— Лёш, я завтра к тебе приеду. Постараюсь с утра. Мне нужно… нужно кое-какие организационные вопросы решить. Вещи кое-куда отвезти. Договорились?

Не стану я ему сейчас объяснять, что меняю комфортабельный дом пока ещё мужа на… в сущности хоть что-нибудь. Только бы не оставаться с ним под одной крышей.

— Договорились.

— Сегодня-то у тебя никаких препаратов? Никаких процедур?

Лёшка помотал головой:

— Но мне сказали, если плохо себя почувствую, тут же сообщить.

— Но ты и правда чувствуешь себя хорошо? — снова принялась расспрашивать я.

— Мам, правда. Правда, клянусь!

— И даже конфетами не объелся?

— Да съел-то всего несколько штук, — буркнул сын. — И мандаринов ещё. И банан. И кусочек торта. И мороженое.

— Ох… И — ничего?

— Даже вообще и не капельки!

— Лёш, с конфетами не части. С чаем — можно. И фрукты, конечно. Но чтобы без перегибов.

Я знала, конечно, что за его рационом следили, но моих обычных волнений это никогда не снимало. Тут уж лучше, что называется, перебдеть.

Напоследок, когда мы прощались, всё-таки вскользь поинтересовалась:

— Егор-то сегодня к тебе не заглядывал?

Лёшка покачал головой:

— Никто не заглядывал. Тут пусто. Только мы. И медсёстры. И нянечки.

Я кивнула.

— Ну, хорошо. До завтра.

И уже собиралась взяться за сборы, когда в углу экрана всплыло уведомление. Надо же, кто-то 1 января что-то мог слать мне на почту.

Но тема письма заставила меня позабыть обо всём.

Ответ из частной клиники.

Лаконичный, исключительно по сути.

Да, мы готовы рассмотреть ваш редкий случай. Готовы проконсультировать.

Но, конечно, им требуется полный анамнез. История лечения. Все документы.

Какое-то время я сидела перед раскрытым ноутбуком, собираясь с мыслями.

Вот оно.

Вот тот самый момент. Отыскались те, кто не поленился ответить мне даже 1 января.

Возьмутся. Рассмотрят. Выдадут своё, независимое заключение.

Осталось только раздобыть то, что от меня требуют. Сейчас, после всего произошедшего и туманной угрозы Егора.

Во что превратится мой визит в его кабинет? Мои требования выдать мне на руки всё-всё, что касается лечения сына? И когда я смогу застать его в этом чёртовом кабинете?

Я затолкала поглубже свою израненную гордость и набрала мужа.

Ноль реакции. Череда длинных гудков.

Я успела собрать свои вещи и вещи сына. Я успела договориться о съёме квартиры на несколько дней. А в трубке — по-прежнему тишина.

Что ж, я не буду дожидаться от Муратова милости.

Я не буду сидеть и трястись, умирая от неизвестности.

Если потребуется, я добуду эти чёртовы бумаги сама.

— Нина Евгеньевна, надеюсь, ничего не случилось? Возможно, я могу вам чем-нибудь помочь? Мне сообщили, что вам срочно понадобились какие-то документы…

Надо же, как оперативно они тут работают. Стоило мне только сунуться…

Я обернулась и посмотрела на застывшую в дверях ярко освещённого кабинета Ирину Игнатьеву — правую руку Егора, заведовавшую всем в его отсутствие, и гадала, стоит ли с этой женщиной откровенничать.

А главное, во что могла мне вылиться эта самая откровенность.

— Понадобились, — ну не могла же я врать прямо здесь, в регистратуре. — Я хотела ознакомиться с ходом лечения Алексея.

Игнатьева приподняла идеально подведённые брови, чем-то напомнив мне заведующую отделением Елену Павловну, примерно так же отреагировавшую на мою просьбу рассказать о лечении Лёшки.

Да они что, сговорились тут все?

— А… позвольте узнать причину вашего интереса?

— Извините? — заморгала я. — Ирина Васильевна, Алексей — мой сын. Какая ещё причина вам нужна?

Игнатьева кашлянула, покосилась на застывших у экранов компьютеров девчонок из регистрации:

— Конечно. Прошу прощения за неуместный вопрос. Нина Евгеньевна, мы можем поговорить с вами наедине?

