– Баронесса! Женщина эта – моя мать! Я возвращу вам сына, а вы не отнимайте у меня матери.

– Ваша мать?..

– Да, баронесса. Вы вошли сюда для того, чтобы простить и оплакать тяжелую потерю… Приберегите же горькие слезы для несчастного сына вашего, который еще жив телом, но умер разумом, болеет душою. Настоящий Арман д'Анжель не узнает вас, не узнает родной матери, потому что он помешан. Ради этого несчастного сына, ради того, что для вас дорого и свято, простите, простите, баронесса, эту бедную женщину! Ведь она не сделала вам никакого зла!

Сын ее жив, но он сумасшедший – вот все, что удержалось в памяти бедной баронессы. Впечатления были уже слишком сильны, и она упала без чувств на руки Фрике.

Отравление цианистым калием сопровождается теми же симптомами, теми же признаками, как кровоизлияние в мозг, и потому было признано, что де Марсиа умер от удара.

Да и к тому же все это произошло 19 июля 1870 года, в день объявления войны; вся Франция была в волнении, в тревоге.

Де Марсиа был похоронен на Версальском кладбище, и в общей тоске и суматохе никто не обратил даже внимания на его внезапную кончину.

Через несколько дней после похорон неаполитанца пришло известие о неудачах французов в Эльзасе, и смерть эта забылась сама собою.

Альфонс де Марсиа был похоронен под своим именем. Личность умершего была засвидетельствована Сусанной Мулен и Домиником, верным и преданным слугой покойного. Итак, имя Армана д'Анжеля осталось незапятнанным, настоящий Арман сохранил за собою все права гражданства. Но смерть неаполитанца отняла у Фрике всякую возможность вырвать у него признание и доказать невинность д'Анжеля.

Сомневался теперь наш юноша и относительно того, можно ли потрясенной, убитой горем баронессе вернуть сумасшедшего сына.

И мог ли он, Фрике, мечтать о возможности брака с Еленой, о возможности войти когда-нибудь в семью д'Анжелей, мог ли он мечтать об этом теперь, когда ему известно, чей он сын?

Как ни сильна, как ни бескорыстна была любовь его к этому невинному ребенку, как ни велика была услуга, оказанная им Арману, он не мог, не смел думать об Елене д'Анжель.

Под гнетом таких-то невеселых дум отправился наш юноша однажды утром в Кламар, на совет к старому Лефевру.

– Как ты исхудал! – удивился папаша Лефевр.

– Я был болен, еще не совсем оправился, – грустно улыбнулся юноша.

– Болен! И не известил меня о своей болезни! – с укоризной покачал головой старик.

– Вы уже слишком стары для того, чтобы ходить по разбойничьим вертепам, мой добрый Лефевр, потому я и не решился известить вас. Этот разбойник де Марсиа живо свернул бы вам шею.

– То есть… как это, друг мой?.. Я тебя не понимаю.

– Да очень просто. Этот негодяй уже два раза покушался отразить меня, чтобы тайна его страшного преступления не была открыта.

– Отравить?!.

– Вы можете успокоиться, так как я цел и невредим, – засмеялся юноша.

– Ну, уж теперь шалишь, молчать не буду! Сегодня же извещу обо всем префекта и прокурора!

– Напрасный труд: де Марсиа не сделает уже больше никому никакого зла.

– А куда же он девался?

– Он умер.

– Умер? – недоверчиво поглядел на него старик.

– Можете вполне положиться на мои слова… Я сам был на его похоронах.

– Это, конечно, очень похвально, если он действительно умер, развязал всем руки… только знаешь, дружок… не верится мне что-то… Ну как же, от какой болезни умер этот ужасный человек?

– Он отравился.

– Как! Такой негодяй мог сам покончить с собою?.. Не поверю! Никогда не поверю, чтобы он отравился.

– Да я и не говорю вам, что он сделал это по доброй воле.

– Тогда… тогда как же?.. – дрожащим голосом пробормотал Лефевр.

– Очень просто. Сладкий пирожок, предназначавшийся мне, по ошибке попал на его собственную тарелку. Отведал – и готово!

Старый Лефевр перевел дух, вздохнул наконец свободно.

