– Червяки! ЭТО ЧЕРВЯКИ! – не унималась я, – уберите чай с червяками! Я не буду с червяками!

Жизнь буфета приостановилась. Все посетители смотрели на нас и ждали продолжения этого представления. Даже рыжая буфетчица, вытянув шею, пыталась сквозь толпу разглядеть источник шума. Обычно застенчивый на людях, Ашот не привык к такому всеобщему вниманию к своей персоне и, неожиданно оказавшись в эпицентре не самых приятных событий, густо покраснел.

– Альфия, Альфия, – сбивчиво зашептал он, – вот, возьми деньги, если нужно будет еще, я подожду вас там… ну… в зале ожидания, – и протянув маме красный хрустящий червонец, выскочил из буфета.

Конечно, чаю я так и не попила. Еще чего, с червяками! Да и цвет какой-то подозрительно темный, совсем не как дома. И стакан этот странный, в какой-то железяке… В общем ушли мы с мамой из буфета с завернутым в салфеточку бутербродом и в расстроенных чувствах.

Устроились в зале ожидания, я перекусила и мирно засопела у мамы на коленях. Вскоре объявили посадку на рейс, и у стойки, где продавали билеты, выстроилась целая очередь желающих улететь. Мама с Ашотом переглянулись: шансы купить билет при такой очереди стремились к нулю.

– Нателла, просыпайся, доченька, – шепнула мне на ухо мама, – просыпайся, нам лететь пора!

– Подожди, пусть поспит еще, я пойду пока в очередь встану, тут долго придется ждать, – предложил Ашот.

– Нет, так мы точно не улетим, – возразила ему мама и снова повернулась ко мне, – Нателла, плачь! Громко плачь! Как можно громче, доченька! Плачь, а то билетов нам не достанется, не полетим к Тате Римме.

Стоило ли меня уговаривать? После бессонной ночи, многочасовой тряски в машине, после чая с червяками, в конце концов? После этого полусна на неудобной скамейке в зале ожидания? Конечно, нет! Я с преогромным удовольствием разразилась криком на весь аэропорт, выплеснув наружу все свои обиды, прошлые, настоящие и даже будущие.

Мама схватила меня на руки и пошла вставать в очередь. На наше счастье, я была единственным ребенком в очереди, и потому спешившие на родину армяне стали расступаться: «Женщину с ребенком пропустите без очереди! Проходите, женщина, проходите вперед! Девушка, обслужите эту женщину, пожалуйста, у нее ребенок плачет, тяжело в аэропорту с ребенком сидеть! Пусть летят, пожалуйста!». И мы полетели.

В салоне самолета было тесно и шумно. К моему счастью, бензином там не пахло, но был какой-то другой незнакомый запах, который, как оказалось позднее, действовал на меня ничуть не лучше бензина.

Мы с мамой уселись у окошка, Ашот – у прохода. Все места уже были заняты, но поток людей не останавливался. Они устраивались в проходах: кто-то усаживался на чемодан, кто-то стоял, держась за ручки багажных отсеков над сиденьями, прямо как в автобусе. Наконец, когда салон самолета был заполнен людьми до отказа, девушка-стюардесса объявила в микрофон, что посадка окончена. Нам раздали карамельки и бумажные мешки на случай, если затошнит, и самолет тронулся в путь.

Это был мой первый полет. Взлетать было непривычно и даже немного страшно, но мама так крепко меня обнимала и облака в окошке были такими красивыми, что страх быстро улетучился. Город под нами становился все меньше и меньше, а вскоре и вовсе пропал из виду. Со временем вместо белых пушистых облаков в форме зайчиков, мишек и слоников по ту сторону иллюминатора осталась только одна сплошная серость, усиленно вглядываясь в которую я незаметно заснула.

Проснулась от внезапно зазвучавшего из динамиков голоса, объявлявшего, что самолет приступил к снижению. Снижение было долгим и мучительным. Мне противно, до боли закладывало уши, меня тошнило и мутило от этого запаха «не-бензина», смешанного с запахом табачного дыма, струившегося со стороны туалетных комнат, над которыми зачем-то красовалась табличка «Не курить!», я усиленно рассасывала выданную мне мятную карамельку, зарывалась лицом в мамин шарф, беззвучно плакала и хотела домой, когда знакомый голос стюардессы объявил, что самолет произвел посадку в аэропорту «Звартноц» города Ереван.

