Товарищ Г. проснулся и, схватив револьвер, как был — в одних трусиках, кинулся вниз (обитал он во втором этаже).

— Стой! — крикнул он, обращаясь к ворам.

Воры оглянулись и выбежали на улицу. Тов. Г. погнался за ними.

— Стой! — крикнул он еще раз, угрожающе размахивая револьвером. Но воры и не думали останавливаться.

Вобрав голову в плечи и прижимая к себе кой-какое барахлишко, которое успели захватить, они лениво бежали вдоль железной дороги и вскоре повернули на главную улицу. Тов. Г. гнался за ними, не отставая ни на шаг.

«Что делать? — думал он. — Стрелять в них? Пожалуй, глупо. Убьешь еще, чего доброго. Судить будут. Да и жалко. Хотя они и воры, но высшей меры наказания не заслужили. Положеньице!»

— Стойте, черти! — предложил он. — Стрелять буду!

Воры равнодушно оглянулись и продолжали медленно трусить по главной улице поселка Клязьма (дело происходило в Клязьме, что по Северной дороге). Тогда тов. Г. решил будить милицию и дачную общественность. Он принялся палить в воздух. Плотное эхо запрыгало по верхушкам елей и сосен, заметалось между красными стволами и покатилось по всему поселку.

«Сейчас выскочит милиционер, — подумал тов. Г., — выбегут граждане и сволокут голубчиков в каталажку».

Однако ничего этого не последовало. Окна домов, заложенные от воров ставнями, и не думали раскрываться!.. Милиции тоже не было видно.

— Что за черт! — бормотал тов. Г., беспорядочно паля в воздух. — Что же теперь делать? Куда я их поведу? Да они и не пойдут за мной. Ну и дела!

И, выпустив в воздух последний патрон, тов. Г. повернул домой. В это время прошел первый электропоезд. К станции сбегались служащие, размахивая портфелями. Но никто не обращал внимания на голого человека в трусиках, который шел, держа в руках револьвер. Тогда человек в трусиках пошел в поселковый совет.

— Где милиция? — спросил он.

— Милиция откроется в девять часов, — ответила какая-то заспанная женщина.

— Но ведь воры никогда не грабят именно с девяти часов! — раздраженно заметил тов. Г. и пошел домой. В трусиках. С револьвером в руках.

Эта весьма обыкновенная история так ничем и не кончилась. Для того чтобы подать заявление, пришлось ехать за две станции, в Пушкино. Вечером оттуда приехал милиционер, покачал головой и на слова тов. Г., что воры оставили следы и оттиски пальцев, только усмехнулся.

Эту историю мы изложили не для того, чтобы побаловать читателя уголовщиной. Обращаемся мы прямо в управление милиции.

Известно ли вам, товарищи, что под Москвой отдыхающие рабочие почти что беззащитны от воров? В дачных местностях развито чудовищное хулиганство. На станционных площадках хулиганы чувствуют себя как рыбы в воде. Они пристают к женщинам, избивают мужчин. Валяются на перроне пьяные, в собственной блевотине. Они положительно мешают жить отдыхающим. По ночам дачные поселки оглашаются криками избиваемых и обокраденных.

Ни милиция, ни поселковый совет не принимают никаких мер, чтобы прекратить это подмосковное хулиганство. На бумаге-то у них, вероятно, все обстоит благополучно. Есть, наверное, и общество содействия милиции, и кражи аккуратно регистрируются. А на деле…

Впрочем, если какой-либо ответственный и уважаемый товарищ из управления милиции пожелает ознакомиться с фактами, пусть проедет вечерком по станционным платформам. Мы, правда, не можем поручиться за его сохранность, но увидит он много интересного.

Простая штука — палка.

А сколько осторожности, ума и таланта нужно, чтобы научиться подобающему обращению с этим весьма несложным деревянным предметом.

Палка — это…

Впрочем, палку мы до поры до времени оставим и обратимся к некоей почтово-железнодорожной теме, которая, смеем вас уведомить, имеет к вышеупомянутой палке кое-какое отношение.

Итак, на почтово-железнодорожную тему.

