– Свободен сегодня вечером? – спросил я.

– Как ветер, – ухмыльнулся Анатоль. – Благодарю за оказанную честь, ваше сиятельство.

– Да какая там честь? – пожал я плечами.

Анатоль посмотрел на меня с удивлением.

– Ты шутишь, Костя? За право состоять в команде любой готов в лепёшку расшибиться. За некоторыми играми наблюдает сам император!

– Если хочешь попасть в команду, запомни правило номер один, – серьёзно сказал я. – Думать следует не о том, какая честь состоять в команде, и не о том, что подумает о тебе император. А только о том, как максимально эффективно выполнить приказ. Впрочем, ещё лучше – не думать вообще. А просто максимально эффективно выполнять приказы. – Это я сказал, обращаясь уже не к старому другу, а к подчинённому.

– Есть, максимально эффективно выполнять приказы! – выкрикнул Анатоль, явно пародируя моё выступление в зале.

Подумав секунду, я решил не кошмарить пока личный состав. Улыбнулся, хлопнул Анатоля по плечу и сказал:

– Молодец!

К этому времени на лестнице мы остались уже одни, а вслед за нами поднимался мрачный, как туча, наставник. Смотрел он так, будто мы расселись на ступенях с банками пива в руках.

– Увидимся в столовой, – сказал Анатоль и поспешил наверх.

Я последовал его примеру.

Чёрные и белые маги жили смешано – в Академии нам создали условия, максимально приближенные к реальности. Разделение проводилось лишь по половому признаку: девушки-первокурсницы обитали на третьем этаже, юноши – на четвёртом.

Я увидел, как Полли остановилась в коридоре возле одной из закрытых дверей и сказала негромко, но чётко:

– Аполлинария Нарышкина.

Дверь мигнула зелёным – цветом, который, похоже, во всех мирах означал одобрение и позволение двигаться дальше – и открылась. Полли, перед тем как скрыться в недрах своего общежития, подарила мне крайне выразительный взгляд. Правда, что он выражал – я не понял. Пошёл по лестнице дальше.

– Константин Барятинский, – представился на следующем этаже.

Дверь мигнула зелёным и отворилась.

***

В своей комнате я сменил парадный академический китель на повседневный. Всё-таки у строгой формы есть неоспоримое преимущество: тебе никогда не нужно думать, что надеть. За тебя уже подумали.

Комната была крохотной, всё здесь стояло как-то впритык. Кровать у стены с окном, в полушаге от кровати – письменный стол, больше напоминающий парту. Шкаф для одежды – и, собственно, всё. Три шага туда, три шага обратно. Настоящий Костя Барятинский, наверное, тут взвыл бы во весь голос, после своей-то гигантской опочивальни в родовом имении. Ну а я… Мне доводилось жить и в куда худших условиях. Тут, по крайней мере, сухо и тепло. И относительно тихо – только за перегородкой шуршал и сопел мой сосед.

Одна стена в моей комнате была кирпичной, капитальной, а вот вторая стеной, по сути, вообще не являлась. Комнаты отделялись друг от друга деревянными перегородками, которые даже не доставали до потолка. То есть, при желании, можно было заглянуть через перегородку к соседу. А при ещё большем желании – даже перелезть. Но, поскольку соседи были одинакового пола, такое желание вряд ли посещало кого-то слишком часто. К тому же было объективно проще воспользоваться для похода в гости дверьми.

Кстати о дверях. Посреди каждой находилось квадратное окошко, занавешенное тонкой белой шторкой. Занавешенное снаружи. Предполагалось, что за нами будут таким образом приглядывать наставники. Наставниками в Академии называли людей, призванных следить за соблюдением дисциплины. Помимо них, были ещё профессора – преподаватели, и «дядьки» – прислуга.

Окошко в двери, на мой взгляд, роднило комнату с тюремной камерой – где мне в прошлой жизни тоже доводилось бывать. Тут было, конечно, не в пример уютнее. Однако я представлял себе, как корёжит настоящих аристократов от таких вот мелких деталек.

Переодевшись, я вышел в коридор одновременно со своим соседом. Тот, заметив меня, приветственно поклонился, я ответил тем же. Машинально отметил, что мундир соседа хоть и пошит точь-в-точь как мой, и по цвету идентичен, всё же выглядит по-другому. Другая материя, не так ладно сидит… Похоже, что родители парня решили сэкономить как минимум на повседневной форме.