Несмотря на просьбу стюардессы оставаться на своих местах до полной остановки самолета, все сидевшие пассажиры, едва заметив первые признаки снижения, дружно отстегнулись, начали вытаскивать из багажных отсеков свои сумки и шумно протискиваться к выходам. Мы выходили из самолета последними. Глоток свежего армянского воздуха на трапе самолета сразу вернул меня в чувство. Ура, мы в Ереване!

В аэропорту Еревана было людно и шумно. Прибывавшие из разных городов люди скапливались в зале выдачи багажа. Там по длинным транспортным лентам неспешно плыли чемоданы, сумки и даже коробки. Люди толпились у лент и жадно всматривались в эту багажную реку в надежде увидеть там знакомые формы и вовремя выловить свое.

Наши коричневые сумки с серой надписью «Урарту» прибыли в числе первых, и мы радостно вышли из зала. Подошли к лестнице, ведущей вниз, встали на первую ступеньку, и, к моему огромному удивлению и восторгу, лестница поехала сама. Мама стала объяснять, что это никакая не лестница, а эскалатор, но я уже ее не слушала – я завороженно смотрела сквозь высокие стеклянные перила вниз, на толпу людей, и мечтала, чтобы эта лестница-эскалатор везла нас как можно дольше.

Через пару мгновений мы были внизу. Здесь уже собрались встречающие – это были целые семьи, ожидавшие своих родных, друзей или просто знакомых с цветами, с подарками, с угощениями. Среди них была и наша Тата Римма. Она увидела нас издалека, и ее большие карие глаза засветились от счастья. Волнистые волосы Таты Риммы были аккуратно уложены, губы накрашены. В черном кожаном пиджаке, бежевой шелковой блузе и прямой черной юбке, она выглядела очень эффектно. В руках ее была большая красивая плетеная корзина.

– Тата Риммааааа! – бросилась я к бабушке, ловко спрыгнув с последней ступеньки эскалатора.

– Джана-аа (арм. ласковое обращение)! – радостно закричала Тата Римма, поставила свою корзину на пол, взяла меня на руки и крепко обняла, – красавица моя, как я по тебе соскучилась!

Бабушка по очереди обняла маму и Ашота, и мы направились к выходу.

– А на чем мы поедем домой, тат? – спросила по дороге я, – не на машине?

– Нет, джана, на такси, – успокоила меня Тата Римма.

Вскоре я узнала, что такси – это все-таки машина и что бензином там пахнет еще похуже, чем в папиной «Ниве», но все вокруг было таким новым и интересным, что дорогу я перенесла хорошо. Оказалось, что в корзине, с которой Тата Римма встречала нас в аэропорту, были вкуснейшие фрукты – желтые бархатные персики с розовым бочком, толстенькие зеленые груши и крупный виноград, сквозь тонкую кожицу которого проглядывались темные зернышки. Когда бабушка открыла корзину и надрезала для меня персик, его аромат разлился по салону машины и даже волшебным образом затмил ненавистный запах бензина.

За фруктами и разговорами время в дороге прошло быстро. Скрипнув тормозами, машина такси свернула с основной дороги во двор и остановилась у подъезда. Тата Римма жила в пятиэтажном доме из серого туфа, совсем не похожем на те дома, к которым я привыкла в Менделеевске. Вместо наших малюсеньких балконов, ширина которых едва достигала метра, здесь это были целые комнаты, застекленные и утепленные. Бабушка называла их «шушабанд» (прим. авт. комната, созданная в результате застекления балкона). Белье здесь сушили на длинных веревках, тянущихся от окна шушабанда до высоченного столба, стоявшего аж в соседнем дворе. Веревки ездили по роликам, один из которых крепился к столбу, а второй – к внешней стене дома, прямо под окном каждой квартиры, – крутишь ролик, и белье твое уезжает на самую середину двора. Вместо привычных мне вишневых и малиновых кустов во дворе бабушкиного дома стояли высокие деревья, укрывавшие двор от палящих лучей летнего солнца, а с другой стороны дома раскинулась невероятной красоты густая виноградная лоза.