Товарищ Имярек явился на Каланчевскую площадь в прекраснейшем расположении духа. Сегодня он освободился раньше обычного и решил провести жаркий (по причине антициклона) день в дачной местности.

Перспективы были так приятны, что он даже замурлыкал песенку. На Казанском вокзале, в помещении, отведенном для пассажиров пригородного следования, товарищ Имярек купил билет до Быкова и собрался было уже выйти на перрон, но вдруг вспомнил, что ему нужно отправить срочное письмо в Ташкент.

«Хорошо, что вспомнил. Купить марку — минутное дело. А опустить письмо можно будет прямо в вагон ташкентского поезда. Он, кстати, уходит через час».

В газетном киоске марок не оказалось.

— Вы пойдите в почтовое отделение при вокзале, — посоветовали ему. Не подозревая, какая гроза движется ему навстречу, Имярек направился к пассажирскому залу.

— Нельзя, — сказал контролер, загораживая вход в зал могучей грудью.

— Вы даже не знаете, что я хочу делать, а уже говорите нельзя, — усмехнулся Имярек.

— Все равно, нельзя.

— Что нельзя?

— Идти в зал нельзя. В следующую дверь.

Имярек пожал плечами и подошел к следующей двери.

— Нельзя, — сухо заметил контролер № 2.

— Но мне марку…

— Ничего не знаю. Идите, гражданин, через служебный ход.

— Но ведь я не железнодорожник. Меня не пустят.

— Объясните начальству.

Объяснение с начальством носило короткий, но бурный характер. Имярек отступил на заранее заготовленные позиции, вытирая пот.

Перед его носом блеснула новая дверь.

— Можно?

— Можно! Ваш билет!

— Ф-фу… Слава богу… то есть Энкапээсу. Пожалуйста!

— Что же вы мне даете, гражданин? — загремел контролер, глядя на Имярека таким взглядом, каким смотрят обычно на неисправимых карманников-рецидивистов. — Вы мне даете билет пригородного, а мне нужно дальнего следования.

— А если у меня н-нет э-этого следования?

— Тогда нельзя.

Сейчас же за мощной цепью контролеров Имярек увидел вожделенное почтовое отделение. Вокруг было пусто. В окошечке зевала конторщица.

— Умоляю, — забормотал Имярек, — на одну секундочку. Я только куплю десятикопеечную марку. Даю вам слово честного человека, что за время моего краткосрочного пребывания внутри вокзала я никого не обижу, никого не убью и даже не сделаю попытки утащить чемоданы граждан пассажиров дальнего следования.

— Купите билет на Ташкент, тогда и идите на здоровьечко, — сжалился контролер, — покупайте свою марку. Мне не жалко.

— Но ведь билет небось сто рублей стоит!

— Да, уж не без того. А вы в Рязань купите. Рубля за четыре. А? Ей-богу. За милую душу пройдете.

Имярек махнул рукой, устало зацепился за чьи-то штаны на подножке трамвая № 4 и покатил на Мясницкую, к почтамту.

Здесь железнодорожные мучения сменились мучениями чисто почтовыми.

На весь почтамт только одно окошечко торговало марками. Для полноты ассортимента это окошечко занималось также приемом воздушной и спешной почты, спешных денежных переводов, а также давало справки почтово-телеграфного характера. Остальные окошечки или были заняты, или торговали каким-то неходким товаром.

К вечеру мокрый, распухший от жары (ах эти антициклоны!) Имярек пришел на Казанский вокзал. В потном кулаке он сжимал обыкновенную десятикопеечную марку.

Поезд на Ташкент ушел.

На Быково — тоже.

Теперь опять о палке.

При неумелом с ней обращении вышеуказанная палка вечно перегибается. Сначала в одну сторону, потом в другую.

Сперва на вокзалах был дым коромыслом. Туда лазили все, кому не лень: воры, проститутки, пьяницы. Вокзалы превратились в ночлежки. Положение решили исправить. И сразу же перегнули палку: перестали пускать вообще всех.

На почте торгует марками одно окошечко. Выпрямите палку, но не перегните ее, не сделайте новой ошибки. А то еще, чего доброго, откроете по окошечку на каждого посетителя. И каждое окошко только для продажи марок.