— Практика показывает, что для совершения обряда леди Карлы не нужно полнолуние, — сказал Валор. — Поэтому мы проведём обряд, как только согласуем с курсантами-некромантами. Это будет показательный обряд, принципы, как выясняется, необходимо знать всем.

— Ничего себе, — только и смогла сказать я.

— Мэтр Фогель сообщил, деточка, — невозмутимо продолжал Валор, — что кадавр для духа мэтрессы Эрлы уже готов. Так что, я думаю, завтра ночью можно будет спокойно её вернуть, если вдруг не случится чего-нибудь экстренного.

— Мессир Валор обещал, что я подниму, — сказал Жейнар ужасно самодовольно, блестя единственным глазом. — Можно, леди Карла?

— Конечно, — хмыкнула я. — Если уж тебе Валор обещал.

— Я бы тоже хотел, но страшновато, — сказал Ольгер. — Мне с адом даже условно страшновато связываться.

— Не спеши, — сказала я. — Хотя… знаешь, может, это уже и не совсем с адом. Поглядим.

— Наставник Лейф будет участвовать, — сказал Валор. — У нас с вами, деточка, теперь есть проверенный в деле наставник, крепкий в вере и не боящийся ада.

Я кивнула и подумала, что наступают новые времена. Что их поступь ужасна — но в этом дыму и кошмаре брезжит что-то неожиданно хорошее.

И, быть может, наше положение не так безнадёжно, как может показаться в момент слабости.

На следующее утро мы провожали подводный корабль. У него не было имени; между собой моряки называли его «Мираж», но официально у него был только номер. Подводный корабль «Восемь-один». Восемь — это были попытки. Один — это первый, выходящий в поход.

У него не было имени, только тайное прозвище — как у ребёнка, которого боятся сглазить.

Ветер с моря дул по-весеннему мягкий, но по-зимнему сильный, сырость всё равно пробирала до костей — и я куталась в плащ, ветер рвал полы. Холодно было смотреть, как по пирсу шла Виллемина в сине-белом платье с матросским воротником в три полоски, без шляпы, с остро сияющей в утренних сумерках маленькой диадемой в простой причёске — против ветра, ветер дёргал её подол, приоткрывая туфельки. Её сопровождали адмирал Годрик и фарфоровый капитан Дильман из дома Парящей Чайки. Экипаж подводного корабля, двадцать пять фарфоровых моряков, выстроился на его… хотелось сказать «спине»: корабль лежал в холодной тёмной воде, как металлический кит, и волны нежно лизали его бока.

И духовой оркестр с берега гремел старый прощальный марш «Жди, побережье». У меня ком в горле стоял от его звуков, которые плескались на ветру, как вымпела.

Слова, которые знали все, от портовой шушеры до аристократов, гремели у меня в душе медными тактами. «Запел в парусах ветер юный и свежий. Сверкает волна. Дальний путь впереди. Но мы, как всегда, возвратимся к тебе, побережье. Ты верь в нас и жди», — и тоска смешивалась в них с отчаянной надеждой.

С набережной махали платками и пытались закрыть от ветра огоньки свечей на удачу — но ветер задувал свечи. Капитан Дильман целовал руку Виллемины в белой перчатке. Норис рядом со мной шёпотом подпевал оркестру: 'Из битв и походов вернёмся к тебе, побережье.

Храни нас любовью своей!' Тяпка совала мне под руку голову, чтоб я погладила. Раш комкал в руке перчатку. Валор, тоже без шляпы, с выбившейся из старомодного хвоста прядью, молча, мрачно смотрел в море…

Грустное вышло прощание. Мы не хотели, чтобы было грустным, но вышло грустное. И вдоль спины проползло настоящей жутью, когда подводный корабль, отойдя от пирса, медленно ушёл под воду, тихо, бесследно, будто его и не было.

Всё-таки было в этой идее что-то… стоящее экипажа из фарфоровых моряков. Что-то потустороннее.

За подводным кораблём ушли броненосцы «Северный воин» и «Брат грома». И после проводов Раш и Годрик сразу забрали Виллемину в мотор. В Штаб поехали. Она успела только махнуть мне рукой.

Я даже не попыталась что-то сказать.

Ей надо. Ей надо с Рашем считать деньги в казне, думать, где взять средства на войну. Я уже понимала, что война — это люто дорого: Вильма шептала во сне что-то о пороховых зарядах и о том, что «дорогой Раш, надо как-то удешевить производство, мы не вытянем». Потом ей надо слушать доклады военных.

