На экране радиолокатора их были видны десятки и сотни. На следующий день айсберги почти исчезли, но зато появились поля молодого морского льда.

В рулевой рубке собрались все руководители экспедиции и корабля — начальник сезонных работ Д. Д. Максутов, директор обсерватории Мирный Л. И. Дубровин, капитан «Оби» Э. И. Купри и капитан-наставник Г. О. Кононович. Судно медленно пробиралось среди ледяных полей, толщина льда уже достигала полутора метров. Провести корабль в этом году было очень сложно, так как авиационный отряд еще только направлялся в Антарктиду на нашем корабле и выполнить с воздуха ледовую разведку было некому. К тому же вышли раньше, чем обычно, и льдов, соответственно, было больше — антарктическое лето только начиналось.

Наконец, пробившись через льды, вышли у острова Дригальского в заприпайную полынью — пространство чистой воды, где ветер, почти постоянно дующий с берегов Антарктического материка, отгоняет плавающий лед в море. До конца неподвижного припайного льда, окружающего Антарктиду, оставалось всего несколько десятков миль.

Вечером 6 декабря Пушкин позвал меня на палубу. Там уже собрались почти все участники экспедиции, увешанные фото- и киноаппаратами. Впереди по курсу судна медленно появлялся материк Антарктиды. Красота открывшейся нам картины была неописуема и осталась одним из самых сильных впечатлений за всю экспедицию. Низко стоящее солнце заливало красноватым светом сверкающую полоску льда, которая постепенно вырастала перед нами. Лед, лед и лед от горизонта до горизонта, разноцветный, отсвечивающий всеми цветами радуги, переливающийся розовыми и голубыми оттенками. Нигде кругом не было видно ни клочка земли. Вокруг судна громоздились ледяные горы, тоже ослепительно блестевшие в лучах заката. Холодный ветер выжимал слезы из глаз. Море перед нами было сплошь покрыто тысячами круглых ледяных блинов поперечником в 2–3 метра каждый; они медленно колыхались в ритме набегающей зыби. Впереди, в нескольких сотнях метров, блины кончались, и начинался сплошной неподвижный береговой припай. До берегов Антарктиды оставалось еще около 20 километров.

К утру следующего дня «Обь» пробила в припае канал длиной около полукилометра. Из Мирного пришли два легких вездехода и вскоре ушли назад, увозя письма и посылки, которые так ждали там, на полярной станции, после долгой зимовки. Уехал и начальник транспортного отряда вместе с несколькими водителями тракторов — нужно было организовать разгрузку. В этом деле, как впрочем, и в любом другом в Антарктиде, предвиделись немалые трудности. Морской лед был еще прочен и выдерживал вес трактора и груженых саней, но сверху на нем лежал толстый, до 1,5 метров слой снега. Он скрывал целые озера талой воды, выступившей поверх морского льда. На ледовой трассе, длина которой превышала 28 километров, трактора то и дело проваливались в эту воду, и для того чтобы их вытащить, требовалось много сил и времени. Морской отряд на легком вездеходе был послан разведывать наиболее удобный путь и размечать его флажками. Пока трасса не была проложена, разгружать судно было нельзя, и на лед опустили только самолеты, которые тут же начали летать между Мирным и нашим кораблем, перевозя полярников и срочный груз — фрукты и мясо.

К утру ветер, дувший всю ночь, утих, погода стала тихой и теплой. Радуясь возможности сойти с борта изрядно надоевшего всем за долгий путь судна, десятки зимовщиков бросились на лед размять ноги. Место стоянки оказалось как раз на пути, по которому ходят к своим гнездовьям пингвины. Подкормившись в море, они вылезают на лед и отправляются высиживать птенцов. Когда запасы накопленного жира начинают иссякать, одна птица из пары сменяет другую, и та отправляется в море отъедаться, потом опять возвращается в колонию и птицы вновь меняются местами. По льду непрерывно движутся пингвины — одни идут к морю, другие возвращаются к гнездовью. Маленькие любопытные пингвины Адели охотно подходят прямо к кораблю, у них нет врагов ни на земле, ни на льду, и поэтому они чувствуют себя в полной безопасности. Человека они нисколько не боятся и, если их рассердить, кидаются, подпрыгивают и хватают клювом за штаны. Такие повадки пингвинов давали полную возможность всем любителям фотографии и киносъемки сняться на льду вместе с этими любопытными птицами.

Гораздо флегматичнее крупный императорский пингвин, который, если ему не мешать, почти не обращает внимания на человека. Двигаясь по льду, он обычно не идет, а скользит, отталкиваясь от поверхности льда лапами и короткими крыльями-плавниками. Пингвина, направляющегося к колонии, очень трудно остановить — он упорно, несмотря на все помехи, стремится к цепи. Когда же птица идет назад к морю, то при приближении человека она останавливается и иногда даже сама к нему подходит.

