Затем она открыла ручкой швабры дверцу печки и кинула сувенир в огонь. Шипя и дымя, он медленно расплавился.

Вилли спал, улыбаясь во сне. Его рука сжимала спасённую чёрную коробочку с круглым сияющим кристаллом внутри. Ему снилось, как он уедет в Штаты и поступит в электротехнический институт, где его будут уважительно звать Билл…

— Не видать тебе моей Астрид как своих ушей! — горячился Харальд. — Не пара ты ей! Нет в тебе ярости воинской! Все наши мужчины моря бороздят, саксов грабят, а ты всё в кузне своей отсиживаешься!

Харальд бухнул кулаком по столу так, что посуда подпрыгнула:

— И ладно бы ты мечи ковал! А то игрушки какие-то делаешь! И как тебя тогда Рюрик в дружину свою взял?

Скьёльд вздохнул и стал изучать потолок. То, что он прослужил у Рюрика двенадцать лет, ходил не в один поход под его началом, и под началом Олега — родственника Рюрика, покорил несколько городов, упросил князя отпустить его, и князь отпустил его с почётом — это, в глазах Харальда, да и многих других, особой роли не играло. Викинг, сын моря, должен жить боем и умереть с мечом в руках, на палубе драккара или на трупах врагов на поле брани. Только неистовые воины достигают чертогов Одина. И как может мужчина в самом расцвете сил повесить меч на стену и пропадать целый день в кузне? Кузнец, кующий оружие, окружён уважением. А Скьёльд увлекался другим. Однажды ему довелось побывать во дворце византийского императора и беседовать с одним учёным механиком. Все эти механические игрушки вызывали в нём, громадном мускулистом воине с холодными голубыми глазами, неподдельный интерес. Но как объяснить всем, что он уже навоевался вволю, что прежний отрок вырос и поумнел? Что понял он, что в жизни есть что-то поважнее, чем махать мечом, расшибать чужие головы и помереть где-нибудь бессмысленно, но со славой.

— Я не отступлю, Харальд. — Скьёльд жестко посмотрел в глаза потенциальному тестю. — Астрид мне нужна, и никто более. Она мне обещана её отцом с детства, её я ждал, и никого более. Потому до сих пор и не женился. И если надо тебе доказать, что воин я не последний в этих землях, то сделаю всё, что ни попросишь.

Старый Орм, отец Астрид, умер пять лет назад. Харальд был его родным братом, и пообещал брату заботиться о его семье: любил Астрид как дочь, а потому мог говорить «моя Астрид». В глазах Харальда промелькнула лукавая искорка.

— А коли так, приходи завтра поутру к пристани. Там я тебе своё решение и скажу.

На улице к Скьёльду подошли старые другзья — Фарлаф и Стемид.

— Что случилось, дружище?

Скьёльд кратко пересказал им разговор с Харальдом. Помолчали. Потом Стемид осторожно сказал:

— Мы не хотели тебе говорить, но, по слухам, Харальд обещал руку Астрид Ульву, сыну ярла Торвара. Но так просто он отказать тебе не может, хоть твой меч давно уже не покидал ножен: он знает, что тебя лучше не гневить. Даст он задачу непосильную… ты её либо не выполнишь, либо погибнешь — тогда у него руки чисты.

— Что он может мне назначить? — проворчал Скьёльд — Остров разграбить? Драккар врага привести в гавань? Взять штурмом крепость саксов или германцев?

Поутру у пристани собралось народу сотни полторы. Пришел даже ярл Торбранд, что готовился выйти через пару дней в очередной поход. Когда-то Скьёльд ходил вместе с ним на его драккаре, и ярл искренне огорчился, когда его сотоварищ решил уйти на покой.

На середину вышел Харальд.

— Скьёльд! — тот вышел из толпы и встал напротив.

— Я обещаю отдать тебе руку приёмной дочери своей Астрид, если выполнишь мою задачу. Согласен ли ты на это?

— Согласен. — спокойно кивнул Скьёльд под скрестившимися на нём взглядами.

— Ты должен… — Харальд сделал паузу, победно обводя глазами собравшихся, — повесить свой щит на воротах главного города ромеев! По праву сильного!

В наступившей тишине было слышно, как кто-то ахнул и крепко выругался.

Небо рухнуло на Скьёльда.

Щит! На воротах Константинополя! Лучшей крепости мира! По праву сильного! И он на это согласился! Добровольно! Безумец…

Но отступать было некуда.

