— Давно хотел вызвать тебя для личной беседы, Буров, но все руки не доходили. А тут, как говорится, случай помог. Фамилия моя Куликов. Обращаться ко мне можешь товарищ лейтенант госбезопасности. А теперь я буду спрашивать, а ты — отвечать. Без задержек и пауз, первое, что придет в голову. И только правду! Поверь, я отличу, если ты захочешь мне соврать, и тогда за последствия не отвечаю. Я очень не люблю, когда мне врут, Буров. Усек?

Я кивнул. Усек. В этом человеке чувствовались воля и ум. Вот только лишь бы он не направил эти качества против меня, иначе придется… сложно. Привлекать к себе внимание главы заводского отдела НКВД мне было совершенно ни к чему.

Лейтенант начал допрос. Я сидел напротив него на вполне удобном стуле, лампу мне в лицо никто не направлял, голосом не давил, не запугивал и не угрожал. Однако при всем при этом Куликов смотрел цепко, стараясь уловить малейшие мои эмоции, и вопросы задавал грамотно, иногда по несколько раз, заходя то с одной, то с другой стороны, пытаясь поймать на несостыковках.

К счастью, врать мне совсем не пришлось. Последние дни я отсутствовал в цеху, с бригадой Зуева никаких контактов не имел, прошлую ночь провел у себя дома, чему есть свидетель Носов Алексей.

Я все это рассказал, потом повторил, затем повторил еще раз. И тут пошли вопросы позаковыристее.

— Говорят, с тобой чуть было не приключился несчастный случай на производстве? Ящик упал?

— Упал, — пожал я плечами, — но мне повезло, бригадир был рядом и спас, оттолкнул.

— А крановщик сбежал?

— Когда Корякин глянул, за пультом никого не было. Да это и понятно, человек испугался, что прибил меня насмерть. Любой бы сбежал…

— Любой, говоришь? — искоса глянул мне в лицо Куликов. — Выгораживаешь, получается? Кто-то чуть было не убил тебя, нанеся этим вред государству, а ты оправдываешь преступника! Ведь чтобы обучить такого, как ты, страна должна потратить уйму времени и средств. Ты это понимаешь?

— Но он же не специально, — возразил я, хотя до этого твердо решил, что перечить не буду, — всякое случается, товарищ лейтенант госбезопасности…

Куликов сделал круглые удивленные глаза.

— А ведь ты совершенно прав, Буров! Всякое случается! Вот не так давно твоему коллеге чуть голову не проломили на улице. Тоже случайность?

— Бандитизм, товарищ лейтенант госбезопасности! Но наша милиция делает все возможное, чтобы снизить уровень преступности. И мы, комсомольцы, всеми силами содействуем им в этом. Вот, к примеру, только вчера я помог определить в миасский детдом восьмерых детей, живших до этого в заброшенном, неотапливаемом доме. Если хотите, позвоните в обком комсомола товарищу Светлову, он подтвердит мои слова!

— Активист, значит? Отличник и передовик? Еще и меткий стрелок! Не слишком ли много исключительных качеств собралось всего в одном человеке?

— Как говорил наш вождь Владимир Ильич Ленин: «Именно молодежи предстоит настоящая задача создания коммунистического общества!» — всплыла в голове цитата, принадлежавшая к памяти Димки. — Каждый комсомолец стремится стать образцом для подражания и увлекать за собой сомневающихся. Вот товарищ народный комиссар танковой промышленности Исаак Моисеевич Зальцман всячески поощряет комсомольцев нашего завода. Он даже сказал, что на днях сюда приедут журналисты из «Челябинского рабочего». Они хотят подготовить материал о трудовых буднях молодежи завода, о нашем стремлении стать лучшими в своем деле. Если хотите, я обязательно упомяну о вашей воспитательной работе, и о том, какую положительную роль это играет в нашей жизни.

Куликов слегка растерялся. Не переборщил ли я со своей игрой? Он казался человеком опасным, и при любом подозрении действовать будет решительно.

— Это лишнее, — наконец, ответил он, — обо мне упоминать не нужно.

— А что все-таки случилось с бригадой Зуева? Говорят, взорвался кислородный баллон?

— Кто-то смазал патрубки машинным маслом, — автоматически ответил лейтенант, думая в этот момент о чем-то своем, — когда их присоединили к баллону, произошла реакция, и взрыв… — тут он, наконец, опомнился, и коротко бросил: — Свободен, Буров!

