Более того. Никогда не смог бы сложиться язык, общий хотя бы для трех особей.

Индивидуальность — очередной культурный мираж. Люди абсолютно убеждены, что все они — разные. Неповторимые и уникальные.

Ничего удивительного. Вероятно, и сайра видит разницу в блеске чешуек соседок по косяку.

О да! Бывает, конечно, что у восемнадцатой сайры слева на три чешуйки больше, чем у той, что справа. Да и корни грудных плавничков темнее.

Но различия в блеске вызваны лишь игрой освещения или его преломлением в воде. А количество чешуек вообще никакой роли не играет.

Биологическая «индивидуальность» как у сайры, так и у человека невозможна.

Все единицы, составляющие род, всегда являются клонами, и человек тут не исключение.

Индивидуальность — это всего лишь «отпечатки пальцев», которые среда и опыт оставили на особи.

Другая среда и другая судьба из того же самого биологического материала вылепят и совсем другую «индивидуальность».

Почему так?

Объясняю. Нomo — очень уязвимая тварь.

Соответственно, и иерархия в человеческих стаях зыбкая и подвижная.

Дело в том, что любая дыра в любом боку — немедленно приводит в движение всю иерархическую лестницу.

Если дыра в чужом боку — то особь перемещается вверх. Если в своем — вниз.

Социальная роль каждого экземпляра многократно меняется. Задача — соответствовать абсолютно любому статусу.

Наличие закрепленного за существом уникального «характера» сделало бы это невозможным.

И обрекло бы такую особь на остракизм, беспомощность или смерть, а стаю — на распад.

Любой «природный» индивидуализм в стае homo столь же немыслим, как и в стае павианов или гиен.

Поясняю.

Только плотное, синхронное сообщество давало homo шанс выжить. Индивидуальность же неизбежно приговаривает своего носителя к нетипичному поведению. А оно смертельно для самой особи и разрушительно для стаи.

Никакой индивидуализм никак не увязывается с природой подлинного человека.

Ведь идеальное состояние стаи — это абсолютное единство, а по возможности и мурмурация.

Напомню.

Мурмурация — это способность животных-жертв сливаться в подвижные фигуры, способные пугать хищников размерами и мощью.

К примеру, тысячи европейских скворцов способны сложиться в грозную птицу размером с небо.

Как бы сладко это чудовище не пахло скворчатиной — никому и в голову не придет его атаковать.

Угрехвостые сомики знают, как они вкусны. Поэтому тысяча этих робких рыбок склеивается в сверлящего воду монстра. При встрече с ним даже акулы приседают в глубоком реверансе.

Умеют притворяться огромными грозными организмами гамбузии, кашмирские луцианы, крабы-пауки etc, etc.

Нет сомнения, что и люди плейстоцена в момент опасности или агрессии вели себя подобным образом.

Следы этого стиля отлично сохранились и в современном поведении человека.

Homo до сих пор склонны приврать о своей величине и страшности.

У них есть непобедимая потребность сбиваться в синхронно движущиеся огромные фигуры, вводящие в ужас недругов.

Это, конечно, еще то «наследие», но оно прекрасно работает и широко практикуется.

Присмотритесь.

На своих военных парадах люди мурмурируют еще убедительнее, чем скворцы в небесах.

Да и у греческих фаланг, крестных ходов, демонстраций, наполеоновских каре, олимпийских церемоний и бразильских карнавалов корни в том же древнем инстинкте, который делает чудовище из тысячи робких сомиков.

Мурмурация, кстати, находит немедленный отклик и в мозге.

Вовлеченность в любую «толпу» радикально меняет поведение и состояние человека.

А структурированная толпа, как фактор ИСС работает еще сильнее, чем хаотичная.

В ней начисто растворяется любая «индивидуальность».

Персональные взгляды и эмоции быстро исчезают, сменяясь коллективными. И это тоже — отголосок плейстоценового опыта.

Мурмурируя на параде, митинге или танцполе, человек сладко возвращается в стаю. Т. е. «домой».