— Я сделаю это, — глаза их встретились, — но где порука, что ты за это время не отдашь Астрид другому?

— Клянусь Одином!

— А я прослежу, чтобы всё было по честному, — подал голос ярл Торбранд. — Три года тебя будет ждать Астрид, потом Харальд будет свободен от своего слова. Или пока ты не погибнешь.

Они снова встретились глазами.

«Не получишь её, недостоин ты… Сдохнешь где-нибудь, а её я отдам сыну ярла. А у тебя кишка тонка…» — читал Скьёльд в глазах Харальда.

«Хрен тебе, старый хрыч. Ещё посмотрим, кто раньше уйдёт к Черной Хель…»

Скьёльд сидел на берегу, кидал мелкие камешки в воду и размышлял.

«Константинополь слишком велик, тут нужно большое войско. И ведь всё предусмотрел, старый хрыч, да сожрёт его Фенрир! По праву сильного! Так-то можно было бы повесить тишком щит на ворота, да и уйти. Да… Нужно идти к Рюрику, да и Олег всё зовёт к себе в дружину. Только они могут собрать войско, достаточное для штурма. А уж как Рюрика или Олега толкнуть на это — как-нибудь справлюсь…»

Потухшая было искорка надежды начала разгораться с новой силой. Через пару месяцев Скьёльд и примкнувшие к нему воины, желающие подзаработать у князя руссов, да и просто засидевшиеся дома, сходили с палубы лодьи на пристань Киева. Среди прочих, в дружине Скьёльда были Фарлаф и Стемид.

За следующие два года он много чего успел.

Во-первых, вступил в княжескую дружину. Рюрик к тому времени уже умер, а сын Рюрика, Игорь, был еще мал, потому правил Олег, двоюродный дядька Игоря. В своё время они немало повоевали вместе, не раз спасали жизнь друг другу. Олег обрадовался приезду старого товарища и сразу поставил его воеводой.

Во-вторых, через полгода добился назначения охранять южные рубежи Руси. Оттуда он слал князю вести, в которых расписывал притеснения русских купцов в Царьграде и набеги степняков, которых (ясное дело, больше некому) подкупили ромеи. Благо причин для размышлений было больше чем достаточно — ромеи ревниво относились к появлению молодого и крепкого соседа.

В-третьих, Скьёльд умело организовал защиту рубежей, и сомневаться в его верности никому и в голову не приходило. С ним старались завести дружбу, к его мнению прислушивались.

— Ты с ума сошёл, что ли, воевода? — Олег даже привстал на лавке — Пойти походом на Царьград? А сколь наших воинов погибнет? Царьград-то тебе не деревенька. Рано пока, силёнок у нас еще пока маловато. Вот через пару вёсен приведу дружины из Нова Города и Изборска — вот тогда…

— Купцы наши жалуются — нет сил, говорят, терпеть более. Греки и в торговых делах их притесняют, и препоны чинят на каждом шагу. Даже в баню в Царьграде не пускают! Я тут перебежчика тебе привёл: сказывает, что сам видел ромеев, когда те передавали деньги степнякам, чтобы грабили они нас.

— Правда это? — Олег вперил очи в маленького человека, который стоял позади воеводы.

— Истинная, княже. Деревеньку-то нашу пожгли, людишек посекли, а нас вот в полон увели. Там и видел я это. Перун свидетель!

— А как из полона-то ушел?

— Так воевода-батюшка и освободил. Ночью напал на степняков и посёк их всех.

— Ночью? — князь поднял бровь.

— Ночью. Спящих. Без жалости, — медленно произнёс Скьёльд. — Так же, как они наших убивали, — предупреждая слова Олега, произнёс воевода. — Так и мы будем. Ты спроси лучше, сколько я ратников за год потерял?

— И сколько?

— Сорок два. На всём южном рубеже. А под копье поставил почти две тысячи. А дрался бы грудь на грудь — положил бы сотни. Вот и считай.

— Добре, Скьёльд, — князь внимательно посмотрел на старого друга, — только Царьград велик зело. Одной только отвагой город не возьмёшь — надобно что-то поосновательнее.

— А это, князь, уже моя забота. Казна пустая, да и ромеев надо охолодить. Войска у них сейчас мало — воюют они с арабами, франками, булгарами и между собой. Если придём быстро, они супротив нас ничего не выставят, не успеют. Я это точно выведал. Верь мне, княже. Я тебя никогда не подводил, не подведу и в этот раз, — Скьёльд выдержал долгий взгляд Олега.