А мне надо учить некромантов.

Мы возвращались по улицам встревоженной и грустной столицы. Город собирал войска: мне показалось, что с утра на улицах меньше штатских горожан, чем людей в солдатских шинелях и форменных кителях военных моряков. Мотор, который вёл Норис, остановился на перекрёстке, и я слышала, как мальчишка-газетчик кричит: «Последние новости с запада! Кровопролитные бои в Западных Чащах! Русалочий форт на Жемчужном Молу обороняют от нечистой силы отважные матросы, артиллеристы и некромант из свиты государыни! Много убитых! На запад идут наши войска! Последние новости!»

Паршивые новости.

Дни замелькали, как листки отрывного календаря.

Люди Броука привозили в столицу новичков — если у них была хоть тень Дара. Бабок-шептуний, мужиков, умеющих выгнать из амбара живых крыс, запустив туда дюжину дохлых, беженцев из Девятиозерья, Перелесья, Святой Земли… Валор проверял, на что они годятся, и учил их азам того, что превращалось в науку из сакрального действа. Поднять. Вернуть. Уложить. Общение с духами.

Ольгер учил их азам алхимии. Зеркальной связи. Учил составлять эликсиры, полезные в нашей работе. Я всегда говорила: Ольгер — страшно ценный. Как-то между делом, играючи, он составил смесь, защищающую деревянные предметы от огня, — и теперь эту смесь целыми бочками изготавливала фабрика, прежде производившая краски. Эликсиром покрывали деревянные части домов в столице; целые цистерны в составе эшелонов шли на запад — мы надеялись, что эликсир тоже поможет от пожаров.

Как и защитные знаки от адского пламени. Эти знаки малевали несгораемой краской везде, где позволяла фантазия. Звёздочки украшали любую крышу во многих местах.

На улицах столицы стояли щиты, а на них были наклеены плакаты: «Дорогие горожане! Защитите свой дом от сил ада!» — и точный чертёж звёздочки. Звёздочку перерисовывали все, от почтенных домовладельцев до уличных мальчишек. Мы возлагали на неё кое-какие надежды.

Южан-драконов, как ни крути, было слишком мало для защиты всего побережья.

Как-то почти не слышно было вампиров. Мне казалось, что они — там, где идут боевые действия. Я не рисковала звать адмирала Олгрена: чутьё мне подсказывало, что у вампиров, кроме прочего, своя война.

Я их не трогала: мы занимались своими делами.

Кости мэтрессы Эрлы под руководством Валора поднял Байр, когда я ещё была кромешно занята. Некромантам-курсантам показали уже готового кадавра — куклу в рубашке и нижней юбке. Черты лица, глаза и парик люди Фогеля сделали по портрету на надгробном памятнике; мы надеялись, что получилось похоже.

Обряд мы совершили в часовне на кладбище Бедных Ангелов. Это было не самое посещаемое место, особенно по вечерам. Кладбищенский святой наставник, старикан довольно хмурого вида, лишился дара речи, увидев всю нашу компанию: нас с Валором, наставника Лейфа, целую толпу некромантов — двое курсантов тащили куклу, завёрнутую в брезент, — и сестру мэтрессы Эрлы с детьми. Мы произвели такое сильное впечатление, что он ни слова не сказал, просто отдал ключ и немедленно ретировался в пристройку, где жил.

Понял, что мы важные господа, но обряд предстоит непривычный. Не все такое любят.

Часовня была, прямо скажем, бедная, поэтому мы принесли сюда пару пачек свечей. Но для обряда я брала свечу, которая уже горела, — и наши мальчишки обыскали часовню на предмет огарков. Старикан, видимо, был скуповат и забирал огарки себе, но один завалился за алтарь — а больше нам было и ни к чему.

Пока Жейнар под моим наблюдением рисовал звезду, дети Эрлы рассматривали кадавра. У Эрлы, оказывается, было четверо, старшему парню лет десять или одиннадцать, а младшему — хорошо, если два, — и у её сестры двое. Я поняла логику призрака Эрлы: мне тоже было бы не оставить этих бедолаг. Фогель и Валор передавали им кое-что от имени Эрлы — если бы не эти деньги, её сестре с оравой детей было бы совсем худо.