– Вы уж простите, у нас больше ничего нет.

– Ай, врешь! – укорила ее старуха.

– Мика-мика-мика, – забормотала сестра и снова принялась раскачиваться.

– Хворая она у тебя? – Старуха взяла Агнежку за подбородок и повернула ее голову к себе. – Не любишь ее, да? Обуза? Так и она тебя не пожалеет, когда время придет.

Старуха разразилась лающим хохотом.

Микаш стиснул кулаки. Да как она посмела!

Будто услышав его мысли, старуха обернулась. Когда он увидел ее белые глаза, ему пришлось напомнить себе, как дышать.

Вельва-горевестница!

– А ну-ка, иди сюда! – позвала его старуха. – Иди, не бойся. Хуже будет, если не выйдешь.

Так про горевестниц и говорили: ослушаешься их – вовек бед не оберешься.

Микаш показался на свет.

Старуха обратилась к матери:

– Тоже твой мальчонка? От кого прижила, глупая?

– От мужа, – на пределе терпения ответила мать.

– Угу, от твоего пьяницы-мужа только такие убогие, как она, – старуха кивнула на заходившуюся в припадке Агнежку, – могли родиться. А мальчик-то совсем не в вашу породу, смекаешь?

– Мой он, мой! Я его выносила и вырастила! Моя кровь! Никому не отдам.

– Нет, не твой. Не можешь ты его как ломовую скотину использовать. У него великая судьба. Это она привела меня на ваш порог.

– Хоть великая, хоть малая – не отдам!

Микаш взял за руку разволновавшуюся до красноты мать.

– Я никуда отсюда не уйду. Уходите вы! – сказал он, без страха глядя в белые глаза горевестницы.

– Ишь какой своевольный! Как зов предназначения услышишь, так сам побежишь. А не услышать не сможешь: это твоя суть. Слышишь и ты, глупая? – Горевестница повернулась к матери, и ее голос сделался зловеще-таинственным, похожим на шум бури за окном. – Он отмечен грозным духом возмездия и должен учиться у короля Сумеречников. Его поведет Искатель, отмеченный мятежным духом перемен – Северной звездой. Но как только звезда погаснет, Мрак совьет гнездо в его душе. Станет твой сын проклятьем для людского рода, Разрушителем – демоном лютым, самым страшным из всех. Загорится степь под его ногами, прольются небеса людской кровью, проложит он путь по мертвой плоти к Небесному Престолу и возведет на него дух неправедный.

Агнежка верещала долго и пронзительно, точно птица. Мать кусала губы. Исходившая от нее завеса страха загустела до вязкой болотной жижи. Мысли скакали тревожной чехардой.

– Забирайте, – тихо произнесла она и понурила голову, пряча от сына глаза.

– Мама! – Микаш вздрогнул. – Нет, нет, я не стану таким. Клянусь, я буду хорошим. Буду слушаться во всем и всегда, буду работать больше, я…

– Не сопротивляйся, мальчик, ты ведь и сам знаешь про демона внутри. Даже сейчас его чувствуешь, – усмехнулась горевестница.

Микаш всю свою жизнь чувствовал его. Иногда он скребся о ребра когтями, и тогда хотелось схватить топор и разнести все кругом. Только бы односельчане поняли, что сестрица не плохая, а другая. Что мама не засохший цветок, а сильная, достойная уважения женщина. Что он вовсе не злой и никогда не хотел им быть…

– Уходи, – сказала мать со смертельным спокойствием. – Ты мне больше не сын.

Горевестница протянула костлявую ладонь.

«Забудьте! Забудьте об этом!» – взмолился Микаш так отчаянно, что голову схватил спазм, а из носа ручьем хлынула кровь.

Они забыли.

Агнежка замерла, прижав подбородок к груди. Горевестница прикрыла глаза. Мать перестала бояться и добродушно улыбнулась.

– Убирайтесь! – велел Микаш белоглазой старухе, вытирая рукавом кровь. – И никогда не возвращайтесь!

Вельва поковыляла к двери и, не оглядываясь, вышла в бурю.

Мать мотнула головой, прогоняя дурман.

– Ты закончил? – Она собрала миски, сполоснула их в ведре и налила еще супа. – Теперь ешь сам.