– Каналья!! Скотина!.. Подлец! Ну как же не видеть во всем этом воли Провидения? – добавил он уже умильным тоном, со слезами на глазах.

– У меня были и ангелы хранители, – улыбнулся Фрике, – Елена д'Анжель и Сусанна Мулен, несчастная подруга этого авантюриста.

– Нашел кого произвести в ангелы! Ты, кажется, рехнулся, мой милый Фрике.

– Могу сказать только одно: женщина эта спасла мне жизнь.

– Сообщница этого негодяя спасла тебе жизнь?

– Сусанна не была сообщницей, а только жалким орудием в руках этого человека.

– Она подкупила тебя своей услугой, потому ты и стараешься оправдать ее, но я, видишь ли, гляжу на нее другими, беспристрастными глазами и нахожу, что она достойна не похвалы, а самого строгого порицания. Я еще покажу твоей хваленой Сусанне где раки зимуют!

– Господин Лефевр! Ради Бога не делайте ей никакого зла! Не говорите ничего дурного, ничего обидного для этой несчастной женщины… Это моя мать.

Просто и с чувством выговорил Фрике эти слова и тронул мягкосердечного Лефевра.

Надо было рассказать все старому майору, и Фрике, со слезами на глазах, передал своему благодетелю то, что узнал сам еще так недавно.

Перед отъездом в Кламар юноша имел откровенный продолжительный разговор с Сусанной о делах умершего неаполитанца и просил ее содействия в трудном деле, за которое взялся с такой горячностью.

Добрый Лефевр сочувствовал гамену и понял, о чем тоскует бедняк Фрике.

– Конечно, ты не можешь ей сказать: мадемуазель, убийца вашего брата, человек, упрятавший его на галеры вместо себя, жил двадцать лет с моей матерью. Основываясь на такой уважительной причине, смею просить руки вашей.

– Не правда ли, невозможно?

– Ах! Очень нужно было этой женщине выходить на сцену через двадцать лет? – с досадой произнес Лефевр.

– Но ведь она же мне мать и пожертвовала для меня всем! – с укоризной поглядел на него юноша.

– Вот потому-то и не следовало ей показываться. Она должна была стушеваться, а не давить тебя всей тяжестью своих признаний. Такой благороднейший поступок был бы действительно жертвой с ее стороны. Можешь ли ты не согласиться со мною?

– Да ведь, кроме вас, никто же ее не знает.

– Я и выскажу ей свою точку зрения на ее поступок. У старого майора была своя идея.

Фрике продолжал:

– Однако личные наши неприятности и заботы не должны, конечно, заставить нас забыть свои обязанности по отношению к ближним. Место Армана д'Анжеля теперь свободно, и старая баронесса ожидает возвращения сына.

Фрике говорил правду, и потому старик тотчас же согласился. Но камень преткновения был в том, что Мари ни за что не хотела покинуть своего бедного больного. Она одна имела на него влияние, ее одну он привык слушаться и понимать. Больной уже понимал теперь, что имя Арман, произнесенное дочерью Лефевра, его имя, и всегда оборачивался на этот призыв. Это было еще весьма малое улучшение, но добрые люди, ухаживавшие за ним, были рады и этому слабому проблеску сознания. Старый Лефевр стоял на своем и продолжал утверждать, Что Арман еще может поправиться, что положение его не безнадежно. Старый врач надеялся главным образом на благодетельную реакцию, которая может произойти при виде дорогих, милых сердцу лиц и давно знакомой, тоже близкой сердцу обстановки. Подготовить все к приезду больного в Версаль и предупредить старую баронессу взялся Фрике.

Лишь только приехал юноша в дом д'Анжелей, Сусанна отвела его в сторону и сообщила ему о непрошеном госте, Викарио Пильвейра.

Давно не получая ничего от Альфонса, испанец решился явиться сюда сам.

– Да! Ловко и долго плясал он под его дудку, – презрительно усмехнулся юноша.

– Тебя не было, Доминик не догадался отказать ему, и я должна была поневоле принять его.

– Что же вы ему сказали?

– Да я, без дальних разговоров, послала его на кладбище поклониться праху его незабвенного друга.

– Любопытно, как принял он эту приятную новость?