Неожиданно меня чуть не вырвало. Вонь изо рта Юнуса была одуряюще омерзительной. Неужели прихвостню Хранителей нельзя было подобрать аватар поэстетичнее? И тут снова не к месту кольнула интуиция: какая-то несусветная дурь во всей этой развернувшейся мелодраме! За последние полчаса меня снова пытается задушить анавр, превосходящий меня физически. И я всё ещё жив! Где логика? На самом деле, практически всё, произошедшее сегодняшним днём можно было назвать бездарным сценарием к бандитскому сериалу 90-х, если бы…если бы не жуткая и глупая смерть девочек…

Стальные вонючие пальцы Юнуса продолжали ритмично стискивать горло, разошедшийся не на шутку ублюдок использовал вес своего тела, с каждым рывком норовя стукнуть меня затылком о землю. Я почувствовал, как сознание постепенно уплывает. Похоже, всё…

Странно, но острая обида на себя пополам с неудовлетворённым чувством мести уже не придавали новых сил. Я иссякал, буквально чувствуя, как из меня по капле выходит не только жизнь, но и желание жить.

Так бездарно просрать… Столько трудов, подготовки. А меня, как сопляка паршивого…эта тварь…девчонок жаль…сейчас всё закончится, и я вернусь… В последней, отчаянной попытке я сделал ещё одно усилие. Нет, не физическое. Почти эфемерное, слабый намёк.

Я потянулся к ещё тлеющей внутри искре нейротрона, что вдруг неожиданно и остро проявилась в преддверии ухода…

Странно, но ощущения напомнили мне те самые, первые, что я испытал в кресле Хранителей, стыдливо спрятанном в секретном закутке аэропорта Домодедово. Сознание одновременно разделилось на множество неповторимых частичек, вернулось чувство всеведения: я ощутил ток времени и цвет земного притяжения, вкус огня и запах движения ветра.

Пальцы Юнуса словно провалились сквозь меня, перестав быть материальным объектом. Окружающая предвечерняя мгла, лишь подсвеченная тускнеющим заревом пожара, неожиданно просветлела настолько, что мне стали видны даже небольшие камни, втоптанные в грязь на поляне. Мир выцвел.

Полупрозрачная фигура Абдулмаджида, вставшего надо мной, казалась чужеродным объектом в гармоничном окружении. Впрочем, как и нестерпимо противные моему нынешнему состоянию железные коробки автомобилей, оскорбляющих меня и мою новую суть самим своим присутствием. Время в который раз изменило свой ритм, и я скривился от какофонии нахлынувших со всех сторон грубых звуков.

Какие-то чумазые люди с разинутыми ртами и оружием бежали со всех сторон, а Абдулмаджид с перекошенным ртом и расширенными глазами смотрел мне в лицо и кричал:

— Останови-ись! Нее-ет!

Странно, что это с ним? Мимоходом слегка удивившись своему спокойствию и немного досадуя на всю эту суету вокруг, я тяжело вздохнул и просто отмахнулся от происходящего, как отмахиваются от назойливых насекомых, от детских глупостей и никчёмных обывательских забот. Всего лишь отмахнулся. Мысленно пожелал всем этим нехорошим людям и вонючим железкам сгинуть с концами.

Выцветший мир отозвался. Мир содрогнулся в беззвучном спазме. Поляна вокруг меня: с машинами, бегущими людьми, грязными сугробами, кустами, камнями, грязью и прочим лестным мусором вдруг встала на дыбы. Больше всего это было похоже на мощный взрыв в жидкой среде, взрыв, эпицентром и причиной которого стал я.

Абдулмаджид, бегущие бандиты и автомобили не просто разлетелись во все стороны, как от взрывной волны. Их просто размазало тонкой кашеобразной омерзительной субстанцией по мгновенно выросшему вокруг меня валу из запёкшейся до каменной корки земли. Я вдруг оказался на дне гигантской воронки, украшенной амальгамой из человеческой плоти, расплавленного металла и чёрт знает, чего ещё. Я пришёл в неописуемый ужас, увиденное прорвало броню ледяного спокойствия, а сердце сжалось от отчаяния.

