— Нет.

Глаза лютена блеснули зелёным, он улыбнулся, но ничего не сказал. Даже Дуфф, у которого всегда было в запасе острое словцо, в этот раз счёл нужным промолчать. Они посидели ещё немного, потом Степан поднялся:

— Если я сейчас не займусь готовкой, засну в кресле.

Руй подтащил к плите стул, Дуфф завозился у холодильника, доставая продукты.

Стук в дверь был негромким, даже робким. Фейри удивлённо подняли головы. Степан взглянул в окно. За стеклом в уже сгустившихся сумерках был различим одинокий человеческий силуэт. Руй торопливо превратился в кота. Дуфф, натянув очки, быстро обматывал голову шешем.

— Я что, не запер ворота? — спросил хозяин шато, делая шаг к двери. Стук повторился. Степан быстро оглянулся, убеждаясь, что его друзья готовы к незваному гостю. Открыл дверь — и попятился.

«Только привидений мне не хватало!» — мелькнула безумная мысль.

На пороге шато стояла девушка. Девушка со старой фотографии, хранившейся в витрине вместе с деревянной фигуркой и армейским жетоном.

— Месье Мишоне? — неуверенно спросило «привидение», не решаясь переступить порог.

— Не-ет, — так же неуверенно протянул Степан.

— А месье Мишоне дома?

— Боюсь, месье Мишоне умер.

«Привидение» ахнуло. Небольшая спортивная сумка, которую оно держало в руках, упала на каменные плиты дорожки.

— Не хотите войти?

Девушка нерешительно посмотрела через его плечо. «Старый Али» у стола с равнодушным видом нарезал ветчину и сыр. В кресле у камина, положив морду на подлокотник и рассматривая беседовавших на пороге людей, устроился большой рыжий кот.

— Если месье Мишоне умер, то кто вы?

— Его племянник. Степан Кузьмин.

Девушка сосредоточенно нахмурилась.

— Вы не француз?

— Нет. Я русский.

Словно это что-то подтверждало, незнакомка кивнула и, подняв свою сумку, шагнула через порог. Степан щёлкнул выключателем — они с фейри привыкли к освещению от камина, но ему, с одной стороны, не хотелось пугать девушку, а, с другой, хотелось её как следует рассмотреть.

— Присаживайтесь, — мужчина подвинул незнакомке стул. Он уже понял, что ошибся, но ошибся лишь отчасти. Лицо ночной гостьи было копией лица с фотографии: тот же тонкий нос, та же линия рта с изящной ложбинкой над верхней губой. Тот же миндалевидный разрез глаз — только у девушки, устало опустившейся на стул возле стола, глаза были не карими, а тёмно-серыми, как предгрозовое небо. Другими были и волосы: «привидение» оказалось блондинкой, а не брюнеткой. Конечно, волосы можно было и перекрасить, но Степан, едва включив свет, сообразил, что будь гостья той девушкой с фото, ей сейчас должно было быть не около двадцати лет, а никак не меньше сорока.

— Месье Али, мой садовник, — представил гоблина Степан. Дуфф вежливо склонил голову.

— Добрый вечер, мадемуазель.

— Месье Руй, — указал на кота Степан. — А вы?..

— Ника, — гостья поставила свою сумку на пол.

— Очень приятно, — он выжидающе смотрел на девушку. Та слабо улыбнулась:

— Моё полное имя Даница Вукович. Но Ника проще и привычнее.

— Значит, вы тоже не француженка? — пошутил Степан.

— Я сербка.

— Так зачем вам был нужен месье Мишоне?

— Потому что, — девушка замялась, но потом взглянула мужчине прямо в глаза и решительно закончила, — потому что он, возможно, мой отец.

— Ай! — «Старый Али» сунул в рот обрезанный палец. Кот приподнял голову с подлокотника кресла. Степан в изумлении смотрел на гостью.

— Простите, но почему вы так решили?

Вместо ответа Ника достала из внутреннего кармана курточки кошелёк, а из кошелька — сложенный в несколько раз листок, и, развернув его, протянула Степану. Это оказалось письмо, продублированное на русском и французском языках. Листок столько раз разворачивали и складывали снова, что сгибы местами прорвались, и были аккуратно подклеены прозрачным скотчем. Осторожно разложив письмо перед собой на столе, Степан принялся читать вслух, чтобы Дуфф и Руй тоже могли узнать содержание.

