Билетерша отвернулась, что-то проверяя, а потом уточнила:

— Желаете только спектакль посмотреть или на концерт и танцы тоже останетесь?

— Хотелось бы остаться, — искренне улыбнулся я, — хотя танцор из меня еще тот…

— Стоимость билета на спектакль от двух до четырнадцати рублей, в зависимости от места. Если остаетесь на последующее представление, то это еще дополнительно двадцать пять рублей с человека. Все же новогодняя ночь, будет играть музыка, выступят коллективы. Берете?

Я прикинул свои текущие финансы. Не потяну. Придется все же просить тетку о небольшой субсидии.

— А много еще билетов осталось? Нельзя ли отложить парочку?

— Молодой человек, у нас тут нет блата, а я вам не блатмейстер. Билеты доступны любому желающему, откладывать их я не имею права. Хотите попасть на спектакль, поспешите!

— Благодарю…

Мы вышли на улицу, и Леша спросил:

— А зачем тебе два билета? Тетку позовешь?

— Хочу Настю пригласить, — поделился я своими планами.

Мой приятель широко распахнул глаза, такого ответа он точно не ожидал.

— Медсестру? Анастасию Павловну? Думаешь, согласится? Она строгая на вид… да и старше тебя! Ты, конечно, извини, Дим, но я не уверен, что твоя идея сработает!

— Не боись, прорвемся! Смелость города берет!

— Такую крепость одним нахрапом не одолеть, — рассмеялся Леша. — Больно уж она сердитая! Но красивая, признаю!

— Еще и добрая — другая бы не пошла в медсестры, и, уверен, любит театр. В любом случае, надо сначала денег насобирать.

Леха что-то прикинул в уме, потом предложил:

— Могу дать двенадцать рублей, больше нет.

На заводе мы с Лешей получали по триста пятьдесят рублей на брата, но работали всего второй месяц, а первую зарплату, почти до копейки отдали своим родным. Я — тетке, а Леша — матери. Продукты по карточкам отпускались по еще довоенным ценам, но отоварить карточки было сложно, и иногда приходилось делать закупки на рынке. А там такие цены, что никаких денег не хватит. Килограмм картошки стоил под сотню, буханка хлеба весом в пару килограмм можно было отыскать рублей за четыреста, а килограмм соленого сала стоил немыслимые полторы тысячи. Хорошо еще, мы оба не курили, а то пришлось бы еще и на сигареты тратиться, а пачка того же «Казбека» продавалась за семьдесят пять рублей. Поэтому вовсе не удивительно, что денег в карманах у нас почти не водилось.

— Спасибо, не откажусь! С зарплаты отдам.

У меня тоже осталось рублей десять, и все же нужная сумма пока не набиралась. Можно, конечно, попросить у мужиков в бригаде, но неудобно. У них свои семьи, которые нужно кормить.

В цеху нас встретила непривычная обстановка. Обычно подшучивающие друг над другом рабочие сегодня были мрачными и нахмуренными. Мы непонимающе крутили головами, и везде видели лишь суровые лица без тени улыбок.

Когда мы добрались до своих, Корякин осмотрел нас, словно видел впервые в жизни, и сказал:

— Эх, не вовремя ты вернулся, Буров. Зря я тебя выдернул с полигона. У нас произошло ЧП. Уже приходили из милиции, опрашивали. И еще придут, и в отдел НКВД завода обязательно вызовут, так что думайте заранее, что рассказывать станете.

— Да что случилось то? — не выдержал Леха.

— Сегодня ночью бригада Зуева погибла. В полном составе.

Я буквально остолбенел от этих слов. На языке остались одни невнятные вопросы:

— Как?.. Что?.. Почему?..

Корякин пожал плечами и мрачно пояснил:

— Произошел несчастный случай. Взорвался кислородный баллон! Взрыв был таким мощным, что осколками баллона изрешетило всех вокруг — пять человек, всю бригаду Зуева. По счастью, более никто не пострадал. Техника так же осталась цела, только стены цеха немного повредило. Взрыв произошел за десятым цехом, в два часа пополуночи, на подъездных ж-д путях. Там сейчас все оцепили, народу из милиции нагнали тьму… расследуют!

