Откуда-то из кирпичных коридоров молодая принесла зеленую лаковую шкатулку и поставила ее у коленей Эрьи.

– О чем ты только думал? – молвила старшая, вытаскивая из короба моток черной нити и изогнутую костяную иглу. – Ты должен был идти в больницу. А не вываливать это нам.

– Там меня будут искать. – Окровавленный человек ухмыльнулся. – А выходить за городские стены, сама знаешь, по-любому к несчастью.

– По-любому к несчастью кровянить мой гребаный пол, – высказалась она, но в голос закралась дружелюбная нотка. Она вынула каменную чашечку с вязкой серой пастой. – Сейчас пощиплет.

– Ты никогда не причиняла мне боль, – сказал мужчина. Но все же шипел, пока она втирала в раны лекарство, и вскрикнул, когда женщина, взяв костяную иглу, начала его зашивать.

– Расскажи, что произошло, – обратилась она, – отвлечешься от боли.

– Забирал груз от Уиттера, только он заартачился. Остановил телегу прямо на мосту и сказал, что не даст проехать, пока не заплатим вдвое. А Миррил ему подгалдыкивал.

Эрья ободряюще хмыкнула. Алис сдвинулась на лавке, чтоб лучше видеть. Зиявший порез уже наполовину закрылся, опытные руки женщины споро обметывали кожу ниткой. Чем бы ни была эта серая паста, кровотечение остановилось. Мужчина ухмыльнулся и прикрыл глаза. Алис ни разу не видала человека, столь явно слепленного для жестокого насилия и притом начисто беззащитного. На свой устрашающий манер он был великолепен.

– Ну вот, – продолжил он, – я ему и ответил: вот тебе встречное предложение. Я скидываю телегу в реку, потом мы все убиваем друг друга, и никто никому не заплатит.

Эрья засмеялась, и Алис тоже обнаружила, что улыбается. Молоденькая вернулась с ведром воды и чистой тряпкой. Алис и не заметила, как она уходила.

– Ох, Гослинг, Гослинг.

– Так поступала мать, когда мы с братьями из-за какой-нибудь штуковины затевали ссору. Пусть не достается никому.

– Так тебе влетело от Миррела с Уиттером?

– От них-то? Не. Но мы громко орали, и нас засекли синие плащи.

– Тебя стражник порезал? – Окровавленный человек кивнул, и женщина покачала головой. – Наверно, все-таки правильно, что ты не пошел в больницу.

– Я знал, что на тебя можно рассчитывать. Мне бы только чуточку отдохнуть, – сказал окровавленный и выцедил из бурдюка остатки. Пока молодая девушка обтирала его от крови, взор мужчины опять обратился к Алис.

– Кто такая? – плотоядно осклабился он.

– Гостья нашего дома, – сказала Эрья, и здоровяк разочарованно помрачнел. Когда его отчистили, мужчина встал и вышел, как был голый, обратно в кирпичные туннели. Молодая натянула за ним цепь. Когда Алис подняла глаза, старшая женщина скрестила с ней взгляд.

– Ты ведь ничего не видела?

– Ничего, – ответила Алис.

Эрья резким щелчком захлопнула шкатулку.

– Правильное решение.

Ночью избитая женщина вышла к реке.

Шатаясь, она брела среди поросли тонких стволов, подволакивая себя вперед при каждом шаге. Боль в плече и боку делалась глуше и глубже по мере того, как стягивались и твердели поврежденные мускулы. Предательство мучило ее страшней ран. А пуще предательства – угасание надежды. Она боролась за каждый вздох, понимая, что проигрывает эту схватку. Меж деревьев стеной проступала громада всхолмья, которое звалось Старыми Воротами. Там, на вершине, жил ее враг. Если здесь она и умрет, то зверь, возможно, даже не догадается, что ее кости упокоились у него под лапами. Нелепо быть настолько могучим, что не замечать своих побед.

На ходу она повторяла ритмичный напев – под мотив сбивчивого дыхания и шелест реки. Слова эхом отдавались в сознании, слоги прорастали вглубь, взывая к пространству, что не являлось пространством. Сейчас духовная плоть древнего города была не настолько тонкой, как в ночь после смерти Осая, но и не каменно-прочной, как при его жизни. Само по себе это уже было знаковым – тем она и пыталась утешиться.

Лунный свет мелькал промеж ста тысяч листьев. Ноги вязли в пористом слое застарелого перегноя. Дневная жара позднего лета спала, и к женщине ластился холодок, казалось струившийся по венам Китамара. Она сглатывала, прочищая опухшее горло, возобновляла напев и ковыляла вперед.