От миски поднимался пар, а посреди варева плавал небольшой кусок баранины – маленькое чудо для их бедного семейства.

– Мама! – удивленно воскликнул Микаш.

– Жуй! И не смей с сестрицей делиться. Это только для тебя, – строго наказала она, а потом не выдержала и ласково потрепала его по волосам.

Агнежка очнулась и придвинулась ближе, опустив голову ему на плечо. Ему так хорошо стало, так тепло от их любви, что страх мигом забылся.

Они не вспомнят.

Никогда.

1526 г. от заселения Мунгарда.

Белоземье, Веломовия

Микаша душили сожаления. Если бы он ушел с горевестницей, может быть, спас семью. А так остался один… ни Сумеречник, ни простолюдин. Что-то среднее, без судьбы и смысла.

До белоземского замка оставалось несколько дней пути, когда свадебный кортеж встретил людей лорда Веломри. Их выслали для сопровождения гостей по дремучим лесам. Пышная днёвка случилась неподалеку от узкой, но быстротечной реки. Зареченцы и белоземцы ели, пили, братались, шутили и горланили застольные песни. Микаш так умаялся за всем следить, что пропустил, когда Йорден ухватил служанку из свиты лорда Веломри и, пьяно улыбаясь, потащил в палатку.

Микаш нагнал их у самого входа и перегородил путь.

– Не стоит. Вас невеста ждет.

– Тебе-то какое дело? Не твоя же, – огрызнулся Йорден.

– Ваш отец велел приглядеть, чтобы вы не ославились тут, – Микаш уже вдоволь понаблюдал за белоземцами. От зареченцев они отличались как день от ночи. Тихие и спокойные внешне, с плавной речью, они не выказывали лишних эмоций, а внутри горели, словно печи, вспыхивая то гневом, то страхом, то раздражением. Прав был лорд Тедеску: унижения они не простят и помнить будут долго.

– Отца здесь нет. И ты поди прочь. Найди себе девку, а то так и проходишь всю жизнь девственником. Слышишь, дорогая? – обратился Йорден к служанке. – Он ни разу с женщиной не был!

Да, не был. Не хотел. Вовсе их не замечал. Тренировки, книги, охота на демонов – больше ему ничего и не надо. А с девицами была одна морока.

Йорден швырнул в Микаша медальон с портретом невесты.

– Полюбуйся на бледную мышь, раз никого лучше сыскать не можешь.

– Как знаете, – прошептал Микаш, сжимая медальон в ладонях.

Внутри заскребся демон, болью запульсировала жилка на виске. Он словно наяву слышал леденящий душу скрежет. Это помогало во время битв, когда силы были на исходе, – пробуждало кровавую ярость, превращало в неистовый стальной вихрь. Именно за эту несокрушимость и приглянулся Микаш лорду Тедеску. Но иногда, как сейчас, ярость становилась столь нестерпимой, что хотелось выпустить демона на волю и всех уничтожить. Тех, кто издевался, смеялся и плевал в его сторону. Пока его самого не заколют, как демона. Совсем как в том сне.

Нет, он не станет чудовищем! Ради памяти матери и Агнежки.

Микаш отошел к реке, подальше от костров и пьяных речей. Журчание воды успокаивало, а мошкара еще не проснулась, чтобы докучать злобными укусами. Он укутался в плащ поплотнее и открыл медальон. Ему было любопытно, чем Йордену так не понравилась невеста. Заячья губа у нее, что ли, или глаза косые?

От портрета веяло колдовским дурманом. В золотистой дымке заходящего солнца работа неизвестного художника выглядела настолько изумительно, что он в одночасье забыл все горести. Даже демон внутри унялся, наслаждаясь созерцанием чуда.

Микаш умел различать красоту потаенную, которую столь редко замечали другие, и красоту внешнюю, на которую были падки его одногодки. В портрете соединились обе. На его сестру белоземская принцесса походила разве что печальным взглядом дивных прозрачно-голубых глаз. Живых, будто в самую душу смотрящих. Лицо ее было нежное, точеное, полное трогательной хрупкости, – она словно сияла изнутри. Каждую черточку можно изучать часами и восхищаться совершенством.

Интересно, а какая она в жизни?

1526 г. от заселения Мунгарда.