Если и этого мало, то вспоминайте «эффект Уэлсли». У тесно контактирующих дам — синхронизируется менструальный цикл, а мантия Маркиони (выделяемый кожей слой жиров и кислот) приобретает полную химическую идентичность.

Это все отголоски времен, когда человеческая стая была сплавлена в единое целое. Из той же «оперы» болезненная зависимость от чужого мнения, вечный поиск единства, и патологическое пристрастие к «общению». Оттуда же растут ноги моды, конфессий, партийности, национализма и злобная нетерпимость к «внестайным» представлениям.

Более того, некая врожденная «индивидуальность» обеспечила бы уникальность не иллюзорного «внутреннего мира», а прежде всего — организма. Трансплантации органов были бы невозможны.

Впрочем, отсутствие биологической основы индивидуальности не так много значит.

Различия придут, но позже. Индивидуальность будет сделана из социальных ролей, одежды, религии, денег, знаний, пережитых болезней, etc.

Да-да. Это очень искусственная штука. И она целиком и исключительно создается лишь внешними условиями.

Сорванная тога лишает индивидуальность ее первой половины, сорванная кожа — второй.

Ростовые анатомические препараты, лишенные этих аксессуаров — все на одно лицо.

Еще не наделенный индивидуальностью, подлинный, стайный хомо, щерясь, вглядывается в будущее, даже не предполагая, что оно существует.

Пройдет время, и это существо остепенится и затрещит про «доброту-красоту-и-честь». Оно перестанет есть тухлых слонов и начнет млеть от симфоний.

Оно придумает «совесть» и научится пудрить ею свои и чужие полушария.

Но, зная, что любое развитие — это просто возгонка первичных свойств — мы всегда вправе подмигнуть как поклонникам «совести», так и исповедникам «чести».

Впрочем, это все и так понятно.

Нас интересует другое.

Если гениальность является все же природным свойством некоторых homo, то и ее зачатки тоже находятся где-то здесь.

В головах сингулярной стаи.

Два миллиона лет назад под грязной шерстью на черепе человека уже налились и избороздились полушария мощного мозга. Его кора обрела шестислойность. А нейроны сплелись триллионами связей и сформировали все зоны, от «зрительных» до «речевых».

Да, этот мозг грамотно руководил организмом.

Он вовремя творил первичную мочу, открывал и закрывал поры, он сокращал мышцы и рулил еще тысячей функций, позволяющих организму передвигаться и размножаться.

Но ни на какое рассудочное действие, уровнем выше гиенского, он не был способен. В этом смысле слова нейронное устройство в черепе не работало и не производило даже самого примитивного продукта.

Видим, что все мотивации этих тварей примитивны, а поведение типично для всех животных. Ничто, кроме еды и размножения, их не беспокоит.

Сейчас, забравшись в протухшие слоновьи недра, homo урчат и рыгают.

Но бывают и иные обстоятельства. Тогда эти животные демонстрируют все, что в них было вложено за миллионы свирепых лет.

Разумеется, они убивают всех, кого могут убить. Но их возможности ограничены слабостью зубов и ногтей. Мелкая охота их прокормить не в состоянии, а с падалью бывают и перебои.

Посему люди жрут все, включая друг друга.

Они не только доедают раненых, но и убивают «ближних» во сне. А также душат или забивают острыми камнями больных, слабых и маленьких.

Возможно, они стали людьми потому, что были худшими из обезьян.

Роковая мутация кисти руки нарушила способность этого вида приматов нормально перемещаться по деревьям и, подобно макакам, жить в сытости и веселье.

Эти животные ненасытны.

Если нет падали или добычи, то homo тянут в рот все, до чего могут дотянуться.

Едой служат как пауки, так и выделения своего или чужого носа.

Они обдирают шкурки с ран, чтобы съесть.

Из остатков своей покровной шерсти выуживают клещей и сосут из них ту кровь, что клещи насосали у них.