Я некоторое время осмысливал полученную информацию, а потом задал логичный вопрос:

— Петр Михайлович, а что делала бригада Зуева в два часа ночи за десятым цехом? Да еще и на железнодорожных путях? Кажется, находиться им там было совершенно незачем?

— В этом пусть разбираются более компетентные люди, — отрезал Корякин, — наше дело — танки собирать, а милиция пусть преступников ищет!

— Так вы думаете… это не несчастный случай?

Бригадир пожал плечами:

— Понятия не имею… но Зуев был опытным человеком, и представить, что он настолько неаккуратно обращался с опасным баллонном… невозможно!

Я был с ним в целом согласен. Вот только меня смущал следующий аспект: представить, что на заводе есть еще некто, сумевший уничтожить пятерых крепких, матерых рабочих было невозможно. Поэтому все же я склонялся к мнению, что бригада погибла в результате непредвиденной случайности. И на старуху бывает проруха. Даже зуевцы могли ошибиться один раз, но этого хватило. И все же оставался нераскрытым вопрос: что они делали ночью так далеко от нашего цеха?

— Вы рассказали о том, что мы за ними следили?

— Не сказал, и ребята не сказали, и вы оба молчите — таков мой совет! Иначе проблемы начнутся уже у нас.

Леша слушал наш разговор с открытым ртом, для него все происходящее сильно выбивалось за рамки привычной картины мира. Если бы он только помнил, что именно случилось с ним тем вечером… многое бы прояснилось. Увы, имеем, что имеем. Зато теперь можно не опасаться того, что Лешу убьют. Бригады Зуева больше нет, значит, отсутствует и угроза для жизни моего друга.

— Значит, эта история для нас окончена?

— В целом, да. Но вы все же оглядывайтесь по сторонам, мало ли что упадет на голову в следующий раз…

Это он про тот раз, когда меня чуть не убило насмерть упавшим ящиком с деталями. И тоже ведь до сих пор непонятно, случайно это вышло или кто-то намеренно пытался меня умертвить. Вопросы лишь копились, ответов на них не находилось. Что мне оставалось? Да просто жить, работать и надеяться на лучшее.

Смена началась в плохом настроении. Мне было жаль погибших, о которых мы плохо думали безо всяких на то оснований. Леха после болезни слегка тормозил, даже ключ уронил пару раз, но постепенно входил в привычную колею, и к обеду разогнался. Я же весь день был погружен в собственные мысли, но ничего нового не придумал.

Всех работников цеха, кто хоть как-то мог пересекаться с бригадой Зуева, по очереди вызывали в заводской отдел НКВД. После обеда дело дошло и до нашей бригады. Было понятно, что подобное ЧП будет расследовано со всем тщанием — дело пахло не просто халатностью, а чем-то большим, вплоть до диверсии.

Отдел НКВД располагался в здании заводоуправления. Первым в кабинет зашел бригадир, провел там с четверть часа и, выйдя, ни слова не сказал, лишь ткнул пальцем в Казакова, мол, ты следующий, и отправился обратно в цех. Так и пошло, оставалось только ждать, пока очередь дойдет и до меня. Леха зашел предпоследним, и даже он, когда вышел, промолчал, лишь чуть качнул головой сверху вниз, давая знак, что все прошло нормально.

Постучавшись, я вошел в кабинет. За столом сидел человек лет тридцати с чисто выбритым, чуть узковатым лицом, одетый в суконную гимнастерку темно-защитного цвета со знаками различия лейтенанта госбезопасности и портупею, темно-синие шаровары с малиновыми кантами и черные хромовые сапоги. Пояс его стягивал коричневый кожаный ремень с фурнитурой из белого металла, с правой стороны которого была прицеплена кобура. На голове — фуражка с василькового цвета тульей и краповым околышем.

Лейтенант что-то быстро писал, но тут же поднял на меня тяжелый взгляд и спросил чуть хрипловатым голосом:

— Фамилия? Чья бригада?

— Буров. Бригада Корякина.

— Буров? — задумался лейтенант. — Не про тебя ли в газете писали?

— Про меня, — вынужденно согласился я.

— Стрелять, значит, хорошо умеешь? Бандитов лихо положил!

— Просто повезло… — в очередной раз начал было я, но этот человек мне явно не поверил.