Как только мы закончили, Старик тут же уединился в нашем домике: ему не терпелось лечь спать, чтобы завтрашний день настал поскорее. А я снова взобрался на перекладину между загончиками. Красавица обдала меня теплым, пахучим дыханием, а Дикарь ткнулся в меня слюнявой мордой. Вытерев лицо с неподдельной радостью, я устроился между ними, чтобы в последний раз разделить с красавцами ночное небо.

Ночь выдалась теплой. Так что около полуночи, когда пятнистые великаны стали задремывать, я спрыгнул на землю и распахнул боковые дверцы, чтобы проветрить вагончик. Задержав взгляд на копытах Дикаря, я мысленно перенесся в зверинец Кутера, увидел, как Рыжик выглядывает из-за жирафьих ног. И когда я опять влез наверх, она по-прежнему стояла у меня перед глазами. Вот только уже не такой, как у Кутера. А как в ночь нападения медведя, когда, пропустив мимо ушей мои предостережения, спрыгнула прямо в вагончик, чтобы быть поближе к жирафам. Доверилась им в надежде на взаимность.

Рыжик по-прежнему была у меня перед глазами, когда я разжал руки, неторопливо соскользнул в загончик к Дикарю и приземлился прямо у перегородки, оказавшись ровно между жирафами. На мгновение я замер, любуясь их силой и мощью, как когда-то на карантинной станции, — только теперь от них пахло не океаном, а землей. А затем я, как когда-то Рыжик, развел руки в стороны и коснулся их обоих одновременно… стоило мне это сделать, как эти благословенные создания снова завели свою жирафью песнь!

Они уже пели ее друг дружке в карантине, а теперь вот решили спеть и мне. Это низкое урчание было таким раскатистым, что я, поглаживая их шерстку, чувствовал, как мое нутро подрагивает в такт этой песне. Проникновенный африканский гимн эхом разнесся по ночной округе, обрел отклик в самых глубинах моей души. Даже сейчас воспоминания о нем так чисты и ярки, что я могу опустить ладонь на свою иссохшую, старую грудь и ощутить ритм этой песни. А потом они затихли. Мне трудно было бы поверить, что все это случилось взаправду, не начни эта песня звучать внутри меня самого. Помню, что в те мгновения мечтал лишь об одном: вечно стоять вот так, между ними, словно тощий и юный жирафик, подобранный за время долгого, удивительного путешествия в Калифорнию.

Когда в лунном свете появился Старик, пришедший мне на смену, я уже сидел на перекладине и наблюдал сверху за спящими красавцами. Я был готов, что он опять накинется на меня со своими расспросами: в своем ли я уме и все в таком духе.

Но нет.

— Мне показалось или не так давно тут кто-то утробно гудел? — спросил он.

Я кивнул на жирафов.

— Ну и дела, — произнес Старик вполголоса, а потом уселся на подножку и, как обычно, закурил. А я спрыгнул на землю и замер перед ним.

— Хочешь остаться? — спросил он.

Я кивнул.

— Что ж, ладно, малец, оставайся.

Я снова влез на перекладину — мой излюбленный наблюдательный пост. Жирафы пробудились и взглянули на меня. А потом улеглись… оба одновременно… а я остался наверху, охранять их от львов.

Сердце так колотилось о ребра, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

«Сан-Диего-юнион»

16 октября 1938 года

ВСТРЕЧАЕМ ЖИРАФОВ В ЗООПАРКЕ!

Сан-Диего. 16 окт. (спецвыпуск). По предварительной информации, юные жирафы приедут в зоопарк Сан-Диего сегодня около полудня. По восторженным заверениям Белль Бенчли, Райли Джонс, главный смотритель зоопарка, сопровождающий жирафов в путешествии через всю страну, сообщил эту радостную весть накануне в телеграмме вместе со временем прибытия.

Уже скоро поднимется крыша вагончика!

Уже скоро из нее покажутся огромные жирафьи головы на изящных шеях!

Уже скоро их поприветствует весь наш славный город!

