше точно не понадобится. Кроме того, спрашивал ли герр Берг об этом у гранд-адмирала Редера [главнокомандующий военно-морским флотом]? Потому что забор вокруг его старого участка в Блейшредере тоже железный”.

Затем он вновь изошёл ревностью.

”Как удивительно мирно всё складывается, – писал он, – когда Хейни Гофмана нет рядом и постоянное нытьё прекращается. Он вечно портит все разговоры за едой!”

Гитлер переехал в новую штаб-квартиру – лагерь в Бельгии.

Мореллю выделили отдельную комнату. “Адъютант Булера[4] выжил, несмотря на то, что его самолёт разбился, – пишет он Иоганне. – Он находится в больнице в Маастрихте вместе с сыном [директора "Daimler Benz" Якоба] старшего сына Верлина, у него ампутирована левая рука. Доктор Брандт посетил их обоих (опять же без моего ведома).

“[Гауляйтер Карл] Ханке[5] приезжал сюда позавчера. Он кажется очень храбрым солдатом, он всегда впереди, куда бы ни пошёл; он адъютант Роммеля, и это, пожалуй, самый напористый генерал, который у нас есть, всегда ездит на головном танке своей дивизии! Генерал Кейтель всегда довольно хорошо ко мне относится”.

1 июня 1940 года Гитлер поехал в Брюссель. Он взял Морелля с собой. “Мы были в пути два дня, – сообщил врач. – Брюссель, поля сражений во Фландрии (Ипр, Лоретто, хребет Вими, Бенсхайм, Кортрейк и Лилль). Поскольку эти районы были едва ли не самыми густонаселенными на земле, то можешь только представить себе уровень опустошения. Большая площадь в Лилле, заваленная обугленными стволами деревьев и автомобилями, была усеяна мёртвыми лошадьми, сгоревшими танками и разрушенными зданиями.

“На дорогах, по которым отступали британцы и французы, была беспорядочная мешанина из одежды, оружия и разбитых танков, а по обеим сторонам дороги люди возвращались домой, в основном на велосипедах, нагруженные всем, что могли унести”.

Его собственное положение в иерархии имело для Морелля едва ли меньшее значение, чем сама война. 3 июня он ещё раз излил Иоганне свою душу. “Хейни ведёт себя очень плохо, – писал он жене, – как и всё это время. Вчера вечером я хотел прокатиться и спросил его, не хочет ли он поехать со мной. Он сказал: "Нет, и если я поеду, то только с Шаубом, как и договаривался поехать с ним".

“Он никуда не уезжал. Вечером фюрер рано лёг спать, и, пока Хейни был в моей комнате, вошел санитар с бутылкой шампанского и тремя бокалами. Х. [Гофман] несколько смутился и сказал: "Нет, не здесь, отнесите их в комнату доктора Брандта!" Здесь всё время одна и та же история. И он продолжает пытаться выставить меня в смешном свете.

“Но теперь он знает, что я больше этого не потерплю, и в следующий раз взорвусь. Только что он уехал с Шаубом. Думаю, они отправились к Рейну. Доктор Б уехал за час до них. Всякий раз, когда появляется фотография со мной, он всегда находит в ней какой-нибудь изъян”.

Ещё хуже было то, что Генрих Гофман разговаривал во сне. Эти ночные "сказки Гофмана" часто затрагивали чувствительную точку Морелля – его маленькую фармацевтическую империю.

“Недавно он заговорил о докторе Б и сказал, что Б разговаривал с врачом, который получил наш витамультин для проведения полевых испытаний, и этот человек говорит, что он им совсем не доволен. Когда я разговаривал с ним позже, он утверждал, что ничего об этом не знал.

“В другой раз он болтал о витамультине-кальции, который доктор Б изготовил для ускорения восстановления костей. Очевидно, он работает с компанией "Henning" в Берлине.