Евдокия с этими словами резко развернулась и потопала на выход. Я еще несколько секунд потоптался в дверях, потом зашел внутрь. Окон в комнатушке не предусматривалось, все-таки подвал, да и размером она была дай бог с кухонку в советской хрущевке. Но одно радует, на ночь у меня есть крыша над головой.

Белье, несмотря на замызганный внешний вид, оказалось свежим и выстиранным, даже пахло мылом. Раздеваться я не стал, в этой «гостинице» отсутствовало отопление, и, скорее всего, раньше в этих комнатушках располагались склады. Поэтому улегся в чем есть. Думал, что буду ворочаться, размышляя о своем нынешнем положении — новое место как-никак, да и мысли разные лезут в голову. Но стоило закрыть глаза, как меня тут же выключило, и я проспал без задних ног до самого утра. Ну а проваливаясь в сон, я поймал себя на мысли, что потихоньку привыкаю к новым реалиям. Сознание все больше срасталось с новым телом, а я мыслил категориями начала двадцатого века.

Снился мне старый кабинет, где я сижу за столом, на котором стопка дел. Рядом хрустальная пепельница и моя любимая «Прима». Как же важно все-таки найти для себя то дело, которому ты готов отдаваться без остатка всю жизнь.

Впрочем, покой нам только снился. Дверь моего кабинета во сне вдруг распахнулась, и в нее влетел бывший лучший друг, который принялся жестикулировать. Обычно во сне нет звуков, но Игорь орал так, что я очень скоро понял — эти вопли доносятся в мой сон из реальности.

Я распахнул глаза и как следует проморгался. Сон с моим орущим другом медленно растворился и сменился потрескавшимся потолком комнатушки Евдокии. Но если предатель исчез, то звуковое сопровождение осталось и даже усилилось. Вопли, и не Видоплясова, а горланящие мужской и женский голоса. Не скажу, что я хорошо запомнил голос хозяйки, но предположу, что орала она, и, судя по тональности и мощности, Евдокии что-то явно не нравилось. Второй голос, мужской, тоже верещал на надрыв, кому он принадлежал — непонятно, однако я быстро смекнул, что мужских голосов целых два.

Сев на край кровати, я как следует протер слипшиеся глаза и зевнул. Понятия не имею, сколько времени сейчас и сколько мне удалось поспать, потому что тьма тут непроглядная, сейчас может быть как раннее утро, так и ночь... В любом случае, поспать мне не дадут. По-хорошему, следовало подняться наверх и посмотреть, что там происходит. Ладно, разберемся... привлечь бы этих буянов к административке за нарушение режима тишины, а еще лучше — закрыть по арестной статье за хулиганство. Посидят четырнадцать суток, подумают, каково это — не давать порядочным людям отдыхать в положенное время. Может, поумнеют.

Потягиваясь, как кот на подоконнике, я поднялся с кровати и, шаркая ботинками, направился к двери, прогоняя остатки сна. Эх, сейчас бы зарядочку провести, душ принять... но больно уж громко верещали наверху.

— А ну проваливайте отсюда, ироды! — было первым, что я услышал, когда открыл дверь своей коматушки.

— Заткнись, тупая курица, — отвечал Евдокии ее оппонент с довольно высоким, как будто ломающимся голоском.

Вот тебе иворобушки, все-таки какая-то ссора, а двое против одного — не есть хорошо, независимо от принадлежности к полу. Я ускорил шаг, взбежал по лестнице на первый этаж. Там передо мной открылась картина маслом. Евдокия стояла спиной к двери, держа в руках скалку и похлопывая оной о ладонь, та самая баба, которая на скаку коня остановит... Напротив нее мялись, переступая с ноги на ногу, двое парней лет по двадцать, неброско одетых в сальные протертые костюмы и выпивших. Причем, выпившие они были настолько крепко, что успели рукавами своих пиджаков найти грязь и вымазюкаться. Одного из гарных хлопчиков я сразу узнал — это был тот самый молодой шалопай, которого хозяйка выгнала вчера за неуплату вместе с чемоданом. Если вчера паренек выглядел вполне смирившимся с этим фактом, то сегодня, видно, решил попытаться свое право отстоять. Ну и, смелости ради, взял с собой своего такого же непутевого дружка, с которым они залили вчерашнее «горе» водкой, самую малость перебрав. Стояли они на ногах нетвердо, с трудом выговаривая какие-то свои претензии.

Меня никто из этого трио пока не заметил, уж больно сильно они были увлечены руганью друг между дружкой, поэтому суть спора мне удалось подслушать.

