Лицо молодого чиновника внезапно посуровело, слащавая улыбка покинула его уста, он задумчиво нахмурил высокий лоб. Глубокая печаль скользила в чёрных, подёрнувшихся туманом глазах.

– Да, ты во многом прав, друнгарий Иван, – тихо ответил Кевкамен, чуть заметно кивнув. – Но не будем о несовершенствах нашей жизни. Имею новости из Русской земли. Пока ты воевал в Арране, в Чернигове умер архонт Мстислав.

Потрясённый воевода вскочил с обитого синим бархатом широкого конника[38].

– Что молвишь?! Как?! Князь Мстислав?! – У него перехватило дыхание.

Катаклон с удивлением заметил на глазах воеводы слёзы.

– О Господи! – Иванко с горестным стоном тяжело рухнул обратно на скамью и в отчаянии закрыл ладонью лицо. – Эх, княже, княже! Экие замыслы у тя были! Что ж ты, княже! Не сдюжил, не возмог!

– Судьба, воевода. А может, Господь покарал архонта Мстислава за его гордыню. Сидел в Таматархе, захотел большего, силой отобрал у брата половину его земель.

– Замолчи, Катаклон! – вскричал воевода. – Не до твово высокоумья! Князь Мстислав мне яко отец, яко брат старшой был! Кабы не он, сгинул бы я у печенегов в полоне, невольником жалким! Христом Богом молю: уйди покуда. После свидимся.

Катаклон с беспокойством взглянул на полное скорби суровое лицо Иванки и, вздохнув, неслышно выскользнул из покоя. А воевода, оставшись один, бессильно уронил голову на руки и расплакался, как ребёнок.

Вспомнились ему юные годы, проведённые в солнечной Тмутаракани. Отец Иванки, Творимир, был знатным купцом, имел лавки в Киеве и в Переяславле. Путь отца оборвала на Дону, возле Саркела, печенежья калёная стрела. Тогда и его, Иванку, уклюнула в грудь лихая пришелица, угодил он, тяжко израненный, в полон и там бы, наверное, и закончил свои дни. Спасли Иванку ворвавшиеся во вражий стан молодые воины в сияющих остроконечных шеломах. Степные разбойники были иссечены мечами, их кибитки и обозы захвачены, а юного паробка взял к себе в дружину князь Мстислав – удалой лихой рубака.

Сколько лет прошли они, князь и будущий воевода, плечом к плечу?! И на хазар ходили, и на касогов, и на тех же печенегов. Не раз Иванко прикрывал раненого князя от вражьих копий, порой в свою очередь и Мстислав спасал своего верного дружинника от кривых сабель, с хищным проблеском готовых опуститься на его голову.

И вот теперь князя Мстислава – друга и ратного товарища – нет в живых! Это казалось Иванке немыслимым, непостижимым, он тряс седеющей головой и не мог поверить!

В дверь покоя протиснулся Любар. При виде опечаленного воеводы мгновенно исчезла с его лица весёлая добродушная улыбка.

– Что стряслось? – спросил он, насупившись.

– А то, друже, что ворочаться нам с тобой топерича вроде как и некуда, – тяжело выдохнул воевода. – Князь Мстислав в Чернигове помер.

Любар застыл на пороге с полураскрытым от изумления ртом.

Как бы невзначай повстречали на многолюдной улице Меса Иванко и Любар нурмана Гаральда Гардрада.

Тяжёлый суконный плащ с серебряной фибулой[39] покрывал могучий стан рослого северянина; длинные льняные волосы, перетянутые обручем, спадали у него по нурманскому обычаю на плечи; сильные длани сжимали золочёную пряжку широкого сафьянового пояса.

– О, воевода Иван! Тысяча свиней! Приятно встретить старого знакомца! – Нурман засмеялся и дружески хлопнул воеводу по плечу. – Не ожидал тебя увидеть! Какими судьбами ты здесь?!

Вокруг теснилась многоязыкая толпа, от криков и шума в ушах стоял непрерывный звон.

– Уйдём отсюда, с Месы, – Гаральд пригласил русов следовать за собой. – Я знаю одно тихое место неподалёку. Посидим, поговорим.

Они свернули на узкую кривую улочку и прошлёпали по грязи к низенькому зданию с покрытыми копотью круглыми колоннами у входа.

