Виталий тоже взял помидор, надкусил и всосал, по-мужски всосал, мощно, так, что одна лишь сморщенная шкурка осталась в пальцах, которые он тут же вытер бумажной салфеткой — их стопка была в центре стола. Увидев это, Оксана развеселилась, схватила помидор и поступила с ним как родители, но у нее еще не было ни мастерства, ни опыта, поэтому сок и мякоть брызнули из ее рта на тарелку, и рука по локоть оказалась испачкана соком. Лариса тут же подала ей несколько салфеток, но не упрекнула: она же не нарочно, не ради баловства.

И все трое, мать, отец и дочь, заулыбались, переглянулись, а потом посмотрели на Галатина: да, вот так вот у нас бывает весело и дружно.

Галатин был рад за них и отдельно рад тому, что Виталий отправится в путь в хорошем настрое, с памятью о приятном ужине и о том, что его семья показала себя гостю с наилучшей стороны.

И действительно, Виталий, когда выезжал за ворота, выглядел умиротворенным, спокойным, хотя и произнес, будто подводя черту:

— Ну, все, поехали.

Не такая простая фраза, если подумать. Да, дома, в семье, славно, уютно, привычно, но и дорога — привычное дело, на многих водителей она действует успокаивающе, а иногда вводит и в легкий транс, потому что человек дорогой вырван из череды будничных дел, он привязан к машине и маршруту, но душой как никогда свободен, застрахован от внешних неожиданностей и вторжений, за исключением дорожно-патрульных служб и происшествий, что бывает не каждый час. Зато никто не может вклиниться с неожиданным требованием или просьбой вдруг куда-то пойти, что-то сделать, ты наедине с пространством и временем, у тебя нет выбора, но ты помнишь, что это состояние отсутствия выбора выбрал сам. Вот почему дороги всегда манили людей возможностью оказаться в ином измерении, где тебя никто не достанет.

Ради этого, а не только для практической перевозки грузов и самих себя, миллионы и миллиарды людей едут по всему миру, имеются в виду в первую очередь те, кто за рулем, а не пассажиры. Нет, автомобиль не роскошь и не средство передвижения, он твой и слуга, и друг, иногда и хозяин, но главное, он твое альтер эго, он — ты сам. За рулем, кто бы ты ни был, русский, японец, американец, христианин, мусульманин, иудей или индуист, на чем бы и куда бы ни ехал, ты чувствуешь себя не просто передвигающимся из пункта А в пункт Б, а владельцем своего личного пространства, замкнутого, неприкосновенного, при этом, в отличие от дома, способного двигаться в любую сторону, в какую пожелаешь, и неважно, что не всегда тебе желается свернуть и не всегда твой маршрут определятся тобой, главное — можешь! Автомобиль произвел цивилизационный переворот не в технике, а в самой психологии людей, ибо самый последний клерк, уборщик, шофер ассенизационной машины величественно пронзает своим телом пространство точно так же, как миллиардеры на своих «мерседесах» и «майбахах», миллиардерам часто даже хуже — их возят. Человек за рулем, самый слабый и робкий, начинает уважать себя, а самоуважение еще никому не повредило, если оно не переходит в самодовольство. Не призывы к гуманизму и миру во всем мире объединили человечество, не взывания религий, которые, наоборот, чаще разъединяют, не культура и искусство, хотя стараются, как могут, а именно машины, автомобили напомнили людям наиболее ощутимо, что все мы сделаны из одного теста, все хотим одного и того же — управлять своей жизнью, и лучшую воплощенную метафору, чем автомобиль, придумать невозможно.

Правда, проглядывается уже новый цивилизационный слом: все машины в будущем (если оно будет) станут управляться умными и безопасными системами, мы перестанем ездить на них, они станут возить нас. Трудно предугадать, чем обернется этот слом, и не выйдет ли нам боком это несомненное удобство, но рассказчик тут занят не футурологией, ему важно поведать реальную историю о реальных людях, важно узнать, доедет ли Галатин до своей любимой внучки или не доедет, ибо, хотя эта история и случилась в прошлом, но прошлое, как известно, непредсказуемо не меньше будущего.

