— Без проблем, — Дей протянул кружку, чтобы ему налили грога. — Хоть весь день. Займёмся сегодня оконными рамами в мастерской.

Знакомство девушки с гномами прошло спокойно — Степану подумалось, что в первую встречу на пустошах три брата не проявляли такого дружелюбия к людям, какое продемонстрировали, когда проснувшиеся Ника и кот появились на пороге башни.

Гораздо труднее оказались переговоры относительно ночлега. Девушка намеревалась переехать в хостел, чтобы не мешать ни хозяину шато, ни его помощникам. Степан возражал, и всячески старался доказать, что она ничуть не мешает. Наконец, сошлись на том, что Ника поселится в «берлоге» — да и то только после того, как Дуфф заявил, что не желает больше ночевать выше первой ступеньки лестницы. От предложения уступить ей спальню гостья категорически отказалась, зато выторговала право заниматься готовкой, чему Степан был втайне очень рад: в освободившееся время он теперь мог гораздо больше успеть с Дуффом в парке, не говоря уже о том, что Рую больше не нужно было ночь напролёт в одиночестве стоять у плиты.

— Погоди-ка, — человек озадаченно посмотрел сперва на кота, потом на гоблина. Они втроём только что закончили распиливать на кругляки древний тополь, расколотый до самого основания одной из давних бурь. — Я только сейчас понял: ведь еда посолена! Еда посолена в меру, она не пресная! И вы ели вместе с нами, месье Руй! Но ведь соль для вашего народа вроде бы запретна?

Дуфф, слушавший речь, сидя на одном из кругляков, захохотал:

— Не до такой же степени! Если ты не заметил, у нас тут с трёх сторон солёные воды океана. Если бы дело обстояло так, как ты сейчас подумал, лютены должны были бы бежать со всех ног даже от морского воздуха!

Кот коротко зашипел и покачал головой.

— Ну ладно, не обижайся, — примирительно заметил гоблин, и пояснил для Степана. — Морскую воду они действительно не любят. И соль в чистом виде никогда не едят и не трогают. Но ничто не мешает нашему Рую ложечкой отмерить нужное количество при готовке. Между прочим, морская вода не стала препятствием для лютенов, отправлявшихся в Новый Свет.

— То есть и вы с рябиной?..

— Мы с рябиной никогда не поладим, но пока я не коснусь её — вреда мне не будет.

— Но это ведь значит, что все наши меры предосторожности, тот же чертополох, это не слишком-то действенно?

Дуфф пожал плечами.

— Надеюсь, ты не ждал абсолютной защиты? Такой не бывает. Но скажу по секрету, не очень-то удобно лезть в окно или дверь, которые по периметру проложены ядовитым — для того, кто лезет — чертополохом. Те, кому эта травка не по нутру, даже почуяв её запах, могут отказаться от подобной затеи.

— А если не откажутся?

— Значит, они или очень голодны, или очень обозлены. Или и то, и другое разом. Ты ведь способен перетерпеть боль, если захочешь? И фейри тоже. И духи. Хотя их боль, как я слышал, вообще вне границ нашего мира, — гоблин спрыгнул с кругляка и рывком вскинул его себе на плечо. — Вот тогда-то нам и пригодится серебро. Потому что даже у самого невероятного терпения всё равно есть свой предел.

* * *

Ближе к вечеру шато снова навестил мэтр Блеро. Гномы, предупреждённые заранее о намерениях нотариуса, степенно выслушали предложение старичка, а затем все четверо в компании Степана отправились к нижним воротам — оценивать фронт работ. Возвращаясь, чуть поотставший от братьев мэтр тихо спросил своего клиента:

— Месье Кузьмин, если не секрет, с вас они тоже содрали втридорога?

— А что вы подразумеваете под втридорога?

— По словам Атти, здесь потребуется примерно две недели. Каждому я должен буду заплатить по десять золотых двадцаток Луи-Наполеона, плюс кормить и поить всё время стройки.

— Вам, мэтр, стоило научиться петь.

— В каком смысле?

— Да это я так. А с чем связана такая цена, они не сказали?