Уже по тому, с какой безукоризненной вежливостью мне это было предложено, я понимала — разговор наш будет по большей части пустым.

Но моя тактика сейчас — привлекать к себе как можно меньше внимания. Что и без того было сделать не так уж легко.

Мы с Игнатьевой покинули кабинет, и по её напряжённым плечам и ненатурально ровной спине со сведёнными лопатками я понимала, что она готова встретить меня во всеоружии. Только бы не вздумала новыми вопросами меня забрасывать.

Впрочем, свой главный и непробиваемый аргумент я ей выложила. Других объяснений особенно и не требовалось.

— Видите ли, вся документация, связанная с лечением Алексея, находится в непосредственном ведении вашего мужа. Егор Михайлович никому не доверил бы вмешиваться… к тому же, вы должны понимать, случай в своём роде уникальный и предмет пристального внимания. На основе имеющихся документов планируется диссертация и наработки по патентованию нескольких препаратов. Всё это очень непросто и…

— Ирина Васильевна, меня не интересуют ни диссертации, ни патенты. Меня интересует здоровье моего собственного сына.

Кажется, она не ожидала от меня такой настойчивости. Конечно, все привыкли видеть во мне мать спасённого ребёнка, с обожанием заглядывавшую в рот его спасителю и всем причастным. Ни слова поперёк, во всём послушна и готова пойти на любые условия, только бы с сыном всё было в порядке.

— Нина Евгеньевна, боюсь, без прямого одобрения Егора Михайловича мои руки целиком и полностью связаны. Тут необходимо его одобрение, Даже в случае с вами.

Она искренне посчитала, что и эту откровенную чушь я проглочу…

Мы стояли посреди пустовавшего коридора, а за окнами снова хлопьями валил снег. Беззвучно и неотвратимо.

И так же беззвучно что-то внутри меня ломалось и лопалось.

Должно быть, терпение. И желание играть по чужим правилам.

Впервые в жизни я планировала схитрить. Осознанно и на сто процентов намеренно.

Ни малейшего сомнения не возникло.

Потому что от моей хитрости сейчас, возможно, зависела жизнь моего сына. А уж когда речь заходила об этом, для меня не было и не могло быть никаких компромиссов.

Видит бог, я никогда и ни за что не захотела бы играть в притворство. Но обстоятельства иного выбора мне попросту не оставляли.

— Вот, значит, как, — пробормотала я, изображая смирение и растерянность. — И что же, никакой альтернативы этому нет?

Игнатьева посмотрела на меня, как на дурочку. И меня не могло это не радовать. Чем глупее я буду казаться, тем меньше подозрений у неё вызову. Она и раньше-то смотрела на меня свысока, с налётом лёгкого пренебрежения, как и многие в окружении мужа.

Забавно, что я стала по-настоящему отмечать такие моменты только сейчас.

— Ну почему же нет, Нина Евгеньевна? Вы всегда можете обратиться напрямую к супругу. Уверена, Егор Михайлович с радостью всё вам расскажет и покажет. Ну, как только вернётся с конференции.

То ли она действительно ничего не знала, то ли не стеснялась врать мне прямо в глаза.

— Верно, — кивнула я, всячески делая вид, что сдаю позиции. — Верно. Я просто не думала, что придётся его дожидаться. Спасибо вам, Ирина Васильевна.

— Да не за что, — пожала плечами она, вроде бы не почуяв подвоха.

Я демонстративно вытащила из сумки телефон, ткнула в экран и приложила его к уху.

— Егор, привет… — я одними губами просигнализировала Игнатьевой, мол, до свидания, дождалась её кивка и пошагала по коридору, разыгрывая несуществующий разговор.

Зайдя за угол, погасила экран и сунула телефон в карман. Так Игнатьевой не придёт в голову тут же связываться с начальником и стучать на меня за то, что я в клинику приезжала. Будет думать, что мы уладили этот вопрос между собой.

Но мы не уладили.

Пусть Егор развлекается на своей «конференции».

А у меня здесь свои развлечения. Не знаю, откровенно говоря, куда они меня заведут. Сейчас всё задуманное казалось чистой воды безумием. Но вместе с тем я отчётливо понимала, что назад уже не поверну. На полпути не сдамся, во что бы моя задумка в итоге не вылилась.