Но, пока вся экспедиция наслаждалась кратким вынужденным отдыхом, нам предстояло приступить к той работе, ради которой мы сюда пришли. Глубина у места стоянки корабля достигала 400 метров, и добраться в аквалангах до дна мы, конечно, не могли. Следовало, однако, ответить на два важных вопроса.

Во-первых, для дальнейшей работы мы должны были знать, светло ли подо льдом. Если там светло, мы сможем обойтись без осветительного оборудования. Второй вопрос: населена ли нижняя поверхность льда? Наконец, нужно было проверить снаряжение, и, в частности работу телефонной станции.

Скоро все снаряжение было готово. За кормой корабля образовалось довольно большое пространство открытой воды, в которой плавали лишь отдельные мелкие льдинки. Туда мы и намеревались спуститься. Я пошел в рубку и попросил руководителей экспедиции разрешить погружение. Капитан-наставник спросил, не лучше ли отложить спуск, так как судовые водолазы в подобных условиях спускаются только в случае крайней необходимости, например, для ликвидации аварии. Пришлось ответить, что раз мы пришли сюда, чтобы проводить подводные работы, то чем раньше мы их начнем, тем лучше. После обычного упоминания косаток погружение было разрешено.

Акваланги, телефон, кабель уже лежали на льду у борта судна. Мы начали одеваться. Я предпочел надеть свой старый, уже сильно поношенный скафандр, в котором больше ста раз спускался в Баренцево море. Пушкин тоже натянул истертый, весь в заплатах костюм. Новые, склеенные специально для Антарктики скафандры мы решили пока не надевать: в этом погружении многое и так делалось в первый раз, не стоило добавлять еще и непривычное снаряжение. Предстоящее погружение было не слишком сложным, но мы не чувствовали обычной уверенности: все-таки это было наше первое погружение в Антарктике. Сказывался и долгий перерыв в спусках. За время длительного перехода через экваториальные широты мы, безусловно, потеряли форму и отвыкли от холодной воды. Вдобавок нас окружило более сотни зрителей, спешивших запечатлеть редкое зрелище на кино- и фотопленку. Некоторые были вполне убеждены, что видят нас в последний раз. Мы очертили круг около места погружения и громко попросили не заходить за него, не задавать нам вопросов, не высказывать своего мнения и не давать советов до окончания спусков. Мне не приходилось видеть водолаза, которому было бы приятно присутствие зрителей, так как перед любым спуском подводник и без того испытывает нервное напряжение. Наблюдатели послушно выстроились по краям круга.

Теперь оставалось только надеть акваланги и можно было спускаться под воду. Внешне мы оба сохраняли полное спокойствие, но, когда я протянул руку, чтобы взять акваланг, то заметил, что она чуть заметно дрожит. Надел груза, ласты, акваланг, сполоснул стекло маски водой, обвязался сигнальным концом и подключил к кабелю разъемы телефона. Саша помог мне натянуть шлем, к уху прижался телефонный наушник, за спиной привычно зашумел дыхательный автомат акваланга. «Как слышишь?» — тихо сказал я в загубник. «Отлично», — загудело в наушнике. Подошел к краю льда и между плавающими льдинами опустился в воду. Вода, если не считать плавающих у поверхности ледяных кристаллов, была совершенно прозрачна, и я ясно видел примерно в 30 метрах от себя винт и руль «Оби». Из полыньи вниз падал сноп света, куски льда в воде сверкали и искрились. Вода вокруг была яркого светло-голубого цвета, но внизу и по сторонам, где тянулся сплошной ледяной покров, этот цвет освещенной солнцем воды постепенно густел и переходил в глубокую тьму. Очень странным казалось полное отсутствие предметов, на которых можно было бы остановить взгляд. Внезапно почувствовал давление на уши и, взглянув на глубиномер, увидел, что нахожусь уже на глубине 12 метров — возникла небольшая неприятность: тяжелый телефонный кабель, свисая со льда, тянул меня вниз. Я начал подниматься, сильно гребя ластами, но всплывал очень медленно — кабель действовал, как привязанный груз. Его длина составляла 50 метров, и мне вовсе не хотелось в первый же раз погружаться на такую глубину. Я давно не спускался с телефоном и не сразу сообразил, что выход очень прост. «Выбирай кабель», — сказал я в загубник. «Есть выбирать», — раздалось в наушнике, и петля начала исчезать, конец кабеля уползал из воды, поднимаясь на поверхность. Теперь я легко смог всплыть наверх, к самому ледяному покрову. Как бы оплавленный лед над головой напоминал ровный белый потолок, на свет он казался прозрачным, чуть желтоватым. Никаких следов жизни не было видно, только пузыри выдохнутого из акваланга воздуха струйками разбегались подо льдом. Эти струйки переливались и сверкали точно пролитая ртуть — на границе воды и воздуха происходило полное внутреннее отражение света.