— Сказали. Что если я хочу восстановить мост именно таким, каким он был при отце, нужно несколько больше, чем просто положить камень на камень, — нотариус нахмурился и пробормотал, обращаясь уже не столько к Степану, сколько к самому себе. — Они, как дядюшка Дуфф вчера, тоже спрашивали, готов ли я сделать всё, что потребуется. Меня начинает настораживать это «всё» — я уже не уверен, что вкладываю в него тот же смысл, что фейри.

— Контракт с гномами можно разорвать в любой момент. Но уплаченное золото не возвращается, — заметил Степан.

— Да, про это они мне тоже сказали. Знаете… — мэтр Блеро оглянулся по сторонам, на некоторое время задержав взгляд на трёх фигурках, шагавших впереди, а затем на Нике, Дуффе и коте, ждавших на верхней террасе. — Когда я вчера увидел их обоих, живых, точно таких, как в моём детстве — я на какой-то миг поверил, что и отец, может быть, ещё жив, и вдруг снова почувствовал себя мальчишкой. Но, — нотариус вздохнул и улыбнулся Степану; теперь вместо хитринки в его улыбке пряталась грусть, — это не моя сказка.

* * *

Мэтр вежливо поблагодарил за приглашение, однако не остался на ужин, а вот гномы по достоинству оценили хозяйственность Ники. Когда с основными блюдами было покончено, девушка достала из холодильника большой глубокий противень с чем-то вроде пирога, разрезанного на одинаковые квадратные кусочки.

— Это называется кох, — отрекомендовала она своё творение, раскладывая порции. Пирог оказался очень нежным, со сладкой пропиткой, в которой чувствовался аромат ванили. Некоторое время разговор вокруг стола ограничивался только общими фразами, да подкладыванием себе добавок.

Если необходимость петь после ужина для гномов и удивила девушку, она этого никак не прокомментировала. Напротив, в какой-то момент, когда Степан начал вторую песню, ему показалось, что Ника сама попала под власть слова, сплетавшегося с мелодией. В глазах, задумчиво смотревших куда-то сквозь стены, время и расстояния, играли отблески огня в камине, и искорки долго кружили, таяли в серой глубине.

Он допевал второй куплет, когда стены, кресла, камин и лестница поплыли, отступили прочь, растворяясь в весенних сумерках. Степану вдруг почудилась испуганная маленькая девочка, прислушивающаяся к невнятному бормотанию и тягостным стонам матери, которой всё никак не удаётся совладать с ночным кошмаром. И заботливые руки старушки, успокаивающей племянницу, а затем ставящей возле двоюродной внучки на тумбочку фигурку волчицы. Девочка засыпала, глядя на фигурку, а в комнате поднималась тень мохнатого зверя, склонившегося над её кроваткой. Блестели то ли волчьи глаза, то ли звёздочки в окне, и страшные сны отступали, сами испугавшись грозного стража.

Вздрогнув, Степан понял, что допел последнюю строчку, и теперь вся компания, собравшаяся у камина, в ожидании смотрит на него. Что-то промелькнуло в глазах Ники, будто ветер, играя грозовыми тучами, вдруг разогнал их, и прочертил в небе светлое окошко. Смутившись, Степан облизал пересохшие губы, торопясь выбрать следующую песню, и добрая ночная сказка, созданная на другой земле в другое время, зазвучала в башне старого шато:

— Меркнут знаки Зодиака…

Гномам очень понравилась песня. Уже на втором припеве они весело начали притопывать в такт и прихлопывать ладонями по коленям. К братьям тут же присоединились Дуфф и Руй — домовой тихонько без слов подтягивал припев, и Степан почувствовал, как в его собственное слово вплетается волшебство лютена.

Это была магия домашнего очага, волшебство приветливых огней в окнах, которые светят сквозь ночь, дождь и метель. Магия путника, отыскавшего верную дорогу — и облегчённый вздох человека, вернувшегося, наконец, домой. В волшебстве, которое добавлял к человеческой песне домовой, не было обещаний великих странствий, подвигов или битв. Эта магия никогда не возводила на троны королей и не звала за приключениями. Но без этого волшебства, как тут же понял Степан, никогда не было бы ни одного воина, короля, мечтателя — потому что не было бы колыбели, в которой они лежали и слушали свои самые первые сказки.