Прошел господин в котелке и пальто с каракулевой шалью. Прошли матросы. Потом солдаты. Потом семинаристы в католических черных котелках с длиннейшими полями (будущие Жюльены Сорели). Прошли монастырские девочки и девицы (будущие мадам Бовари). Прошла бедная чета, которая тянется в знак воскресного дня, но дотянуться никогда не сможет.

В кафе — граммофоны — страшный удар по живым музыкантам.

Человек, проживший в Париже год, делает вид, что забыл русский язык.

— Как это по-русски?

Гильотинировать в Германии не патриотично (слишком французский метод). Патриотично — рубить головы топором и чтоб палач был во фраке и белых перчатках.

Странно видеть, что у оголенной, страшной проститутки привита оспа. Этот наивный детский след делает женщину жалкой.

Париж — самый модный и в то же время самый старомодный город.

В витрине: «Зайдите и убедитесь, до чего доводит кризис» (Варшава).

Хоровая капелла «Государственная думка».

Ловля сколопендры. Страшные истории про ядовитых насекомых. «Чпок, чпок, чпок по лысине. А в Джульфе они падают с потолка на спящих, изволите ли видеть, на манер клопов».

Она ехала в автобусе, толстая молоденькая баба, веснушчатая, в желтом шарфе, ехала в Ялту промышлять. Ее сосед взволновался и все время объяснял ей — «Это Кошка, а скоро будет Ласточкино гнездо». Она верещала, как поросенок, и все время повторяла: «Бозе, это так кру-сиво, бозе!» Она, вероятно, полька.

Старик официант из ресторана «Ореанда». Помнит Шаляпина, Горького, Чехова, Савину, Вяльцеву. «До 1905 года здесь был хороший климат, — сказал старик, — тогда на Крещение ходили под зонтиками, так было жарко. А после пятого года климат испортился». О великих людях он судил с точки зрения чаевых, которые ему оставляли. «Шаляпин был грубый человек. Мужик. Да и Вяльцева тоже. Из горничных. А здесь, где сейчас гостиница, рос табак». У старика плавная официантская походка. Говорят, официантам не рекомендуется присаживаться во время работы. Кажется, если прекратить хоть на минуту это беспрерывное хождение старика с подносами из кухни в зал и обратно, — он сейчас же умрет.

И второй старик — анархиствующий мистик. Длинные седые волосы. Широкополая шляпа. Склоняет всех к магометанству. «Там выдают отпущение грехов». Говорит, что дважды видел русалку. «Вот так, как вас сейчас».

«Мы отдохнем, тетя Маня, мы отдохнем. Мы еще увидим наши бриллианты…»

Во все игры играли на деньги. Постепенно азарт охватил всю дачу. Сперва на деньги играли в карты, потом в шахматы, потом в теннис и крокет и, наконец, в прятки и фанты.

Страховое общество «Сколопендра».

Баллада о трех идиотах, которые все лето играли в преферанс. Три идиота в белых штанах. Один — театральный администратор, другой — экономист-плановик и третий — инструктор по физкультуре.

Иногда Ильф снимал пенсне и протирал глаза костяшками пальцев. Потом снова надевал пенсне и смотрел как встрепанный.

Боря рассматривал жизнь как длинную цепь неприятностей. Вечно его кто-нибудь подсиживал. «Я снова вступил в полосу невезения». При этом в его голосе слышалось торжество.

Концерт вундеркиндов. Они выходили на эстраду бледные, меланхоличные. Очень гордые. Мальчик был в бархатных фиолетовых штанишках. Одно ухо у него было красное. Казалось, что он даже немного покачивается под тяжестью скрипки. Он играл пьесу с ужасным названием: «Дьявольские трели».

Петя очень любит ходить к зубному врачу. Ему особенно нравится, когда сверлят зуб бормашиной.

Когда-то почти во всех магазинах торговались. Мы уже стали забывать об этом.