Неужели всё это сотворил я один? Ради мести и собственного спасения?

Я растерянно оглядел творение своих рук. В нарастающей волне отчаяния попытался обхватить лицо ладонями: но не тут-то было! Культя правой руки неловко и грубо ткнулась мне в подбородок, породив волну боли. Простой физической боли, что чуть не заставила меня задохнуться. Но эта боль не входила ни в какое сравнение с той, что раздирала моё левое предплечье.

С ужасом я уставился на татуировки Матрикула, что менялся на моих глазах, сжигая под своими линиями кожу и мышцы, преобразуя плоть по одному ему известному ему плану. Все три татуировки вспыхнули пронзительным зелёным свечением, проявив дополнительную сеть энергетических каналов, во множестве пронизывающие моё тело. Затем они, словно стебли вьющегося растения, расплелись, на несколько секунд преобразуясь из чётких геометрических рисунков в хаос перепутанных линий, штрихов и точек, замерли, будто раздумывая на мгновение, и проявились одной-единственной татуировкой у основания запястья.

Три сияющих золотом листа, объединённые замкнутой окружностью, налились цветом молодой листвы. Они жили, пульсируя в такт сердцу. И с каждым тактом жгучая боль нарастала, внезапно охватив всю грудь и распространяясь на культю правой руки. Культя набухла венами и расцвела кровавым цветком, брызнув алым во все стороны. Сцепив зубы от боли, я не мог отвести глаз от поразительного зрелища: на моих глазах свершалось чудо ускоренной регенерации. Сначала вверх потянулся обрубок кости, почти без пауз, разветвившийся на кости запястья, пястья и фаланги пальцев, тут же оплетённые капиллярами, сухожилиями и мышечной тканью. Не успел я приготовиться к новому букету неприятных ощущений, как полностью восстановленная кисть, покрытая кровавыми разводами, заняла место недавней культи.

Я осторожно сжал пальцы в кулак и вытянул кверху, заметив на запястье точно такую же татуировку, как и на левой руке, только с чёрно-алыми обводами. Матрикул определился, явив мне симметрию силы.

— Нда-а, не там я искал Демиурга, похоже, — прошептал я, поражённый ещё одной догадкой.

Произнесённые едва слышно, слова звенящим эхом отразились от стен воронки и унеслись куда-то во мглу.

— И что теперь?! — уже громче выкрикнул я безнадёжный вопрос грязно-белому небу, с которого падал равнодушный снег, — как же меня это всё достало…век бы ничего этого не знать и не видеть! Провалитесь вы все пропадом!!!

Леденящий холод сковал всё тело. Пространство вокруг задрожало, дёрнулось, разбиваясь миллионами осколков, и грянула последняя тьма…

Глава двадцать четвёртая

Кто-то знает, я и сам не знаю,

Где финал тот, где та полоса.

За которой лишь ворота Рая,

А за ними просто Небеса.

Юрий Паренко.

Холодно… Как же мне холодно, блин! Первая, пришедшая мысль позволила осознать, что я лежу ничком на холодной ровной каменной поверхности. Вокруг стояла темнота, хоть глаз выколи, а тело застыло настолько, что любое неосторожное движение приносило невыносимую боль, тысячей игл пронзающую промёрзшие мышцы.

Откуда-то слева послышалось гулкое бормотание. Я прислушался. Странно знакомый голос речитативом выводил предложение за предложением:

— Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими…

— Ох, ты ж! — воскликнул я, пытаясь встать, на что мой организм ответил ещё более острой болью, прострелившей крестец и копчик. Рука моя подвернулась, и я со всего маха впечатался лицом в камень, — йо-о-о!!!

— Не богохульствуй в храме, паря! — прервал свой речитатив знакомый голос. Где-то впереди затеплился огонёк свечи и стал приближаться. Человек склонился надо мной, поправляя упавшие на лицо волосы.

— О-отец Афанасий?! — изумлённо прохрипел я, меньше всего ожидавший увидеть настоятеля храма станции Незлобино.