Она не слышала его приближения. Он просто уже был тут – и выглядел как дедок с растрепанными волосами, рассевшийся на широком гранитном валуне. Женщина уважительно кивнула, подумав, что в его глазах блеснуло веселье.

– Кажись, дерьмовый у тебя выдался денек, – проговорил старик. – Что с тобою случилось?

– Я ищу укрытие, – сипло выдохнула она. Слова пронзили грудь болью. Дедок нахохлил макушку, словно пес, услыхавший отдаленный свист.

– Твой говор… Эндиль? Хотя нет – Медный Берег.

– Я жрица Шести и принесла обет Дому Духов.

– Далече ты от родных мест.

– Я знаю, кто ты есть, господин. Ты даруешь мне приют?

Дедок вытянул руки, раскрыл ладони. На пальцах мозоли, ногти грубые, подрезанные криво.

– Я простой дурачок, который любит лунные ночи. Так же, как ты.

– У нас одни и те же враги. Ты даруешь мне приют?

Старикан шмыгнул носом и замолчал. Она подождала, пока не уверилась, что он не заговорит, и стала ждать дальше. Другого места, куда пойти, у нее не было.

Наконец старик покачал головой.

– Нет. Город охвачен пламенем, вот только никто этого не видит. Чересчур большой риск. Нет веской причины высовывать шею из раковины, зато не высовывать – причин сотня.

– Не поможешь, так хотя бы зарой – либо смотри, как я разлагаюсь. Уйти у меня нету сил.

Дед сощурился:

– Совсем-совсем нету?

– Ты даруешь мне приют?

Это был третий раз. Тот, что обязывал ответить. Нечто выглядевшее как дедок хихикнуло, а затем вздохнуло.

– Восхитительно. Ладно, идем. Поглядим, что удастся придумать.

Он повернулся и пошел. При попытке последовать за дедом подкосились ноги, и она опустилась на землю. Лесной настил пах прелостью и новыми ростками. Стрекотали насекомые.

Поняв, что закрыла глаза, женщина попыталась их открыть. Потом попыталась еще раз.

Сильные руки подлезли ей под колени, обхватили плечи. Когда нечто похожее на старика подняло ее, тело завопило от боли, но на ходу – а его размашистая поступь укачивала, точно колыхание лошади или лодки на неспокойной воде, – женщина положила голову старику на плечо, и пытка утихла до более-менее терпимой.

– Благодарю тебя, господин…

– Слышь, не произноси здесь этого имени, – сказал он. – Зови меня Горо.

Седая Линнет поднималась до рассвета уже восемь дней подряд, с коронования Бирна а Саля. Когда жив был муж, она была Харальдовой Линнет, а до того Мелкой Линнет, Рыжей Линнет и Линнет Магансчайлд. Долгогорье повидало все ее ипостаси – от девочки-крохи до старейшего жителя своей улицы.

Встав с узкой койки, Линнет шугала крыс – без особой жестокости. С крысами она зналась всю жизнь – ничего в них ужасного не было. Линнет съедала немного вчерашнего хлеба, вешала на плечо свою торбу и отправлялась мотать утренние круги, собирая детей: Смуглянку Аман, чьей матерью была Данна, дочь Аверит; Большую Саллу и Маленькую Саллу, которые жили через улицу друг от дружки и на прогулке любили держаться за руки; Элбрита Худого-как-Тростинка с копной стариковско-белых волос, хотя ему только семь. Иной раз Седая Линнет набирала больше дюжины долгогорских ребят. Другим днем заполучала лишь трех-четырех.

Она отводила их на небольшой пустырь посреди Китамара, куда бойкая река наносила песок и землю, выгрызенную из-под причалов и доков. Настроение реки слишком разнилось, поэтому устраивать жилье на Ильнике было форменным безрассудством, однако вода нередко прибивала туда ценные вещи. И даже если охота за сокровищами оканчивалась впустую, родители и посейчас давали ей по медяку за то, чтобы мелюзга не путалась под ногами.

В предрассветной розовой серости Линнет миновала дверь Тетки Шипихи и увидала выходившую Алис, дочку Линли. Вроде еще недавно эта девчонка была одной из ее маленьких подопечных. Теперь же лицом и фигурой она походила скорее на женщину, чем на ребенка. Линнет всплеснула руками, привычно заохала и почуяла, как еще немного приблизилась ее собственная кончина.