А пока портовые рабочие должны перегнать в зоологический сад свой огромный кран, который и поднимет жирафов вместе с клетками над трехтонной машиной, в которой они две недели назад выехали из Нью-Йорка, взяв курс на Сан-Диего…

И снова мы отбыли в свете луны, перед самым восходом.

Когда солнце поднялось, мы уже огибали горы по так называемой Телеграфной дороге. Ехали мы медленно и спокойно, и даже жирафы, слава богу, ничего не заметили.

За горами нас ждала Юма. По словам Старика, именно здесь нам предстояло перебраться через реку Колорадо по мосту Оушн-ту-Оушн-Бридж, а там уже мы окажемся в Калифорнии. Когда мост только построили, он был единственным на тысячу двести миль вокруг местом, где транспорт мог перебраться на другой берег, «от океана к океану», в полном соответствии с названием.

Судя по реке, не так давно она разливалась: земля вокруг нас была усеяна мусором, и от этого зрелища по моей спине побежали мурашки. Но была и еще одна причина содрогнуться. По эту сторону моста расположился еще один «Гувервилль»: тут кругом были палатки, «Жестяные Лиззи», костры, толпы людей. Когда рядом с нами побежала горстка чумазых детей, пришлось сбавить скорость до черепашьей.

— Добро пожаловать в городок оки, — проворчал Старик, пока мы вставали в очередь из машин.

Он глядел прямо перед собой — туда, где посреди моста несколько калифорнийских полицейских останавливали автомобили.

Водителю старенького фордика приказали развернуться. Машина была до отказа забита вещами, был тут даже матрас, на котором сидело с полдюжины ребятишек. Когда «форд» поравнялся с нами, я разглядел суровое лицо отца и заплаканное — матери.

— Что случилось? — спросил я.

Старик не ответил. Он не сводил глаз с драмы, разворачивавшейся впереди. Между нами и патрульными осталось всего две машины: фордик с примотанной к нему корзиной с козленком — мы уже видели его в Нью-Мексико — и блестящий голубой кабриолет с разодетой парочкой из «Могавка».

Патрульный жестом подозвал к себе фордик и накинулся на водителя.

— Знаешь, что он выспрашивает? — спросил Старик. — Есть у тебя деньги при себе? А работа? Если отвечают «нет», то дальше путь заказан. Это называется «противобедняцкой блокадой».

Я посмотрел вслед фордику, остановившемуся на аризонском берегу.

— А если им некуда больше податься?

— Тогда они останутся здесь. — Старик кивнул на «Гувервилль». — У самой границы земли обетованной.

Калифорнийский патрульный заметил козленка в корзинке и, видимо решив, что тот может сойти за валюту, поманил фордик к себе и все-таки пропустил.

Модный кабриолет проехал без единого вопроса.

Следом была наша очередь. Я был готов к тому, что нас остановят: хотя бы ради того, чтобы поприветствовать жирафов. И даже нажал на тормоз. Но патрульный только разок взглянул на зверей и, должно быть, мысленно счел за валюту и их. Даже не улыбнувшись, он сделал нам знак ехать вперед.

И пока мы все ехали через мост в края, где текут молоко и мед, оки и голливудская парочка приветственно махали жирафам.

А потом события стали развиваться стремительно.

Мы увидели каналы, зеленые поля, апельсиновые рощи, грузовики с рабочими.

Увидели россыпь других «Гувервиллей».

Увидели толпы изнуренных людей, похожих на фермеров.

Увидели таблички с надписью:

По соседству с надписями вроде:

Мы продолжили путь.

Проехали маленький городок Эль-Сентро, а после, будто по волшебству, исчезли и люди, и таблички, и города, а мы оказались посреди пустыни с такими высокими дюнами, точно нас перенесло в Сахару. Ветер разметывал песок по дороге, точно сахар. Пока мы петляли меж дюнами, Старик разок указал мне на заброшенную «лежневку», выстеленную старыми и гниющими деревянными шпалами и тянущуюся вдоль асфальтированного шоссе.

— Повезло еще, что не надо по ней ехать, — заметил он. — Когда-то это был единственный путь через дюны.