Не заставляя себя ждать, я вышел в коридор, вытирая пот со лба. Меня допрашивали куда дольше остальных, прошло не меньше часа с момента, как я зашел в кабинет. Но чем в итоге кончилась эта беседе, ответить с уверенностью не мог. Вроде бы я ответил искренне на все вопросы Куликова, ни разу не соврав напрямую, но кое-что при этом утаив. И все же лейтенант был человеком опытным и, кажется, все же почувствовал во мне нечто чужеродное… не совсем типичное для этого времени — слишком уж я разошелся в своей импровизации. Остается лишь надеяться, что мне это лишь почудилось.

Когда я вернулся в цех, Корякин бросил на меня быстрый взгляд, но я лишь неопределенно пожал плечами. Тот понятливо кивнул в ответ.

В дальнейшем, обдумывая разговор с Куликовым, да и все произошедшие события в целом, я выделил несколько основных моментов. Покушение на Лешу, покушение на меня, гибель бригады Зуева у десятого цеха в результате, как оказалось, очередной случайности. Смазывать патрубки машинным маслом запрещалось во всех инструкциях по технике безопасности, и не мог опытный бригадир или его люди совершить подобное действие. В замкнутом объеме при контакте с маслом тут же образуются взрывоопасные соединения, которые могут сдетонировать. Что и случилось. Значит ли это, что некто специально заранее смазал патрубки маслом? И опытные рабочие этого не заметили? Не стыкуется. Или темное время суток сыграло свою роль, и они попросту не увидели опасность?..

А что вообще находится в десятом цеху? Я покопался в воспоминаниях, но этими знаниями Димка не обладал. Спросить Петра Михайловича? Не сейчас, он и так хмур больше обычного. Еще бы, два пацана втянули всю бригаду в мутную историю, да еще в итоге пришлось врать милиции и НКВД. Лучше к нему не лезть со своими вопросами, а выяснить про десятый цех из других источников.

Что могли делать зуевцы ночью рядом с далеким цехом? Планировали устроить диверсию? Тогда кислородный баллон, который они прихватили с собой, был понятен. Возможно, желали что-то подорвать. Но что? Целей было много, но вряд ли они разменялись бы на нечто банальное. Нет, нужно думать более глобально. Но никаких толковых мыслей мне в голову пока не приходило. Внутренняя территория Танкограда хорошо охранялась, и любое перемещение во внеурочное время между цехами отслеживалось… раньше. Сейчас же, когда завод работал круглосуточно в несколько смен, а число рабочих достигло рекордных высот, охрана попросту могла не справляться со своими задачами.

В перерыв ко мне подошла незнакомая невысокая девушка и спросила, сердито глядя снизу вверх:

— Дмитрий Буров?

Я оглядел ее, прежде чем подтвердить свою личность. Девице было лет восемнадцать на вид, симпатичное, но простоватое лицо, толстая коса, платок на голове, одета в толстый ватник и длинную юбку до щиколоток, на ногах — сильно потрепанные временем ботинки.

— Он самый!

— Меня зовут Мария Снегирева. Я помощник комсорга объединенной комсомольской ячейки сборочных цехов. У меня к тебе вопрос: почему ты до сих пор не появился ни на одном нашем собрании?

Я тяжело вздохнул. Только этого мне сейчас не хватало! Нет, я не против дополнительной общественной нагрузки и готов выполнить все… ну, или почти все, что мне поручат. Вот только момент Снегирева выбрала совершенно неподходящий. День и так был тяжелым, не до разговоров, а тут еще столь агрессивный натиск от незнакомой девицы.

— Да как-то все не получалось… — ответил я первое, что пришло в голову.

И тут же получил гневную отповедь от Марии:

— И это слова комсомольца? Да знаешь ли ты, Буров, что нам сам товарищ Светлов из обкома ВЛКСМ звонил касательно тебя. Сказал, что ты — знаменитость союзного масштаба, и что горишь желанием помочь словом и делом! Горишь ли ты, Буров?

— Горю, — печально согласился я.

— Что-то я не вижу, как ты горишь! Скорее, едва тлеешь… так не пойдет! С этим нужно что-то сделать! Кстати, ты ведь в бригаде Корякина? Там у вас должен работать некий Носов — тоже ни разу его не видела. Значит так, чтобы оба вечером были на собрании. Оно пройдет в актовом зале!