— Евдоки-ик!-ия, — выселенный парнишка икнул и начал водить пальцем в воздухе. — Я с тобой на следующей неделе целиком расплачусь, бл* буду! Пусти, а?

— Не пущу! — протестовала хозяйка, скрестив руки со скалкой на груди. — Не знаю, кем ты там «буду» или «не буду», Алеша, но ты мне уже до гробовой доски должен! А теперь еще тупой курицей обзываешь!

Алеша выслушал, выпучил глаза, выпятил подбородок и изумленно закивал. Переглянулся со своим дружком, который для верности оперся плечом о стену, и потихоньку засыпал, изредка вздрагивая, когда сползал вниз.

— Во ты как, собака сутулая, заговорила! — выдал Алеша. — Вещи тогда мои отдай, что остались!

— Обойдёшься, и вообще сам ты... козел! Вонючий! Ты посмотри, вещи ему отдай, вот как расплатишься, тогда и отдам! — не отступала хозяйка.

Евдокия, наконец, заметила меня и виновато пожала плечами, тут же снова повернувшись к Алеше с его друганом. Я решил не вмешиваться, понимая, что серьезной опасности от этих двоих нет. Высказывать за прерванный сон тоже не стал, что с полудурков взять, они на ногах-то с трудом стоят, откуда там мозгам завестись. Идти обратно в подвал не было никакого желания, сон прошел, а куковать в сырой и холодной коморке не хотелось. Вот чего хотелось, так это поинтересоваться у хозяйки возможностью принять душ. Поэтому, на манер другана Алеши, я оперся о стену плечом и терпеливо ждал, когда все закончится.

Но дружок Алеши, чем-то смахивающий на русскую борзую из-за своей худобы и вытянутого лица, в очередной раз очнулся из небытия и решил, что с переговорами пора заканчивать:

— Слухай, Леха, че ты эту бабу слушаешь, как терпила, сам зайди и возьми че надо... — выдал он.

Алеша внушительно кивнул, соглашаясь со словами дружка, но все же попытался отнекаться.

— А если в милицию стуканет? — с сомнением спросил он, скребя по макушке пальцами с грязными ногтями.

— Да хоть в полицию! Это ж твое барахло, — заключил худой и, с трудом оторвавшись от стены, пошатываясь, пошел к хозяйке. — Скалку отдай, слышь!

Евдокия мигом вскинула «холодное оружие», готовясь отбиваться, и действительно лупанула в воздух первый удар, чтобы хулигана к себе не подпустить.

— Ну-ка пошли вон! Милиция!

— Ах ты... — Алеша, видать отбросил сомнения и тоже попер на Евдокию, вцепляясь руками в скалку.

Понятно... я нехотя оторвал плечо от стены, подошел сзади к шпане и схватил сначала одного, а затем и второго за шиворот, резко потянув на себя.

— Мама вас не учила, что женщин не следует обижать?

Моего появления алкашня явно не ожидала, поэтому что Алеша, что его собутыльник, уставились на меня изумленными глазами.

— Слышь, ты кто такой? — выдал Алеша, брызжа слюной. — А ну отпусти, пока в бубен не дал!

Ни ему, ни его дружку не нравилось, что какой-то пацаненок схватил их за шивороты и не отпускает.

— За углом подышишь, вам непонятно, что Евдокия сказала? На выход! Оба, — спокойно объяснил я.

Увы, слушать меня никто не стал.

— Борян, а нука по лбу этому хлыщу съезди! — предложил Алеша дружку.

Борян, недолго думая, замахнулся на меня скалкой, которую-таки забрал из руки хозяйки. Я легко уклонился от удара, и скалка, просвистев над моей головой, продолжила движение и въехала в лоб подстрекателя Алеши.

— Ты куда бьешь? — заверещал тот, поперев теперь на промахнувшегося Борю. — Урою, сука!

Это уже, как говорится, без меня. Я ловко соединил «два одиночества», ударив их головами друг о друга. Не слишком чувствительно, в новом теле у меня не хватило бы сил вырубить их, но достаточно, чтобы привести в чувство. Леха и Боря, без того на ватных ногах, окончательно подались в чечетку, и я за шкирки выпроводил грубиянов вон. И несколько раз ударил ладонью о ладонь, чтобы избавиться от ощущения пыли на коже. Корефаны остались сидеть на земле, ошарашенно хлопая глазами, пока на их лбах росли шишки (у Алеши так вовсе две). Решали, видимо, что дальше делать — но я, поди, не баба, отпор могу дать, а вот к отпору они были, похоже, не готовы.