Надпись под деревом в Никитском саду: «Лжекаштан конский». Мне нравится эта откровенность науки. В жизни так не бывает. На дверях кабинетов не висят таблички: «Назаров — лжепредседатель по делам искусств» или «Ставский — лжеответственный секретарь Союза писателей».

Ремарка в оперетте: «Входят четыре ливрейных клеврета».

Только выехали в экскурсию, опустился туман. Отдыхающие с горя перепили и всю дорогу кричали на разные голоса. «Дыша духами и туманами».

Тесть-инженер не верил в зятя-писателя. Он считал, что у него шальные деньги. «Все это плохо кончится», — говорил он.

Во время работы Ильф вдруг вскакивал и с криком: «Аэроплан! Аэроплан!» подбегал к окну посмотреть. Он провожал его глазами, потом начинал смотреть на улицу.

— Вон прошел Шкловский. Вы знаете, что он сказал про Бройде, когда тот достал автомобиль? «Теперь Бройде пропал, правосудие настигнет его. Ему ездить в автомобиле, все равно что зайцу бегать по полю с фонарем».

Однажды Ильф сказал:

— Посмотрите, Женя, вон идут Александров и Дунаевский. Они не идут, а направляются. Вы заметили, что есть много людей, которые не ходят, а направляются.

Наконец я говорил:

— Ну ладно. Иля, давайте работать.

— Еще минуточку, — отвечал он. — Может быть, еще один аэроплан пролетит. Обратите внимание, эта дура начала петь свои упражнения с утра и все никак не может кончить. Я не могу плодотворно трудиться, если в доме напротив поет начинающее колоратурное сопрано. Женя, Женя, смотрите, мальчики играют в волейбол.

Мы легли на подоконник животами и стали глядеть вниз. Мальчики образовали кружок и кидали мяч друг другу. Перед соседним домом дожидались похоронные дроги.

Вынесли гроб, выкрашенный масляной краской, под дуб. Дроги тронулись в свой обычный страшный путь. Сзади шла поникшая женщина. Ее поддерживали под руки. Это были нищие похороны без участия общественности и без музыки. Дроги подъехали совсем близко к мальчикам, но мальчики продолжали играть. И только когда печальная черная лошадка коснулась мордой спины одного из пятнадцатилетних верзил, круг распался и мальчики отошли в сторону. Но и там они продолжали перебрасываться мячом. Ни один из них даже не посмотрел на похороны.

В этот день мы не написали ни строчки.

Народная частушка:

Погиб великий русский летчик Михаил Бабушкин. Информацию об этом печатали на последних страницах газет. Фотографию героя дали на полколонки. Это ужасное заблуждение. Даже в коммунистическом обществе, к которому мы стремимся, страдание и печаль будут идти рука об руку с веселием и радостью. Так же будут умирать любимые жены, дети и друзья, так же будут погибать герои, желая подчинить природу человеку. Это естественно и законно. Законна человеческая радость, но законно и человеческое горе. Его нужно уважать. Это первое и обязательное правило солидарности. Мы плохо воспитываем детей. Они даже не снимают шляп, когда видят похороны. Они равнодушны к чужим страданиям, болезням и смерти. Ведь и им придется когда-нибудь страдать, ведь и к ним придет злая смерть.

«Обо всем можно условиться, все может стать условным. Считается, например, что «Правда» — хорошая газета. Поэтому все газеты делаются похожими на «Правду». Но о них можно говорить, что они плохие газеты. Так и говорят. Но толку от этого нет, потому что твердо установлено, что «Правда» хорошая газета, и остальные газеты все равно будут ей подражать. В самом же деле «Правда» делается крайне слабо. Девяносто процентов ее сотрудников не имеют ни малейшего понятия о газетном деле. Рассказы, как нарочно, печатаются там самые скверные. Стихи еще хуже. Газета не имеет более или менее приличных корреспондентов за границей. Рецензии анекдотически плохи. Хроника пишется отвратительным казенным языком. Самые интересные события в нашей стране подаются так, что о них не хочется читать.