– Таверна «Золотой Рог», – пояснил Гаральд. – Садитесь, угощаю. Базилевс хорошо платит за верную службу. – Он потряс висевшим на поясе кожаным мешочком, туго набитым золотыми и серебряными монетами.

Любар с любопытством разглядывал дорогое платье нурмана. Он немного слышал о ратных подвигах этого богатыря и как-то сразу проникся к нему уважением и доверием.

Они сели за длинный дубовый стол посредине просторной полупустой залы.

Хозяин заведения с угодливой улыбкой поставил перед посетителями наполненный красным хиосским вином кувшин, воду и жаркόе.

Воевода Иванко подробно поведал Гаральду о походе на восток. Нурман внимательно слушал и доброжелательно кивал.

– Тысяча свиней! Никак не приучу себя разбавлять вино водой, – Гаральд натянуто рассмеялся и отодвинул в сторону сосуд с холодной ключевой водой. – Помню, в Киеве мы предпочитали крепкие меды. Впрочем, скажу вам, на службе у базилевса мне доводилось хлебнуть всякого: и ракьи, и медов, и олу[40]. С тех пор как я поступил на службу в этерию, мне не грозит нужда. Золото и серебро всегда бренчат в кошельке. Купил виллу на берегу Босфора, держу там наложниц, рабов, живу в роскоши и богатстве. В Киеве я бы такого никогда не имел. Теперь я удостоен звания куропалата и командую императорской гвардией. Базилевс ценит храбрых людей. Помнит, как я воевал в Сицилии против сарацин, брал Сиракузы и Мессину, ходил в поход на Нил с экзархом[41] Текнеем. При дворе всегда можно заслужить почести и славу.

Гаральд долго и обстоятельно рассказывал, как брал он на щит сарацинские города, как хоронился в тростниках на берегу Нила, как жёг греческим огнём пиратские кубары.

Любар слушал нурмана, затаив дыхание, Иванко же устало хмурился и отводил взор.

– Я слышал, князь Мстислав почил в Бозе. Это правда, воевода Иван?

– Правда, – с горестным вздохом отозвался воевода.

– Тысяча свиней! Так зачем вам возвращаться на Русь, доблестные мужи?! – развёл руками Гаральд. – Мой совет: вступайте в ряды этериотов. Забудете про нужду, станете носить красивые одеяния, любить лучших женщин.

– Тако я и ведал, – усмехнувшись, заметил Иванко. – Ну, нам с Любаром пора. Спаси тя Бог, Гаральд. Благодарим за угощенье. А о предложенье твоём помыслить надоть.

Он потянул Любара за рукав суконной рубахи…

– Вот те, отроче, и ромейское лукавство, – сказал воевода, когда они шли по дороге к предместью Святого Маммы.

– В чём лукавство углядел, Иванко? – удивлённо спросил Любар.

– Млад ты, друже, – вздохнул воевода. – Гаральд-то ведь нам не зря на Месе попался. Подослали его перетолковать.

– Как же нам топерича быть, воевода, куда ехать? – Любар, задумавшись, пожал плечами. – Али в самом деле наняться к базилевсу на службу? Красно нурман сказывал.

– Не всё то, отроче, красно, что речётся лукавыми словесами. – Иванко грустно рассмеялся. – Одно скажу: из Царьграда покуда нам, чую, не выбраться. Вот на осьмое число приём назначил базилевс, после и порешим, как будем.

Предместья Святого Маммы они достигли в час, когда за горными цепями на западе алела кровавая вечерняя заря. Иванко и Любар брели в угрюмом молчании, оба сомневаясь и не ведая, что готовит им грядущее – радость и удачу или невзгоду и печаль.

За стенами Великого Феодосия с Золотыми парадными воротами и долиной Кидариса, над которой возвышался широкий акведук времён Юстиниана[42], неумолимо угасало дневное светило. В бухте Золотой Рог стихала ругань корабельщиков и крики надсмотрщиков, на улицах и площадях большого города зажигались смоляные факелы. Быстро темнело, в синий сумрак погружались украшенные мраморными портиками дома богатых горожан, статуи, обелиски, скрывались мозолящие глаза многоэтажные инсулы[43] на грязных узких улочках, где селилась константинопольская беднота – мелкие торговцы, ремесленники, рыбаки и моряки.