«Дорогая Милица!

Наверное, это письмо для тебя будет словно письмо с того света, но это действительно я. Я жив, и очень рад, что наконец-то разыскал тебя!

Прости, что поиски так затянулись. Я тогда почти полгода пробыл в госпитале, потом долго восстанавливался, а когда вернулся в строй — получил новое назначение, но уже не на Балканы. Я пытался отыскать тебя или кого-то из твоей семьи, но из этого ничего не вышло. После выхода в отставку продолжил поиски, когда это стало возможно — прилетел в Боснию, как частное лицо. Оказалось, что Борака больше нет, только старое кладбище и братские могилы на его окраине.

Я боялся, что вы все там, где-то под одной из этих насыпей. Потом до меня дошли слухи, что тебя вроде бы видели в автобусе, в одной из колонн беженцев. Я обращался в полицию, в организации, занимавшиеся эвакуацией и помощью беженцам. Нанимал частных детективов. Даже с бандитами имел дело. Только через несколько лет появилась ниточка: мне передали адрес твоей тёти в Белграде.

Я приезжал в Белград, но её уже не было в живых, а квартира оказалась заперта. Старенькая соседка рассказала мне, что ты действительно жила здесь в конце девяностых, но потом уехала вместе с дочкой.

Ты жива, у тебя дочка — это было как чудо после стольких лет неизвестности! Я продолжал поиски, время от времени мне казалось, что ещё чуть-чуть, и мы встретимся. Я узнал, что вы жили в Нови-Саде, потом в Вышеграде. А на днях мне сообщили, что в квартире в Белграде снова появились жильцы!

Я прилечу в Белград в декабре. С радостью сделал бы это прямо завтра, но есть дела, которые нужно закончить, и обязательства, которые нужно выполнить. Я не стал звонить, потому что боялся напугать тебя — и ещё потому, что не был уверен, захочешь ли ты услышать меня. Это, наверное, глупо, ведь я не виноват, что остался жив. Мне очень жаль, что всё это время тебе пришлось одной справляться со всем, что приготовила судьба. Мне жаль, что всё сложилось так, как сложилось, но в то же время я всё равно рад — вы обе живы, и я всё-таки вас отыскал.

Пожалуйста, позвони мне, или напиши. Или просто приезжай вместе с дочкой!

Этьен Мишоне»

Почерк был дядин — мелкие, чуть ли не бисерные буковки, нанизанные в строчки. Степан узнал и их, и подпись: точно так же выглядели некоторые документы из тех, что он в первый свой приезд во Францию разбирал с мэтром Блеро.

— Простите, но я не совсем понимаю. Тут вроде бы ничего не говорится об отцовстве?

Ника вздохнула и нервно сцепила перед собой руки на столе. В комнате повисла тишина. Миновала минута, другая — девушка явно собиралась с мыслями — и вот гостья заговорила. Медленно, немного отстранённо, словно стараясь дистанцироваться от своего рассказа.

— Я знаю совсем немного. Только то, что рассказывала мама — а она не любила вспоминать то время. Моя семья из Боснии, из маленькой деревеньки Борак. Сейчас это территория Республики Сербской, но Борака, как было сказано в письме, уже нет — его уничтожили во время войны, когда разваливалась Югославия. Наша деревня была рядом с одной из «зон безопасности», созданной ООН. По ночам такое пограничье превращалось в ничейную землю — никто не был уверен, что доживёт до утра.

Степан молчал. Девушка сердито моргнула, как делают маленькие дети, чтобы не расплакаться, и заговорила снова. Пальцы её рук на столе теперь переплелись с такой силой, что побелели костяшки.

— Недалеко от Борака был один из постов ООН — французский, занятый Легионом. Тогда в нём служило много выходцев из бывшего Союза. Наверное, из-за русской речи они казались более «понятными», чем другие миротворцы. Многие бывали в деревне, некоторые даже ухаживали за местными девушками. Моей маме было чуть больше двадцати, она влюбилась без оглядки.

— В кого?

Ника вздохнула:

— В том-то и дело, что я не знаю. За ней ухаживали два сержанта — Серж Борю и Этьен Мишоне. Обоим уже перевалило за сорок, но оба по-прежнему видные, статные, красивые. Я знаю только, что когда мама выбрала одного, второй отступился, не стал мешать другу.