Оксана, с которой мы сейчас расстанемся, через много лет, став бабушкой, однажды, надкусывая помидор, вдруг ясно вспомнит это утро, это застолье, и как она забрызгалась помидорным соком, вспомнит маму, папу, какого-то человека, который зачем-то тоже был там, и ей станет грустно, и покажется, что тогда, в детстве, было самое лучшее время ее жизни, она рассеянно надавит на помидор сильнее, чем нужно, сок брызнет ей на подбородок, закапает на стол, она воскликнет: «Вот я старая!» — а две внучки-погодки засмеются, и она подумает: нет, я и сейчас счастлива, нечего бога гневить.

Виталий и Галатин выехали не ровно в восемь, а около пятнадцати минут девятого.

В это же время, но часом раньше, то есть в пятнадцать минут восьмого по московскому счету, в ресторан, именуемый «Кафе Пушкинъ», вошел Антон, к которому тут же с услужливым достоинством подскочил молодой человек с галстуком-бабочкой на шее[7], спросил, чем может помочь. Антон ответил, что ему нужен библиотечный зал, где его ждут. Молодой человек направил Антона в гардероб, где он отдал куртку элегантному пожилому гардеробщику, похожему на отставного актера, исполняющего роль гардеробщика и по бесталанной привычке переигрывающего, а затем отвел его в искомый зал и удалился, пожелав приятного вечера.

А Галатин почувствовал себя в кабине так славно и по-свойски, будто ехал там давно и успел прижиться. Мягко и тепло обволакивало сложной гаммой запахов нагретого металла, пластика, резины, бензина, масла и всего прочего. К этому прибавлялся парфюмерный аромат. Судя по гладкости щек и подбородка, Виталий побрился перед дорогой, вот и пахнет терпким одеколоном или лосьоном. В этом аромате — прочность, простота и цитрусовый оттенок праздничности (мандарины-апельсины всегда связаны с Новым годом), но он при этом демократичен, не претендует на то, чем не является, а такие люди, как Виталий, предполагал Галатин, не любят никого и ничего, что корчит из себя то, чем не является.

Антон не спеша шел по залу и осматривался. Ему показалось, что все здесь фальшиво, нарочито, прямо говоря — глупо. Книжные шкафы с фолиантами, которые никто не читает, антикварные телескоп и микроскоп, которыми никто не пользуется, зеленые скатерти на столах, без единого пятнышка, а если появится пятнышко, тут же скатерть стаскивают, волокут в прачечную, стирают, загрязняя и без того загрязненную окружающую среду порошком; обычно Антону об экологии не думалось, а сейчас вот пришло в голову. Мысленно увиделся берег, усеянный дохлой рыбешкой, увиделись киты, выбросившиеся на отмель, перелетные птицы, опустившиеся в мазутную лужу и завязшие там — не могут выдрать ноги из вязкой жижи, бессильно хлопают грязными крыльями… Как ни старался Антон держать себя в равновесии, но чувствовал, что в нем нарастает раздражение, а пафосный интерьер только усугубляет это раздражение. И Согдеев заранее раздражает. Антон ничего не знал о нем, но почему-то уверенно представлял пожилого дядьку с животом и лысиной, с толстыми висячими щеками, с ухватками большого начальника или крупного бизнесмена, который работает под народ, они все сейчас, сволочи, косят под народ, любят матюгаться, показывать, что насквозь прямые и простые, будто в мозгах у них загибов не больше, чем у скрепок для бумаг — и все это фальшь, все неправда.

Самое сложное, когда находишься рядом с незнакомым человеком или с тем, с кем только что познакомился, — молчать. Но и говорить не просто, любая тема выглядит выбранной только для того, чтобы нарушить молчание. И по сторонам сейчас не поглазеешь: стемнело, ничего толком не видно, в городе фонари тускло освещали какие-то производственные заборы и корпуса, а теперь выехали за город, смутно проглядывались сначала заснеженные пустыри и поля, а теперь по обеим сторонам — голые зимние деревья.