Проходя мимо его двери, я посмотрел на привинченную к ней табличку: «Пущинъ Михаилъ». Да, на дверях висели таблички с нашими именами. В зависимости от настроения и обстоятельств мы могли чувствовать себя либо большими начальниками, либо заключёнными, либо учениками элитной академии.

Имя «Михаил Пущин» мне ни о чём не говорило. В «базе данных», заложенной в мою голову Ниной, оно отсутствовало. А следовательно, Костя Барятинский не был с ним знаком. Ну или дед об этом знакомстве ничего не знал.

***

В столовой равновесие опять сместилось в сторону элитности. Индивидуальных столиков здесь не было, но длинные общие столы оказались застеленными белоснежными скатертями. Фарфор, хрусталь, сверкающее серебро приборов, салфетницы, соусники и бог знает что ещё. Я бы, пожалуй, не удивился, обнаружив щипцы для разделки омаров.

Питались мы все вместе, независимо от пола и возраста. Каждому курсу полагался отдельный стол. Я нашёл на столе первого курса табличку со своим именем и занял место.

Кушанья подавали официанты. Меню почти не отличалось от того, к которому я привык дома. А вот кое-кому достался стол попроще. Так я второй раз заметил Михаила Пущина, перед которым стояли всего две тарелки: с супом и кашей, да ещё корзиночка с хлебом.

– Ты на диете, Мишель? – ехидно окликнул его кто-то.

Мишель густо покраснел и уставился в тарелку.

Справедливости ради, он был не один такой – рядом с ним я заметил другого парня, который обходился такой же скудной пищей. Но этот парень, в отличие от Мишеля, который скромных тарелок явно стеснялся, расправлялся со своей порцией с таким видом, будто истреблял превосходящие силы противника.

«Батюшкин Андрей Семёнович, – подсказала моя „встроенная“ память. – Род богатый и знатный, состоит в Ближнем кругу. Андрей скептически относится к магии, зато с раннего детства одержим развитием физических навыков. Гимнастика, верховая езда, фехтование, закаливание и аскетизм во всех его проявлениях». Я понял, что образец этого аскетизма наблюдаю непосредственно сейчас, за столом. Если Мишель просто вынужден обходиться малым – я уже понял, что происходит он из небогатой семьи, – то Андрей Батюшкин не балует себя разносолами совершенно сознательно.

Да и в целом, здесь, в этом мире, как я успел узнать, «золотая молодёжь» занималась не только прожиганием жизни. Каждый аристократ, каким бы рохлей ни казался, умеет как минимум держать саблю и стрелять из пистолета. Не говоря об одном-двух коронных магических приёмчиках, вроде «лассо» Анатоля. И вопрос сейчас не в том, чтобы выбрать из сотни четверых самых лучших – у меня нет времени на испытания. Вопрос в том, чтобы собрать именно команду. Единый организм. Которому нужен мозг, нужны руки и ноги, и нужен, в конец концов, корпус.

– Константин Александрович, – повернулась ко мне Полли. Она, естественно, сидела рядом со мной; почему-то наши таблички с именами оказались рядом, и я был на девяносто процентов уверен, что Полли приложила к этому руку, – давно собираюсь спросить. Вы не хотели бы взять меня в команду?

Я задумчиво взглянул на Полли.

– А что вы умеете, Аполлинария Андреевна?

Честно говоря, ждал надутых губ и пространных излияний о глобальной ценности Аполлинарии Нарышкиной во вселенной. Но получил неожиданно чёткий и ясный ответ:

– Я умею залечивать мелкие раны. Справлюсь даже с растяжением, если понадобится.

– Ах, да, – вспомнил я. – Ты же маг-целитель.

– Что-о-о? – изумилась Полли. – Нет-нет, я не такая!

В ответ на мой вопросительный взгляд она закатила глаза:

– Подлинное целительство – довольно редкий дар! Меня учили с детства, но я не вылечу ничего серьёзнее лёгкого сотрясения мозга. Хотя многие не умеют и такого – несмотря на то, что теоретически каждый белый маг может этого достичь.